«Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Вскоре мучения Ивана кончились, и он препровожден был обратно к себе в номер и получил там завтрак, состоящий из чашки кофе, двух яиц всмятку и белого хлеба с маслом. Съев все предложенное, Иван решил ждать терпеливо какого-то главного и уж у него добиться и внимания, и справедливости.

И этого главного он дождался немедленно после завтрака. Стена, ведущая из номера в коридор, разошлась, и вошло к Ивану множество народу в белых халатах. Впереди всех вошел выбритый, без усов и бороды, человек лет сорока пяти, с приятными темными глазами и вежливыми манерами. Вся свита его, в которой были и женщины, и мужчины, оказывала вошедшему всевозможные знаки внимания, от чего вход получился очень торжественным.

«Как Понтий Пилат…» — подумалось Ивану.

Появились откуда-то табуреты, кой-кто сел вслед за главным, а кто остался в дверях стоять.

— Доктор Стравинский,— представился, усевшись на табурет, главный и дружелюбно поглядел на Ивана.

— Вот, Александр Николаевич,— негромко сказал какой-то с опрятной бородкой и подал профессору тот самый лист, который после кабинета был исписан кругом.

«Целое дело сшили»,— подумал Иван.

Главный привычными глазами пробежал по листу, что-то ногтем подчеркнул, «угу, угу» пробормотал и обмолвился несколькими словами с окружающими на неизвестном языке… Однако одно слово из сказанного заставило Ивана неприятнейшим образом вздрогнуть. Это было слово «фурибунда», увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших. Иван потемнел лицом и беспокойно поглядел на главного.

Тот, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем, что бы ему ни говорили, все, по возможности, одобрять, на все со светлым лицом говоря: «Славно! Славно». Так он поступил, дочитав лист и поговорив со свитой.

— Славно! — сказал Стравинский, отдал лист кому-то и обратился к Ивану:

— Вы — поэт?

— Поэт,— мрачно ответил Иван. И вдруг тут впервые в жизни почувствовал отвращение к поэзии, и стихи его вдруг показались ему сомнительными.

В свою очередь, он спросил Стравинского:

— Вы — профессор?

Стравинский вежливо наклонил голову.

— Вы здесь главный? — спросил Иван.

Стравинский и на это поклонился, а в свите улыбнулись.

— Так вот, мне с вами нужно поговорить,— многозначительно сказал Иван.

— Я для этого и пришел,— сказал Стравинский.

— Вот что,— начал Иван, чувствуя, что наконец настал час все выяснить,— меня никто не хочет слушать, в сумасшедшие вырядили…

— О нет, мы вас выслушаем очень внимательно,— серьезно и успокоительно отозвался Стравинский,— в сумасшедшие ни в коем случае вас рядить не будут.

— Так слушайте же! Вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственной личностью, иностранец не иностранец, который заранее знал о смерти Саши Мирцева и лично видел Понтия Пилата.

Свита затихла, никто не шелохнулся.

— Пилата? Пилат — это который жил при Христе? — прищурившись на Ивана, спросил Стравинский.

— Тот самый,— подтвердил Иван.

— А кто это Саша Мирцев? — спросил Стравинский.

— Мирцев — известный редактор и секретарь Массолита,— пояснил Иван.

— Ага,— сказал Стравинский,— итак, вы говорите, он умер, этот Саша?

— Вот же именно вчера его и зарезало трамваем на Патриарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…

— Знакомый Понтия Пилата? — спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

— Именно он,— подтвердил Иван, глядя мрачными глазами на Стравинского,— сказал заранее, что Аннушка разлила постное масло… а он и поскользнулся как раз на этом месте через час. Как вам это понравится? — многозначительно спросил Иван и прищурился на Стравинского.

Он ожидал большого эффекта, но его не последовало, и Стравинский при полном молчании врачей задал следующий вопрос:

— А кто же эта Аннушка?

Этот вопрос расстроил Ивана, лицо его передернуло.

— Аннушка здесь не важна,— проговорил Иван, нервничая,— черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что он заранее знал о постном масле… Вы меня понимаете?

— Отлично понимаю,— серьезно сказал Стравинский и коснулся колена Ивана,— продолжайте.

