Тайны дома Романовых - Вольдемар Балязин

Несчастливая личная жизнь, смерть дочерей и любимого человека серьезно подорвали здоровье Елизаветы Алексеевны, и врачи настояли на том, чтобы она поехала лечиться на воды.

8 июля 1810 года императрица выехала из Петербурга в сопровождении самых близких ей людей: камер-фрейлины Анны Протасовой, фрейлины Екатерины Разумовской, гофмейстера князя Александра Голицына и доктора Штофрегена.

Произведя остановки в Риге и Митаве, Елизавета Алексеевна 15 июля прибыла в местечко Плён, где для нее был нанят простой, уютный дом, в котором она спокойно и умиротворенно прожила чуть больше месяца, навсегда сохранив самые восторженные воспоминания об этом отдыхе.

Вторую половину 1810 года провела она, пребывая в печали из-за вечного романа мужа с Нарышкиной, постоянно ощущая вокруг себя холодность двора и скрытую неприязнь поклонников и поклонниц мужа.

1811 год оказался ничем не примечательным для Елизаветы Алексеевны и протекал точно так же, как и предыдущий. Часто предоставленная сама себе, императрица предпочитала чтению светских французских романов занятия географией, ботаникой, экономикой России, открывая для себя огромную, неизведанную страну, населенную десятками очень разных и очень интересных народов, собравшихся вокруг народа великоросского, который поражал ее своей силой и живучестью.

Русской патриоткой Елизавета Алексеевна стала не случайно. Граф Федор Головкин писал о ней: «Она образованна и продолжает учиться с удивительной легкостью. Она лучше всех русских женщин знает язык, религию, историю и обычаи России».

4 марта 1811 года Елизавета писала матери: «Два часа провела в любимом занятии русским языком. Это, действительно, сентиментальное изучение, ибо, конечно, наша литература еще в младенческом развитии, но когда проникнешь во все богатства языка, то видишь, что можно бы из него сделать, а всегда приятно открыть сокровища, требующие лишь рук, которые сумели бы их разработать. К тому же звуки русского языка, подобно музыке, приятны моему слуху».

Начавшаяся война оказалась очень верным средством, способным определить истинные жизненные ценности. Война стала тем событием, которое многое, дотоле обыденное, перевернуло вверх дном. Война заставила задуматься над тем, о чем раньше не задумывались, по-иному оценить то, что раньше ценностями не воспринималось, переосмыслить отношение ко многому.

Война сблизила Елизавету Алексеевну с теми, кого она избегала прежде. Ее единомышленниками и такими же российскими патриотками, как и она сама, оказались Екатерина Павловна и принцесса Антония Вюртембергская, жена будущего героя 1812 года, генерала, принца Евгения Вюртембергского, до замужества принцесса Кобургская, ставшая если не конфиденткой, то уж во всяком случае приятельницей Елизаветы Алексеевны.

Теперь самым значительным казались не дворцовые интриги, не личные обиды из-за козней соперниц, а то, что происходило на земле России.

После падения Москвы, как и в 1807 году, незадолго до подписания Тильзитского трактата, вновь воскресла «партия мира», в которой оказались Мария Федоровна, Великий князь Константин, Аракчеев, Румянцев и многие другие миролюбцы.

Им противостояли сам Александр, Елизавета Алексеевна, Екатерина Павловна, Кочубей, Барклай, Семен Воронцов и, конечно же, отступающая, но не побежденная армия во главе с Кутузовым, которая была для Елизаветы Алексеевны воплощением русского народа, его квинтэссенцией.

26 августа 1812 года Елизавета Алексеевна писала матери: «Я уверена, что вы в Германии плохо осведомлены о том, что происходит у нас. Может быть, вас уверили, что мы бежали в Сибирь, тогда как мы не выезжали из Петербурга.

Мы приготовились ко всему; поистине, только не к переговорам о мире. Чем дальше будет продвигаться Наполеон, тем менее должен он надеяться на возможность мира.

Это единодушное желание Государя и всего народа во всех слоях, и, благодарение Богу, – по этому поводу царит полное согласие. Вот на это-то Наполеон и не рассчитывал; в этом он ошибся, как и во многом другом. Каждый шаг в этой гигантской России приближает его к бездне. Посмотрим, как проведет он в ней зиму».

