Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Вся западноевропейская философия, включая Альберта Великого, Якова Бёме и Гегеля, восходит к Дионисию Ареопагиту в истолковании Иоанна Ирландского, который, очевидно, намекает на Пылающего Отпрыска своим «Разделением Природы» (Natura, quæ non creatur et créât, Natura, quæ creatur et créât, Natura, quæ creatur et non créât, Natura quæ non creatur et non créât: Природа, несотворенная и творящая, Природа, сотворенная и творящая, Природа, сотворенная и не творящая, Природа, не сотворенная и не творящая). Как известно, Платон Демьянович дважды переводил Ареопагитский Корпус, и оба раза его перевод с комментариями пропадал, сначала изъятый компетентными органами при аресте философа, потом, восстановленный и заново откомментированы^ сгоревший во время немецкой бомбардировки на даче в Мочаловке, где его прятали от нового обыска (то не была дача № 7 по улице Лонгина, хотя зажигательная бомба, по всей вероятности, предназначалась для этой дачи в расчете на то, что из горящей дачи нечто вынесут).

Чудотворцев усугубил и обострил неприятие мировой войны, и без того уже свойственное Распутину, но тому, что тлело в старце на уровне почвенного, инстинктивного ясновидения, Платон Демьянович придал если не философскую, то отчетливую, так сказать, идейную форму Собственно, Зеленым был для Распутина и Аристарх Иванович Фавстов, недавно опубликовавший «Империю Рюриковичей» и буквально накануне мировой войны представивший в Министерство иностранных дел, а вернее, самому государю обстоятельную записку с предостережением от этой гибельной для России войны. От Зеленого (или от зеленых) исходило предостережение, согласно которому войну против России, как против Германии и Австро-Венгрии, ведет республика финансистов Антанта (империя Инфляция против Третьего Рима). Уничтожив три европейские империи, империя Инфляция, включая США, должна была уничтожить христианство, или Европу (по Новалису), что впоследствии и удалось. Распутин всем существом воспринял предостережение зеленых, и погиб, отстаивая православное Царство, убитый заговорщиками, как в свое время император Павел, точно так же пытавшийся предотвратить войну с будущим императором Наполеоном, против которого ополчилась тогдашняя Антанта во главе с ростовщической Англией, организовавшей преступный заговор против русского императора.

Надо сказать, что Аристарх Иванович Фавстов избегал слишком близкого общения с Распутиным, едва ли не брезговал его обществом, так что Распутин тем более тянулся к Чудотворцеву Не исключено, впрочем, что Аристарх Иванович боялся навлечь на Распутина какие-то неприятности и потому сторонился его, но Распутина это не спасло. В конце концов, Чудотворцев, в отличие от Фавстова, не был посвящен в государственные тайны, которые могли бы бросить на Распутина тень, но этой тени он все равно не избежал, и не она ли убила его? А с Чудотворцевым Распутина сближало еще и чаянье народной монархии, как я отваживаюсь теперь сказать (оба они этого выражения избегали, хотя, думаю, с глазу на глаз ни о чем другом не говорили). Платон Демьянович полагал, что сословная монархия была свергнута в России революцией Ильина дня (1905 года). Чудотворцев отказывал даже потомственному русскому дворянству в под линном аристократизме, напоминал, что слова «дворянин» и «дворовый» одного происхождения. Истинную русскую знать, аристократию, как сказали бы на Западе, почти поголовно уничтожили Иван Грозный и Петр Великий, предпочитавшие, чтобы знатность не наследовалась, а выслуживалась. (Отсюда стих Грибоедова: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».) Аристократ выслуживал себе дворянство, участвуя в уничтожении себе подобных, о чем еще Пушкин писал в «Моей родословной»:

Родов дряхлеющих обломок(И по несчастью не один),Бояр старинных я потомок;Я, братцы, мелкий мещанин.

