Неукротимый, как море - Уилбур Смит

Под титулом «графини» скрывался подчеркнуто женственный и богатый гомосексуалист, который прибился ко двору Шантель. Николас будто воочию видел широкую мощеную террасу, спрятанную от посторонних глаз кронами томных сосен… Яхтенный домик-игрушка, весь словно кремовый торт, с претенциозными башенками и рыжей черепицей… Сияющая, беззаботная компания под яркими зонтиками…

— Пьер и Мими на один день пришли из Канн на своей яхте…

Пьер был сыном магната, который владел крупнейшей в Европе корпорацией по выпуску гражданских и военных реактивных самолетов.

— А Роберт… — продолжала щебетать Шантель.

Ниже террасы располагалась частная пристань и крошечная, великолепно оборудованная марина. Гости Шантель, наверное, именно там поставили свою яхту. Голые мачты лениво раскачиваются на фоне небосвода, лазурные средиземноморские волны облизывают каменный причал… В трубке Николас слышал ясный, пусть и отдаленный смех и звон бокалов — и решительно оборвал восторженное перечисление имен.

— Дункан с тобой?

— Нет, он еще в Лондоне… Освободится не раньше следующей недели.

— У меня есть новости. Ты можешь приехать в Париж?

— Ники, это невозможно. — Странно, с какой непринужденностью она пользуется его уменьшительным именем. — Завтра мне нужно быть в Монте-Карло, я помогаю Грейс с весенним благотворительным балом.

— Шантель, дело крайней важности.

— И потом, здесь ведь Питер — его нельзя оставлять одного. Может, ты сюда прилетишь? По утрам, в девять, есть прямой рейс. А я пока избавлюсь от гостей, и мы поговорим без помех.

Ник быстро прикинул ситуацию.

— Ладно. Тогда забронируй мне номер в «Негреско».

— Николас, не выдумывай. У нас тут тринадцать прекрасных спален. Мы оба цивилизованные люди, а Питер будет счастлив тебя видеть, ты и сам это знаешь.

Лазурный Берег в лице аэропорта Ниццы встретил Николаса необычно ранней весенней погодой. За ограждением, в толпе встречающих, его поджидал Питер, который нетерпеливо прыгал на месте и размахивал руками, как флотский сигнальщик. Впрочем, через минуту, когда Ник показался на выходе, он повел себя степенно, и отец с сыном обменялись торжественным рукопожатием.

— Пап, я так рад тебя видеть.

— Ого, да ты вымахал дюймов на шесть! — Николас остановился и от избытка нахлынувших чувств прижал к себе мальчика. На секунду они замерли, обнимая друг друга. Первым отшагнул назад Питер. Оба испытывали неловкость от такого проявления собственной привязанности на людях, однако Ник подчеркнуто отеческим жестом положил руку сыну на плечо и тихонько пожал.

— Ну и где машина?

Он не снял руку, даже когда они пересекали аэропортовый зал, и чем больше Питер привыкал к этой необычной демонстрации любви, тем теснее прижимался к отцу, раздуваясь от гордости.

Николас, разумеется, и сам задавался вопросом, что именно позволило ему с большей естественностью вести себя рядом с теми, кого он любит. Ответ очевиден: давать волю своим чувствам его научила Саманта Сильвер. «Николас, оставь. Хватит себя мучить». Ник, можно сказать, слышал ее голос.

Незнакомый шофер «роллс-ройса» оказался молчаливым и ненавязчивым человеком. Автомобиль покатил через Ниццу, вдоль побережья.

— Мама сейчас на той стороне залива, во дворце. Вернется только к вечеру.

— Да-да, она говорила. У нас с тобой целый день в распоряжении. — Николас расцвел в улыбке. Шофер свернул в электрические ворота, мимо белых колонн, которые охраняли въезд в поместье. — Чем займемся?

Они поплавали, поиграли в теннис, сходили на гоночной яхточке Питера в Ментон, затем подняли спинакер и, подхваченные попутным ветром, понеслись чайкой в облаке брызг, которые то и дело били в лицо. Они много смеялись, еще больше болтали, и когда Николас пошел переодеваться к ужину, то обнаружил в себе чуть ли не меланхолию от переизбытка счастья — ибо счастье это было преходящим и вскоре должно было кончиться. Он постарался прогнать мрачные мысли, однако получалось неважно. Наконец, надев белую водолазку, а поверх нее двубортный блейзер, он спустился на террасу.

Нетерпеливый, как ребенок рождественским утром, сын опередил его. Питер сидел за столом с еще мокрыми после душа волосами, от солнца и счастья его лицо светилось.

— Пап, тебе чего-нибудь налить? — с готовностью спросил он, примериваясь к серебряному подносу.

— Оставь что-нибудь в бутылке, — предупредил его Николас. Он не хотел разочаровывать Питера, лишив удовольствия оказать «взрослую» услугу, однако за сыном требовалось внимательно следить, иначе тот, неверно истолковав понятие щедрости, налил бы чудовищную порцию.

Николас осторожно отпил из стакана, задохнулся и добавил содовой.

— Великолепно, — сказал он.

Питер гордо подбоченился, и в этот момент на террасу по широкой лестнице спустилась Шантель.

Николас не нашел в себе сил отвести взгляд. Она, казалось, еще больше похорошела после их последней встречи — или этим вечером прибегла к каким-то особым ухищрениям?

На Шантель был газовый шелк цвета слоновой кости, который будто плавал вокруг ее тела при каждом движении. Последний красноватый отсвет умирающего дня, заливавший террасу через французские окна, пронзил тончайший материал насквозь и обрисовал силуэт ее изящных ног. С более близкого расстояния Николас увидел, что шелк был вышит той же нитью — слоновая кость по слоновой кости, чудесная недосказанность элегантности, а под материей читался призрачный абрис ее груди — этой удивительно красивой груди, которую он так хорошо помнил, — и бледно-розовые намеки на соски. Ник быстро отвернулся, и Шантель улыбнулась.

— Ники, — сказала она, — извини, что пришлось оставить тебя одного.

— Мы с Питером провели отличный денек.

Шантель подчеркнула форму и размер глаз, изящность скул и подбородка, причем сделала это столь тонко, что макияж был совсем незаметен. Волосы словно искрились, образуя иссиня-черное облако богатого соболиного меха вокруг головы; обнаженные плечи и руки приобрели бархатистый, медовый оттенок лепестков кремовой розы.

Да, Шантель умела показать себя безмятежно-грациозной, а великолепный, полный сокровищ особняк, вознесшийся в окружении сосен над темным океаном и сказочными огнями побережья, казался ее естественной средой обитания. Шантель заполняла громадную террасу особым светом и весельем, а озорное чувство юмора, которым она обладала на пару с Питером, заставляла их всех смеяться даже над старыми, хорошо знакомыми шутками.

Николас не мог долго таить обиду — в такой обстановке он не сумел заставить себя размышлять о ее предательстве, так что смех звучал неподдельно, а тепло встречи было искренним. Пройдя в небольшую комнату, отведенную под неформальные ужины, они расселись за столом столь непринужденно, что, казалось, их перенесло обратно во времени, в счастливые, почти забытые годы.