Либеральный Апокалипсис (сборник) - Алексей Ерошин

– Дурак этот Кравченко, – сказал Кирюхин. – Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.

– Бывает, что и вошь кашляет, – проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, – но моя обязанность – проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?

– Так точно.

Младший лейтенант затушил окурок о подошву, неторопливо выдул пыль из двух стаканов, снял с буржуйки котелок и нацедил чаю. Потом покопался в кармане и отыскал кусок сахару, облепленный табачными крошками и завернутый для сохранности в не первой свежести носовой платок. Мирошников расколол сахар ловким ударом ножа прямо на ладони, одну половинку закинул в рот, а вторую положил перед Кирюхиным.

– Пей, – сказал он. – В дивизии порядки другие, там не почаевничаешь. Как человек, я против тебя ничего не имею. Но как уполномоченный особотдела ОГПУ ничего больше сделать не могу.

– Я понимаю, – хмуро сказал боец.

Он по-детски обхватил стакан двумя ладонями и принялся шумно швыркать из него кипяток. На вид Кирюхин казался совершенно спокойным. Это больше всего и смущало Мирошникова.

– Есть, правда, – сказал он, – маленький шанс уладить это дело по-тихому. Кто-нибудь в батальоне может за тебя поручиться? Кто тебя лучше знает?

– Особо никто, – сказал Кирюхин. – Пока в госпитале валялся, от моей роты почти никого не осталось. Вот, разве что, взводный…

«Ай да я!» – мысленно похвалил себя особист.

– Это лейтенант Стрельченко? – переспросил Мирошников. – Так он же вроде тоже из пополнения?

– Так точно, – кивнул Кирюхин. – Только я его еще по госпиталю знаю, вместе выписывались.

На улице хлопнула с треском осветительная ракета, и сквозь щели неплотно сколоченной двери блиндаж наискось пересекли лучи мертвенно-бледного света. Неподалеку коротко татакнул пулемет, и снова все стихло.

– Недобрая тишина, – сказал Мирошников.

– Значит, на рассвете полезут, товарищ младший лейтенант, – ответил Кирюхин.

– Может быть, может быть, – кивнул особист. – Только это уже без тебя. Как только вернется машина, сопроводим тебя в штаб дивизии. Ну что, допил, что ли?

Сквозь щелястую дверь блиндажа внезапно донеслось тарахтение мотора и скрипнули тормоза. Мирошников мельком взглянул на часы и даже приложил их к уху, чтобы проверить, не остановились ли они.

– Что-то рано, – заметил он.

– Это не наш «Виллис», – пояснил Кирюхин, – слышите, как тарахтит? Это «эмка».

За дверью послышался голос часового, и следом глухой басовитый баритон приезжего. Кожаные петли скрипнули, и в блиндаж, согнувшись, втиснулся коренастый офицер с тремя шпалами НКВД в петлицах. Был он для капитана несколько староват, или седые виски делали его на вид старше своих лет. А может, в этом были виноваты глубоко посаженные цепкие глаза и короткие жесткие складки у сжатых губ.

– Встать, смирно! – приказал Мирошников, поспешно одернув гимнастерку и загоняя складки на спину.

Кирюхин встал и принялся застегивать верхнюю пуговицу. Вошедший окинул быстрым хищным взглядом полутемный блиндаж с его обитателями и остановил свой беглый обзор на столе.

– Уполномоченный особого отдела ОГПУ при батальоне младший лейтенант Мирошников! – четко доложил особист. – Снимаю показания задержанного рядового Кирюхина.

– Ну-ну, – сухо заметил вошедший, кивнув на полупустые стаканы. – Я вижу, как снимаете… Вольно… Я – новый оперуполномоченный особотдела дивизии, капитан Строгачев. Прибыл забрать у вас рядового Кирюхина. Теперь это дело дивизионной контрразведки. Вот бумаги, ознакомьтесь и вызовите конвойных – мы уезжаем немедленно.

– Бекетов! – позвал особист, взглянув на предписание.

В блиндаж, сверкнув примкнутым штыком, заглянул конвойный.

– Сопроводи задержанного в машину капитана, – приказал Мирошников, стараясь не глядеть на Кирюхина.

– Прощайте, товарищ младший лейтенант, – сказал Кирюхин. – Спасибо за чай.

Мирошников промолчал. Задержанный заложил руки за спину и вышел, сопровождаемый тенью конвойного.

– А мне чаю не предложите? – спросил капитан.

Мирошников так же молча выплеснул остатки заварки в угол, ополоснул стакан и налил его до краев. Капитан присел к столу и отхлебнул темный горячий напиток.

– Крепкий, – похвалил он. – Хорошо. Люблю все крепкое. А некрепкое не люблю. Жалеешь парня, лейтенант?

– Младший, – поправил Мирошников.

– Вижу, жалеешь.

– Ведь расстреляют ни за что, – тихо сказал особист.

– А если – «за что»?

– У меня на него ничего нет, кроме этого дурацкого рапорта. Отзывы по службе положительные. Имеются боевые награды и поощрения. Анкета чистая. Комсомолец. Так, написал рапорт один дурик. Да ведь они все пишут. Видели бы вы, сколько. На приятелей, на командиров. На меня даже, было, в полк писали…

Мирошников потянулся за папиросами, достал одну и принялся нервно разминать ее в пальцах, продувать и постукивать по крышке коробки, пока не увидел у самого носа вспыхнувшее пламя зажигалки.

– Прикуривай, – приказал капитан.

Мирошников неторопливо обмял бумажный мундштук и прикурил, стараясь больше не выказывать волнения.

– Недавно в органах? – участливо спросил Строгачев.

– Второй месяц, – ответил негромко Мирошников. – Нехватка кадров после контрнаступления.

– Ясно, – сказал капитан. – Ничего, привыкнешь.

Лейтенант поперхнулся крепким дымом и хрипло раскашлялся.

– Он, правда, в чем-то замешан?

– А ты хочешь мне что-то сказать? – спросил капитан.

– Нет, – ответил Мирошников.

– Ну, тогда мне пора. – Строгачев поднялся и оправил гимнастерку. – Спасибо за чай. Хороший, крепкий. Люблю, понимаешь, все крепкое. Характер у меня такой.

Капитан повернулся к выходу, и тогда Мирошников торопливо заметил ему вслед:

– Он сказал, что за него поручится лейтенант Стрельченко.

– Да, – сказал капитан, приостановившись на секунду, – я был прав – привыкнешь.

Выйдя из блиндажа, он ловко, не по годам, перемахнул на бруствер, прошел к машине и распорядился конвойному:

– Свободен.

– Товарищ капитан, без конвоя не положено, – возразил Бекетов.

– Я сказал – свободен, – отрезал Строгачев. – Задержанный, в машину. Сержант, заводи.

Капитан втолкнул Кирюхина на заднее сиденье и втиснулся следом. Двигатель «эмки» завелся с пол-оборота, и шофер сразу воткнул первую передачу.

«Не полож…» – донесся в последний раз голос конвойного, но машина уже вырулила на дорогу и понеслась в сторону КПП. Там капитан тоже особо не церемонился. Мельком взглянув на лица проезжавших и корочки ОГПУ, постовые без вопросов подняли шлагбаум. «Эмка», сверкая протертыми фарами, помчалась в синие сумерки.