Здесь кроется некая тайна русской истории. Русских аристократов убивали, чтобы среди них убить кого-то определенного, кого, впрочем, не удавалось определить. Так царь Ирод убивал вифлеемских младенцев, рассчитывая убить среди них Царя Иудейского. Не в этом ли корни русского террора, когда убивают многих, чтобы не упустить кого-нибудь одного (или весьма немногих)? Такому террору и обязаны своим происхождением некоторые дворянские фамилии, отличившиеся на подобном поприще. С другой стороны, тот же Пушкин сетовал на то, что истинная знатность в России есть нечто неприличное или даже крамольное. Чудотворцев испытывал к этой проблеме пристальный и какой-то тревожный интерес. Так, в своем исследовании о «Хованщине» он напоминал, что Модест Петрович Мусоргский – как-никак прямой потомок Рюрика в тридцать втором колене, и не потому ли обе его главные оперы посвящены проблеме престолонаследия.

Таким образом, сословная монархия изначально заключала в себе плебейско-демократический принцип заслуги или выслуги, и не секрет, как и чем такие заслуги приобретаются, даже если это государственная тайна, не подлежащая разглашению. Народная монархия, как ни странно, связана с родовой аристократией, чье присутствие угадывается скорее в простом народе, чем в так называемых высших сословиях. Революция на Руси всегда чает родовой народной монархии и всегда сбивается на ложный путь, вырождаясь в русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Но вождь этого бунта всегда должен намекать своей личностью на истинного народного царя, у которого Кровь Истинная (Sang Real). Отсюда самозванство вождя или культ личности на худой конец. Вот что сближало Распутина с Николаем Вторым, сомневающимся в своей царственности и при этом чающим народной монархии. (Царица только этим чаяньем и жила и потому жить не могла без Григория.) А Григорий Ефимович Новых нуждался в Чудотворцеве, чтобы самому не затеряться в своей кровно-духовной стихии, когда начинала говорить мать сыра земля. Чудотворцев не сомневался в том, что мать сыра земля противится Столыпину, что продажный земельный надел и столыпинский галстук, в сущности, одно и то же; удавка на шее матери-Земли, с которой православный царь, бывало, венчался, познавая в ней Софию Премудрость Божию, и пахарь в этом смысле был царем, а царь пахарем, откуда происходит Домострой и все то, что Пушкин называл тайной свободой, а Максимилиан Волошин – свободой частной жизни, не нуждающейся в политических свободах, и, быть может, несовместимой с ними. Соборным Давидовым плясом, по Распутину, должно было завершиться венчание истинного православного царя и Русской земли, на что направлены все русские бунты и мятежи, называемые революциями. Эту распутинско-чудотворцевскую ноту подхватили после Октября 1917 года крестьянские поэты, за что и были так беспощадно уничтожены коммунистами, выдающими себя за большевиков:

Низкая деревенская заря, —Лен с берестой и с воском солома.Здесь все стоит за ЦаряИз Давидова красного дома.

Странным образом сюда вписывается неожиданная чуткость Льва Троцкого к поэзии Клюева. А для Чудотворцева органическое различие коммунизма и большевизма, более того, их кровная кровавая несовместимость – тайная, но тем более основная тема его позднего философствования. В этой несовместимости коренится красный террор, когда борьба коммунистов против большевиков сменяется борьбой большевиков против коммунистов и волны эти смешиваются до неразличимости: «Бежит волна-волной, волне хребет ломая», – как сказал Осип Мандельштам. Именно Платон Демьянович обратил мое внимание на загадочное, но знаменательное единение Клюева и Мандельштама, коренящееся в неких распутинских чаяньях, может быть неприемлемых для Мандельштама, но существенных и для него.

