Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все последующие дни Ева непрерывно пела свои необыкновенные песни. Она никогда мне об этом не говорила. Я сама обо всём догадалась. Это осталось между нами в виде невысказанной правды.
Их оказалось слишком много, чтобы можно было всё записать, поэтому я довольствуюсь этими ужасными обрывками и кусочками. Во всяком случае, большую часть этих песен уже не вспомнить, кроме того, сейчас мне известно то, чего я не знала тогда. Я видела могилу в Миддлтауне и теперь понимаю, что моя история с привидениями – совсем не та, которую, как мне казалось, я хотела рассказать. Мои истории с лёгкостью меняют форму, словно оборотни или русалки. Это какое-то причудливое оборотничество существительных, глаголов и прилагательных, подлежащих и сказуемых и так далее, и тому подобное.
Она наполняла меня музыкой, которую мало кому удалось когда-либо услышать и остаться в живых. Она превратила меня в Одиссея. Она сделала из меня лиру, арфу и флейту. Она играла со мной (во всех смыслах). А поскольку песни – это истории, она сделала из меня книгу, так же как до этого я успела побывать песней. Это для меня ничего не значит, хотя ещё несколько дней назад всё было бы совсем иначе, но я пытаюсь излагать свою историю так, как делала бы до совместной поездки с Абалин на остров Аквиднек. Позднее настанет время и для других откровений. Они никуда не денутся, а факты, как мне кажется, отличаются огромным терпением. У фактов есть всё время, какое может предложить Вселенная.
Я проснулась однажды ночью, после полуночи, но ещё задолго до рассвета, и увидела, что она стоит у окна спальни, разглядывая скупой, заросший сорняками задний двор дома, здания на Вуд-стрит, небо и вообще всё, что можно увидеть из моего окна. Это довольно удручающее зрелище, поэтому я очень редко открываю шторы. Ева была обнажена, и её кожа переливалась, как разводы моторного масла в оставшейся после дождя луже. Даже в лунном свете её кожа продолжала мерцать.
– Мне это приснилось? – спросила я.
– Тебе приснилась я, – ответила она.
– На что ты смотришь? – спросила я, мой голос был наполнен сонной негой, грёзами, которыми она меня одарила, и теми снами, которые мне ещё только предстояло увидеть.
Она оглянулась на меня через плечо и мягко улыбнулась. Это была очень грустная улыбка. Улыбка, которая чуть не разбила мне сердце.
– У тебя хрупкое сердце, Винтер Индия Морган. Твоё сердце – это посудная лавка, а окружающий мир – тот самый пресловутый слон. Твоё сердце сделано из стекла. Тебе следует поспать, – продолжила она после небольшой паузы.
– Меня что-то разбудило, – ответила я. Затем я поинтересовалась, на что она смотрит, и Ева снова повернулась лицом к окну.
– Меня что-то разбудило, – коротко ответила она.
Я вновь закрываю глаза, желая только одного: снова уснуть, такая усталая, такая счастливая, в болезненной истоме от её песен и историй, наполняющих меня жизнью. Потом она ещё что-то сказала, но я не уверена, что правильно расслышала её слова. «Не уверена» – это ведь не то же самое, что «уверена» верно?
Кажется, Ева Кэннинг сказала: «Ты призрак». Но обращалась она не ко мне. Взгляд её был обращён на своё отражение в окне моей спальни, и я готова побиться об заклад, что разговаривала она именно с ним.
Я выбираю следующую песню наугад. Этот будет сон, наверное, я выберу его, а потом ещё один.
Или два.
Я рисую картину дней, которые уже почти потерялись в тумане прошлого, но всё же именно тогда я жила по-настоящему, как никогда ранее. Я пытаюсь вспомнить те драгоценные сны и истории, которые она нашёптывала мне своими губами и пела, пропуская их через жемчужные зубы и звонкое горло.
Она знала сотни вариантов истории о том, как Филипп Джордж Салтоншталль в 1898 году написал свою «Утопленницу». Большую часть из них она мне рассказала. Точнее, пропела. Некоторые из этих песен соответствовали содержанию его письма к Мэри Фарнум. Но большинство описывали всё иначе.
Я помню это, во сне ли, наяву или в том пограничном пространстве, в котором она держала меня большую часть времени. Я целыми днями ходила будто во сне.
Я стояла в лесу у Роллинг-Дэм на реке Блэкстоун, стояла глубокая зима, и шёл сильный снегопад. Я была голой, как Ева, когда она стояла у окна моей спальни, но совершенно не чувствовала холода. Ни в малейшей степени. Я находилась на западном берегу, рассматривая воду цвета маринованных испанских оливок, переливающуюся через выпуклую кромку плотины, разбиваясь о скалы внизу. Вода в плотине была чёрной, и кто знает, что она скрывала в своих мрачных глубинах. Записывая это, я вспоминаю о Натали Вуд[125], героиня которой пыталась утопиться на плотине в фильме «Великолепие в траве» и которая сама утонула в 1981 году у перешейка острова Каталина. Она всю жизнь боялась утонуть, поскольку в детстве едва этого избежала. То есть чуть не утонула. В любом случае, в «Великолепии в траве» вода на плотине тоже была непроницаемо-тёмной. Правда, в фильме на дворе стояло лето, а не зима.
Течение ниже Роллинг-Дэм изобиловало порогами, ревущий поток воды перекатывался через них, булькая между заснеженными гранитными валунами. Я спустилась на берег и увидела, что к северу от меня, где река резко изгибалась на запад, она замёрзла, и лёд простирается, куда хватает глаз. Белая дорога извивалась между стволами и покрытыми инеем кронами бумажных берёз, сосен, дубов, ив, кленовых ветвей, усыпанных, несмотря на холод, тысячами крошечных красных цветочков, а также густых зарослей рододендрона, боярышника, шиповника и дикого винограда.
Во время дыхания из моего рта не поднимался тёплый пар, и во мне зародилось подозрение, что причина здесь простая – я умерла, поэтому моё тело почти так же заледенело, как раскинувшаяся вокруг лесная чащоба.
– Что ты увидела там, у плотины? – напечатала я. – Только не ври. Что ты увидела?
Прошу прощения. Я ещё даже не начинала врать.
Слева от меня послышался шум, я повернула голову и увидела наблюдающую за