В этом предвидении Елизавета Алексеевна опередила многих выдающихся русских стратегов и мыслителей, что делает ей великую честь. В самом конце 1812 года под покровительством Елизаветы Алексеевны было учреждено «Патриотическое женское общество», которое явилось одним из наиболее действенных благотворительных обществ для семей солдат и унтер-офицеров, находившихся в действующей армии.

Каждая женщина, вошедшая в состав учредителей «Общества», вносила двести рублей, а почетные ее члены – свыше двухсот – без всякого ограничения. С конца 1812 года и до середины 1823-го было собрано более двухсот тысяч рублей, которые пошли на помощь 2384 семьям, понесшим ущерб в результате войны 1812—1815 годов. Кроме того, 1117 семей ополченцев получили более тридцати тысяч рублей.

Как только русские войска перешли через Неман, императрица все чаще стала задумываться о поездке к Александру. Когда же война перешла в пределы ее родной Германии, мысль об этом стала неотступно преследовать ее, и осенью 1813 года начались приготовления к поездке в действующую армию. Однако сборы эти продолжались довольно долго, и только в конце

1813 года, когда русские и союзные австрийские и прусские войска подошли к Рейну, решено было отправляться в путь.

Итак, когда Елизавета Алексеевна была готова отправиться в путь, Александр был в гостях у ее матери – маркграфини Амалии Баденской.

Поход во Францию. Первое взятие Парижа. окончание войны

Погостив у тещи до конца декабря 1813 года, Александр переехал в недалекий от Карлсруэ Фрейбург и здесь накануне нового, 1814 года отдал приказ о переходе Рейна и вторжении во Францию. Вот он, этот приказ: «Воины! Мужество и храбрость ваши привели вас от Оки на Рейн. Они ведут нас далее: мы переходим за оный, вступаем в пределы той земли, с которою ведем кровопролитную жестокую войну. Мы уже спасли, прославили Отечество свое, возвратили Европе свободу ее и независимость. Остается увенчать подвиг сей желаемым миром. Да водворится на всем шаре земном спокойствие и тишина! Да будет каждое царство под единой собственного правительства своего властью и законами благополучно! Да процветают в каждой земле, ко всеобщему благоденствию народов, вера, язык, науки, художества и торговля! Сие есть намерение наше, а не продолжение брани и разорения. Неприятели, вступая в средину царства нашего, принесли нам много зла, но и потерпели за оное страшную казнь. Гнев божий поразил их. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их, понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку».

1 января 1814 года, ровно через год после перехода через Неман, русские войска форсировали Рейн и вторглись во Францию. Александр стоял у моста под дождем и мокрым снегом, под холодным и резким ветром, вспоминая прошедший год, начавшийся для него в Литве и закончившийся на границе Франции…

Главная армия союзников медленно шла по южным департаментам Франции, построившись в восемь колонн и развернувшись по фронту на 350 верст.

Хотя погода была по-прежнему скверная, Александр большую часть времени ехал не в карете, а верхом. Приучив себя не бояться простуды и хорошо закалившись с детства, он ехал без шинели, в одном мундире, чаще всего парадном, и очевидцы утверждали, что казалось, будто не на войне происходит все это, а едет русский император на какой-то веселый праздник.

Останавливаясь на ночлег, Александр принимал представителей местных властей и, как правило, очаровывал своим совершенно свободным французским языком, которым он владел лучше корсиканца Наполеона, ласковым обращением и обещаниями своего покровительства.

Однако столь идеалистические и мирные картины представлялись лишь тем, кто не знал положения дел в Главной квартире. А суть их состояла в том, что три монарха и Шварценберг находились в постоянных распрях и никак не могли договориться о согласованных действиях против Наполеона. Так как они двигались вместе с Главной квартирой, то и останавливались в одном и том же месте. Нередко случалось, что Александру среди ночи доставляли срочные и важные донесения, и он вставал с постели, быстро одевался и выходил на дождь и снег, чтобы посоветоваться с Францем, Фридрихом-Вильгельмом или Шварценбергом. Он, не чинясь, входил в занятые ими дома и, сев на край постели, ждал, пока кто-либо из них прочтет донесение и выскажет свое мнение.

10 января Главная квартира остановилась в Лангре – городе, лежащем в водоразделе рек Сены и Соны, на юго-востоке Парижского бассейна. Здесь впервые Париж из далекого стратегического пункта стал превращаться в близкую ощутимую реалию, находившуюся в шести переходах.

Сюда, в Лангр, по приглашению Александра приехал Лагарп, и их встреча после долгой разлуки была необычайно теплой.