И еще один существеннейший для Чудотворцева импульс, несомненно, исходил от Распутина. Чудотворцев реализовал этот импульс в своей книге, изданной уже после Октября под названием «Эрос и аскеза в поздней античности» (настоящее название книги «Эрос и аскеза у христианских подвижников»). В последний период своей жизни Чудотворцев работал над фундаментальным исследованием «Грех и покаяние в судьбах мира». Исследование это считается незаконченным; Клавдия только что опубликовала новые разделы книги. И в «Эросе и аскезе», и в «Грехе и покаянии» Чудотворцев откровенно исходит из мистического опыта Распутина, придавая этому опыту форму философии. Грех твари заключается в ее удалении от Бога, в разлуке с Богом, но произвольное сближение твари с Богом едва ли не более греховно. Оно приводит к заблуждению, даже к падению (см. «Искание Софии»). Исчезновение твари в Боге, называемое суфиями «фана» (не отсюда ли «фанатик»?), есть отрицание творения и, следовательно, отрицание Творца. Тварь должна отличаться от Бога… чтобы любить Его. Если бы не было этого различия, Богу некого было бы любить, кроме Себя, но чтобы любить Себя, все равно нужно от Себя отличаться (это изначальное, нетварное отличие в сущности Бога явлено ипостасями Троицы). Трагедия твари в том, что она грешит отпадением от Бога и грешит совпадением с Ним (всегда мнимым). Тварь приобщается к Богу лишь по энергии, а не по сущности, чтобы не совпасть с Ним, чтобы не исчезнуть, чтобы любить Его как Другого. Таким образом, само бытие твари – грех, что бы она ни делала и как бы ни поступала. Особенно опасна для твари общепринятая нравственность, ибо нравственность усугубляет иллюзию хорошего поведения, как будто можно спастись без Бога и помимо Бога. Но только Бог может спасти человека, жертвуя ради него Собой, в чем и состоит подвиг Христа. Кто думает спастись хорошим поведением или нравственностью, отрекается от крови Христа, без которой нет спасения. Сам Христос говорит: «не пршдохъ бо призвати праведники, но грешники на покаяние» (Матф., 9:3). Спрашивается, что же это за праведники, остающиеся без Христа? Очевидно, таких праведников просто нет. Кто отрицает свою греховность, тот отрицает Христа, отвергает Его спасительный подвиг, кощунствует над крестной мукой. Нет спасения, кроме покаяния. Так обнаруживается недалекий от истины смысл высказывания, иронизирующего над богопознанием: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Это высказывание опровергается, но и подтверждается другим парадоксальным высказыванием: «Кто кается, тот не грешит, но кто не грешит, тот не кается». «По-вашему, лучше грешить и не каяться, что ли? – спрашивал Распутин с усмешкой. – А единение греха и покаяния есть любовь, но и Бог есть любовь, как писал Иоанн Богослов (Иоанн, 1:4, 8). Новый» (Новейший?) Завет любви и возвещал Григорий Ефимович Новых (в просторечии «Распутин», ибо для нечистых душ любовь – распутство). Великим учителем покаяния был Распутин, говоривший о себе: «Я маленький Христос». Вспоминаются и другие его слова: «Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану». При этом он сам продолжал играть роль «Распутина», но его поклонницы недаром говорили, что Григорий Ефимович все шутит и на себя наговаривает. Высшей формой покаяния для Распутина была напраслина без «напрасности». («Нет никакой напрасности», – говорил он.) Подвиг покаяния в том, чтобы пострадать за напраслину, как страдал Христос. Женщина, гордившаяся своей чистотой, должна была пожертвовать своей репутацией, прослыть распутницей, как Распутин слыл «Распутиным». Высший подвиг – сохранить при этом чистоту, но если чистота мешает покаянию, ради покаяния стоит пожертвовать ею, чему Распутин мог иногда способствовать, жертвуя, в свою очередь, репутацией «старца» ради покаяния, грозящего гибелью, чем и закончился его жизненный путь. Ибо покаяние без любви тщетно, и стихией Григория Новых была любовь, соединяющая с Богом, Кто есть, как сказано, любовь.