«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

А вообще эти господа ведут себя очень осторожно. Сами никогда никаких нарушений себе не позволит. Для этого у них есть подручные, которых они раньше подкармливали крохами со своего барского стола.

Такие, как, например, Борка.

Понадобятся кому-либо бревна, колья для виноградных лоз или прутья для овечьих загонов — Борка тут как тут. За две-три стопки ракии он, хватило б только времени и сил, весь лес перетащил бы во дворы чорбаджиев.

Топор у него был с коротким топорищем, острый, как бритва. Прятал он этот топор в широких своих шароварах и, чтоб не порезаться, сшил специальный чехол из двух старых подошв с завязками. Этим топором Борке никогда не приходилось бить дважды по одному и тому же месту. Удар слева, удар справа — и конец! Чистая работа.

А ведь была у него, шалопая, хорошая специальность — каменщиком был, но делом занимался от случая к случаю, и все, что, бывало, заработает, тут же пропьет. Чтобы оградить детей, жена ушла от него и переехала на постоянное житье в помещение кооператива. Правление выделило ей комнату, так как считалась она лучшей дояркой. Борка сунулся было туда попромышлять насчет харчей, но коровницы выпроводили его ведрами да лопатами. Все-таки жена продолжала стирать ему бельишко, а то он вовсе бы запаршивел.

В первый месяц моей службы, пока он еще не раскусил, кто я и что из себя представляю, Борка развернул рубку вовсю. Снюхался с бывшим шофером Дико Джамбазова, и наладились они воровать лес и вывозить его на грузовике. Нарубит Борка в подходящем месте отборного строительного лесу, спустит по крутому склону поближе к шоссе, и ночью, в условленный час, грузят в машину.

Накрыл я их только на третий раз. Но запоздал, грузовик уже трогался с места. Загородил я им дорогу, встал перед самыми фарами, но шофер дал газу и поехал прямо на меня. Не перепрыгни я единым духом за канавку, там бы мне и конец. Уйти от фашистских пуль — и чтоб раздавила меня машина советской марки, да еще доверху груженная лично мне вверенным лесом!

Шофер от меня удрал, а вот Борке не удалось, потому что бегаю я побыстрей его…

Ни он, ни я никому не сказали о том, что произошло между нами в ту ночь. Но после того как он поднялся с постели, Борка навсегда забыл дорогу к лесу. Целых три года с тех пор мы самым любезным образом здоровались с ним при встрече.

Наверно, и дальше все шло бы так же спокойно и мирно, если б не эти шуточки и остроты вокруг моего партийного слова. Что ни день, докладывали мне и подпаски, и косцы, и любители собирать грибы и целебные травы, что встречали они Борку в самых различных концах леса, где делать ему было вовсе нечего.

Тричко — полевой сторож — даже предостерег его: «Смотри, мол, не вздумай снова за старое приняться!» А тот только осклабил волчьи свои клыки:

— Подумаешь, великое дело! Даже коли я случайно что и стащу и Алекси меня застукает — пускай акт составляет! Не на тысячу, а хоть на две пусть штрафует, так мне, дураку, и надо!

И этот издевался надо мной. Он так легко бросался тысячами, потому что знал, что ни гроша не заплатит.

Да вот и Нино прибежал сообщить мне, что своими глазами видел, как Борка тащил две вязки молодых липок к какому-то цыганскому шатру.

Впечатлительного поэта так и трясло от контрабандистской зависти.

— Бандит! Закоренелый бандит! Подтащит одну вязку, бросит и возвращается за второй. Я следил за ним, до самого шатра дошел, но не окликнул, чтоб не знал он, кто тебе про него сказал. Пусть, думаю, совершит до конца свое черное дело, а уж Алекси его проучит!

Стою я, смотрю на него, на дорогого моего товарища по партии, и нет у меня сил слово ему сказать. На его глазах совершилось преступление, а он не решился помешать этому — из страха, что и Борка может его как-нибудь подстеречь и отплатить той же монетой. Если бы все коммунисты были такими, как этот усатый хитрюга, — прощай, коммунизм. Обидно только за тех, кто сложили светлые свои головы в партизанских лесах да в фашистских застенках.

Дальнейшие события развивались довольно быстро.

Славой моей и гордостью была буковая роща, что на восточном склоне Гайдуцкого кургана. Перед тем как заступил я на службу, это в сущности была и не роща вовсе, а непроходимые заросли, настоящие джунгли из дикого кизила, облезлого граба, шиповника, терновника, кустов ореха и бузины, среди которых задыхались молодые буки, липы и березки. Эти лесные жители были опутаны и накрыты сверху таким густым покровом, что ни солнцу обогреть их и подкормить хлорофиллом, ни свежему воздуху не проникнуть к корням.

Решил я проделать один эксперимент.

Собрал людей, расставил их цепью, и принялись мы выдирать с корнями всех паразитов. Оставили только голубые молоденькие буки, мягкостволые липы и нежные белые березки. И вот, очутившись на просторе да на свету, они так потянулись вверх и укрепили корни, так свободно раскинули свои кроны, что поистине возникло какое-то чудо природы. Увидев все это, товарищ Никодимов обомлел, обнял меня и поцеловал, так сказать, на глазах у трех сел, потому что было это на большом собрании, которое мы всегда устраиваем на этом месте в честь первой акции партизанского отряда, сформированного из жителей Бунина, Берлогова и Раднева.

Товарищ Никодимов — наш окружной начальник, а вернее сказать — наш первый наставник и учитель. Если бы не он, вряд ли бы я осознал глубокий смысл моей работы по охране лесов. Он тоже, как и большинство из нас, отдал всего себя служению великому делу защиты леса, только было это очень давно, еще в 1925 году, когда довелось ему в первый раз партизанить. Его бы воля — он бы все силы социалистического хозяйства направил на озеленение страны, омоложение и украшение лесов. В тех местностях, где этим делом руководил он, всегда прокладывались хорошие дороги, укреплялись осыпи, строились чешмы, всем до одного дичкам делались прививки. Он часто говорил, что при коммунизме скалы и обрывы оставят только для красоты, и то лишь в тех