Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какие выводы позволяет сделать рассмотрение несанкционированных поездок в рамках неформальной экономики 1930-х годов? Во-первых, общей чертой таких поездок было очень скромное количество товаров, которые закупались и перевозились за один раз. Мало того что провинциальным торговцам было трудно покупать товары оптом в столичных магазинах, так еще и товары, приобретенные таким способом, не должны были занимать в поезде много места, чтобы не вызвать подозрения. Во-вторых, целью поездок лоточников за товарами были не предметы роскоши или какие-то редкие предметы, а обычные повседневные товары. Люди прежде всего совершали поездки, чтобы приобрести для последующего употребления и перепродажи те товары, которые по правилам 1936 года было запрещено производить независимым кустарям. Другими словами, речь идет о товарах, которые не могли попасть на региональные базары законными путями. В-третьих, торговая деятельность, основанная на таких поездках, зачастую имела непрерывный характер: несмотря на то что несколько лоточников были задержаны после единственной такой поездки, многие другие совершали поездки неоднократно и вели свое дело месяцами и даже годами. Наконец, вероятно, что такая торговая деятельность, так же как и в период НЭПа, была вызвана не столько стремлением к предпринимательской деятельности, сколько бедностью. О мотивах торговцев трудно судить по источникам: разрозненные доклады дают понять, что значительный процент лоточников составляли «нетрудовые элементы», – но было ли причиной их незанятости то, что они считали мелкую торговлю более выгодным и комфортным занятием по сравнению с работой в социалистическом секторе, или дело в том, что они просто не могли найти работу? Среди домохозяек, которые в сталинский период составляли значительный контингент продавцов на рынках, очевидно, более распространенным был первый мотив. Однако, например, недавно освобожденные из заключения бывшие торговцы и кулаки, «общественно опасные элементы», которые «выглядели как нищие» и ходили от деревни к деревне, продавая расчески, пуговицы, ножницы и лапти в касимовской глубинке в 1937–1938 годах, стали заниматься мелкой разносной торговлей почти наверняка вследствие материальных трудностей[537].
С началом войны география снабжения претерпела изменения. Несмотря на то что поездки в крупные города за товарами продолжались и в 1940 году, а позже с новой силой возобновились в начале 1942 года, из-за нехватки продовольствия изменилось движение транспорта и условия торговли между городом и деревней. В феврале нарком Любимов докладывал Политбюро: «Тысячи граждан бросились в деревню, чтобы обменять поношенную одежду и подержанные товары на сельскохозяйственную продукцию»[538]. Несмотря на ужесточение паспортного контроля на въезде в крупные города и выезде из них, в небольшие торговые города, расположенные в радиусе 50 километров от более крупных, хлынули городские жители (рис. 10). В качестве реакции на эту проблему в Москве возник черный рынок проездных разрешений: согласно данным судебного отчета по делу о банде изготовителей таких документов, к весне 1942 года цена поддельного разрешения на выезд и повторный въезд в столицу варьировалась от полулитра вина до полулитра водки и пяти килограммов картофеля[539]. Очевидно, что люди не платили бы за пропуска, если бы не считали, что смогут окупить затраты на них, однако развал экономики сделал подобные расчеты рискованными. Можно было поехать на рынок за 35 километров от крупного города и обнаружить, что местные цены на молоко и картофель там не отличаются от городских [Moskoff 1990: 156–157][540].
Рис. 10. Фотография крестьянского рынка, сделанная немецкой армией, 1941 год (РГАКФД)
Несмотря на паспортный контроль, за продуктами питания и потребительскими товарами люди ездили и еще дальше. Политики пытались остановить это движение, введя ряд ограничений на использование железных дорог: указ Президиума Верховного Совета от 9 апреля 1941 года, которым вводилась уголовная ответственность за самовольный проезд в товарных поездах, предусматривающая лишение свободы на год; постановление Государственного комитета обороны от 25 сентября 1942 года о мерах «борьбы с мешочничеством» (эта формулировка по большей части уже исчезла из советского лексикона, поскольку не использовалась на протяжении двух десятилетий) и, наконец, постановление от 22 января 1943 года, также выпущенное ГКО, «Об усилении борьбы с расхищениями и разбазариванием продовольственных и промышленных товаров, незаконной перевозки продовольствия и товаров с целью спекуляции»[541]. В 1944 году сотрудники железнодорожной милиции изъяли у мешочников почти 5 тысяч тонн продовольствия, сняли с советских поездов 1,5 миллиона мешочников, арестовали 88 тысяч человек и 13 тысяч отправили в заключение на сроки от одного до пяти лет[542]. Как и во время Гражданской войны, эти меры были непопулярны и порой встречали сопротивление: в частности, летом 1944 года произошла серия столкновений между военнослужащими и милицией. Такие сцены напоминали о «первой войне Советской власти – войне против пассажиров поездов» [Tyrkova-Williams 1919]: солдаты и моряки неоднократно нападали на сотрудников милиции, когда те пытались снять с пассажирских и грузовых поездов группы мешочников. С оружием в руках солдаты вырывали у милиционеров конфискованные мешки с едой и возвращали владельцам. В одном из подобных эпизодов столкновение вылилось в ожесточенный бой между военнослужащими, вооруженными автоматами, и поспешно созванной «оперативной группой» НКВД[543].
Эти инциденты свидетельствуют о широком распространении в обществе практики уклонения от закона ради выживания. Такое отношение было практически повсеместным в первые годы советской власти, и оно сохранялось в тех регионах страны, где граждане имели основания чувствовать себя обделенными. Если в Касимове нельзя приобрести шерстяную ткань, почему бы не привезти ее из Москвы и не продавать на рынке? Что вообще могло на это сказать государство, когда оно само явно «спекулировало» ценами на хлеб? Невозможно установить точно, насколько широко была распространена такая практика, но она наверняка находила отклик у множества людей, которые оказались за пределами системы, либо были оставлены ею, – особенно жителей деревень и небольших городов
