Время для жизни 2 - taramans
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Блядь такая! Сколько веревочке не вейся — узелок все одно будет! Рано или поздно все равно бы все всплыло. И что теперь?».
— Так что… мне не понятно, товарищи политработники и Вы, Виктор Мефодьевич, что вы от меня хотите. Я поступил в училище, учусь. Вопросов по учебе, надеюсь нет? Являюсь командиром отделения первого взвода второй роты. А что до того… что было ранее…, - Косов пожал плечами.
— А в автобиографии почему это не изложил? — продолжая глядеть на него, спросил Верейкис.
— Извините, товарищ батальонный комиссар, а в какой части автобиографии, и каким образом я должен был это изложить? К тому времени было не понятно — насколько эти песни будут популярны. Может и вовсе бы остались неизвестными, и что тогда… По всем детским и юношеским стишкам, и сочинениям в школе информацию излагать?
Верейкис отвел взгляд. Кавтаськин тоже понурился. Буняев уселся, за один из столов, и кивнул головой:
— Ну-у-у… формально ты, конечно, прав. Многие из нас в юности стишками баловались, многие… Тут как-то… не понятно, что с тобой дальше делать.
— А вот сейчас я не понял? А что со мной нужно делать? И зачем? — удивился Косов, — Может я продолжу просто учиться и все?
— А вот… в смотре-конкурсе художественной самодеятельности ты участвовать будешь? Ты же поешь неплохо, на гитаре играешь. Может что и новое покажешь? — склонив голову на бок, как тот «звер-цапел», спросил музрук.
— Если отберусь на отборочном ротном конкурсе… то, наверное, буду! — пожал плечами Иван.
Буняев хмыкнул и посмотрел на Кавтаськина:
— А когда Вы, товарищ политрук, собрались проводить отбор в роте?
Тот хмыкнул, почесал переносицу:
— Так вроде ж… пока — не горит, да?
Буняев согласился:
— Да. Пока — не горит. Но имейте в виду, к концу февраля отбор должен быть проведен, и номер подготовлен к показу. В конце марта — конкурс, а потом — к концу апреля нужно и показательный сборный концерт провести!
Верейкис прервал их полемику:
— Товарищи! Давайте попозже это обсудим? Так… Косов! Свободен! Что у вас по распорядку дня?
— Приборка, товарищ батальонный комиссар! — вытянулся Иван.
— Все! Иди, организовывай приборку…
И уже выходя из кабинета, Косов услышал негромкое Верейкиса:
— Вот же ж… не было печали. С одной стороны — неплохо, что такой курсант у нас есть. А с другой… С другой — непонятно, что нам с этим теперь делать!
«Что делать, что делать? Снимать штаны и бегать, блин! Дайте мне спокойно учиться! И все! Как все это… не вовремя!».
Но тем ни менее — учеба продолжалась. Наряды, учеба; учеба, наряды…
«Если втянуться и нормально относиться ко всему этому — даже какое-то удовлетворение получаешь. Все нормально, нареканий нет! Правда — вот уже третью неделю вырваться в «увал» не получается! Катюшку попроведовать хочется!».
Правда… нормально — продолжалось недолго! Уже к ближе концу января Косов стал замечать некоторые странности в поведении своего приятеля. Несколько дней подряд Ильичев как будто избегал Ивана.
«Чего он натворил-то? Катьку «трахнул»? Совесть нечистая? Знает кошка, чью мясу съела!».
Уже поздно вечером Косов увидел, как Степа придя откуда-то, прошмыгнул в умывальник. Усмехнувшись про себя, Иван проследовал за «Неуловимым Джо».
— Так, тащ сержант! А что это мы все прячемся, а? Уже третий день как пропал для друга. Ничего не хочешь мне сказать, Степан Ильичев? Покайся, сын мой! — последнюю фразу он гротескно пробасил, подражая голосу какого-нибудь архидьякона.
Ильичев с чувством сплюнул пену зубного порошка, негромко выматерился, и повернулся к Ивану:
— Сейчас умоюсь… сходим покурим!
— Ага… весь в нетерпении жду Вас в туалете! — согнулся в реверансе Косов.
— Не, Ваня… пошли на улицу покурим… а то в туалете вечно кто-то торчит! — виновато, как показалось Ивану, пробурчал Ильичев.
— Лады! — кивнул Косов и вернулся в «кубрик».
Дождавшись друга, подхватил шинель с вешалки, и вслед за тем, пошел вниз, к выходу во двор училища.
— Ну! — требовательно посмотрел Иван на «кающуюся Магдалину».
— Ну чё — ну?! Чё ну? — вдруг «окрысился» приятель, а потом так же неожиданно — «сдулся», — Есть чё курить?
Постояли, покурили молча…
— Ты это… Ваня… ты уж извините меня, ага. Ну в общем…
— Ты все-таки ее «трахнул»? — протянул Косов.
— Да-к… это… ну — так получилось… вот.
— И чё?
— Чё, чё… Глашка нас поймала! — в сердцах сплюнул Ильичев и отвернулся.
— Ну-у-у ты и му-у-день! Вот же… кобель тупой! Я же тебе говорил, да? — Косов со злостью схватил Степана за отвороты шинели и потряс его.
— Да чё я-то… Говорил же — сама жопой передо мной крутила! А я чего… Да и выпили мы, видно, лишку…
— Рассказывай! — отрывисто бросил Косов, отпустив форму… толи друга, толи — хрен пойми кого.
— Вань! Ну это… ты не обижайся, а? Сам не понял, как вышло так! — просительно тянул Ильичев.
— Рассказывай, говорю!
— Да чё там… рассказывать. Посидели с вечера… неплохо так. Потом я… ночью уже… в туалет пошел. Ну… Глашка-то спит. А я мимо прохожу… а та, значит, Катька эта! Раскинулась так, растелешилась вся… Ну вот, в общем…
— И что? — Косов снова закурил папиросу.
— На а чё… а она и не против была! И, главное, ни я, ни она… похоже — даже не заметили, как уснули. Вот. А утром, значит, Глашка встала раньше… ну а тут мы… Вот!
— Дятел ты! Мудак и дятел, Ильичев! Тьфу на тебя! — Иван повернулся и пошел ко входу в казарму.
— Вань! Да погоди ты! Ты ж сам… сам же говорил, что не ревнуешь! Что она для тебя так только… для