— Продолжаю,— сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что только спокойствие поможет ему,— этот страшный тип отнюдь не профессор и не консультант, а убийца и таинственный субъект, а может, и черт его знает кто еще, обладает какой-то необыкновенной силой… Например, за ним погонишься, а догнать его нет возможности! Да он лично был на балконе у Пилата! Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.

— И вы хотите добиться, чтобы его арестовали? Я правильно вас понял? — спросил Стравинский.

«Он умен! — подумал Иван.— Среди интеллигентов попадаются на редкость умные!»

— Как же этого не добиваться — согласитесь сами! — воскликнул Иван.— А меня силою задержали здесь, тычут мне в глаза лампы, в ванне купают! Я прошу выпустить меня немедленно!

— Ну что же, славно, славно,— покорно согласился Стравинский,— я вас не держу. Какой же смысл задерживать вас в больнице, если вы здоровы? И я немедленно выпишу вас отсюда, если только вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полнейшая тишина, и толстая женщина, ухаживавшая за Иваном утром, благоговейно посмотрела на профессора, а Иван еще раз растерянно подумал: «Положительно — умен!»

Прежде чем ответить, он, однако, очень подумал и наконец сказал:

— Я — нормален.

— Ну вот и славно! — с облегчением воскликнул Стравинский.— Ну, а если так, то будем рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день…— Тут Стравинский обернулся, и ему немедленно подали Иванов лист.— В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия…— Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая в исписанный лист,— прикололи себе к коже груди английской булавкой иконку. Было?

— Было…

— Упали с забора, лицо разбили. Явились в ресторан со свечкой в руке, в одном белье и в ресторане подрались. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы… Затем сделали попытку выброситься в окно и ударили санитара. Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? Вы человек нормальный? Так вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Пожалуйста. Только позвольте вас спросить, куда вы направитесь отсюда?

— В милицию, конечно,— ответил Иван.

— Непосредственно отсюда?

— Непосредственно,— ответил Иван твердо, но все-таки теряясь под взглядом Стравинского.

— А на квартиру к себе не заедете? — вдруг спросил Стравинский.

— Некогда мне заезжать! Пока я буду разъезжать по квартирам, он улизнет.

— Так! Что же вы скажете в милиции в первую голову, так сказать?

— Про Понтия Пилата,— ответил Иван, и в глазах его появился сумрачный огонь.

— Ну вот и славно! — воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой и стоял у самого его плеча, приказал:

— Иван Петрович, выпишите, пожалуйста, гражданина Понырева в город. Эту комнату прошу не занимать, постельное белье не менять. Через два часа гражданин Понырев опять будет здесь. Ну что ж, мне остается только пожелать вам успеха, хоть, признаюсь, в этот успех я нисколько не верю. До свидания!

С этими словами Стравинский поднялся, свита зашевелилась.

— На каком основании я опять буду здесь? — тревожно спросил Иван.

Стравинский немедленно уселся опять.

— На том основании,— сказал он,— что как только вы явитесь в кальсонах в милицию, скажете, что вы вчера виделись с человеком, который был знаком с Понтием Пилатом, как тотчас же вас привезут туда, откуда вы уехали, то есть в эту комнату.

— При чем здесь кальсоны? — спросил, смятенно оглядываясь, Иван.

— Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь на вас казенное белье, мы его снимем и выдадим вам ваше одеяние. А вы доставлены были в рубашке и кальсонах, а домой вы не собирались заехать, хоть я вам и намекнул на это. Далее последует Пилат… и дело готово!

Тут что-то странное случилось с Иваном. Его воля вдруг пропала. Он почувствовал, что слаб и нуждается в совете.

— Так что же делать? — спросил он робко.

— Ну вот и славно! — отозвался Стравинский.— Это резоннейший вопрос. Поймите, что вас кто-то вчера сильно напугал и расстроил. Зачем вам, спрашивается, изнервничавшемуся, издерганному вконец человеку, бегать по городу, рассказывая про Понтия Пилата? Вас, конечно, все примут за сумасшедшего, не могут не принять. Для вас в покое сейчас спасение. Останьтесь здесь и прежде всего отдохните…