Новый Мир ( № 5 2011) - Новый Мир Новый Мир

“Начало этой истории — более чем обнадеживающее: осенью 1926 года двадцатилетний Даниил Иванович Ювачев (Ювачев-Хармс, как он к тому времени уже именовал себя в официальных бумагах) поступил на Высшие курсы искусствоведения при Институте истории искусств, на отделение театра и кинематографа, со специализацией на последнем”.

Составитель Андрей Василевский

“Вокруг света”, “Вопросы литературы”, “Дальний Восток”, “Звезда”, “Знамя”,

“Иностранная литература”, “История”, “Литература”, “Литературная учеба”,

“Нескучный сад”, “Околоколомна”, “Посев”, “ШО”

Евгений Абдуллаев. Парадокс Херсонского, или “Нарисовать человечка”. Борис Херсонский. — “Вопросы литературы”, 2010, № 6, ноябрь-декабрь <http://magazines.russ.ru/voplit>.

“Отличие поэтических „анекдотов” Херсонского — в их элегичности. В парадоксальной смеси байки и танки. От танки — созерцательность, некоторая статичность, визуальность. Открытый, мерцающий финал, провоцирующий наивное: „А что дальше?” „Дальше”, как правило, начинается другая байка. Которая, в свою очередь, тоже заканчивается новой. Главное — не столько сюжет, порой едва намеченный, сколько непрерывность вспоминания, глуховатой интонации рассказчика.

Все это и создает особую поэтическую материю, близкую самой материи памяти. И, при всей отстраненности и невыраженности авторского „я”, — эффект личного присутствия поэта-рассказчика в каждом из стихотворений. Автор не растворяется в своих персонажах, не говорит их голосами. Он не дает читателю забыть, что „поэт — мужчина, даже с бородою”. Причем именно седой”.

Владимир Аристов. Тождество в несходном. Поэтические миры Блока и Мандельштама в сопоставлении двух стихотворений. — “Вопросы литературы”, 2010, № 6, ноябрь-декабрь.

“Но важно установить, как оперирует „совместное подсознание”, раскинувшее свои ассоциативные сети. Если стихотворение в идеале — это бесконечно воспроизводящая себя форма в повторе в сознании читателей, то Блок и Мандельштам стихийно подготовили один из вариантов новой совместной формы („Idem-forma”?) для того, чтобы она могла повторяться и распространяться в культурных пространствах”.

Ю. Бит-Юнан, Д. Фельдман. Интрига и судьба Василия Гроссмана. — “Вопросы литературы”, 2010, № 6, ноябрь-декабрь.

Советская власть “учла пастернаковский опыт”. “Роман „За правое дело” был все же в рамках советской литературы. Ожидалось, что и вторая часть дилогии окажется вполне советской. Но роман „Жизнь и судьба” стандартам 1960 года не соответствовал. Он качественно менял представление о дилогии в целом. Гроссман создал эпопею не только советскую. Она могла стать литературным событием не только в масштабах СССР. Ее непременно перевели бы на иностранные языки. Успех, а то и триумф — угадывался (возможная Нобелевская премия, здесь и об этом пишут. — П. К. ). Почему и была инициирована антигроссмановская интрига. Коллеги-писатели ее инициировали”.

Софья Богатырева. Рассказы девочки Зайца. — “Вопросы литературы”, 2010, № 6, ноябрь-декабрь.

Оказывается, Софья Игнатьевна написала свои мемуары, а я сокрушался в прошлых обзорах — где же они. Тут, кажется, все присутствуют — Пастернак, Цветаева, Ахматова, Олеша. И — Константин Петрович Богатырев, разумеется. Будет, видно, и книга.

“Надо сказать, что улыбки в адрес Анны Андреевны в этом кругу были строго регламентированы и допускались исключительно по двум поводам, двум ее, как считалось, „заблуждениям”: уверенности в том, что ее встречи с сэром Исайей Берлином на рубеже 1945 — 1946 годов сыграли роль в начале „холодной войны”, и, с нелегкой руки Надежды Яковлевны Мандельштам, — в том, что даже в преклонных годах она полагала, будто окружающие, как в былые дни, восхищаются и любуются ею. Что первое из так называемых „заблуждений” Ахматовой не беспочвенно, блистательно показал Бенедикт Сарнов, когда из фактов, склубившихся вокруг посещений Исайей Берлином Анны Ахматовой, не отвлекаясь на разбор и опровержение домыслов, протянул ниточку от личного специального задания, полученного сэром Исайей Берлином непосредственно от сэра Уинстона Черчилля, через доклад Берлина о настроениях советских писателей, где, несомненно, были использованы высказывания Анны Ахматовой, — к знаменитой Фултонской речи английского премьера, которая и положила начало „холодной войне”.

Что же до другой „фантазии”, то истинность ее, то есть тот факт, что она вовсе не являлась фантазией, подтвержден неоднократно воспоминаниями, высказываниями и стихами младших ее современников. К тем, что известны, могу добавить тот, которому была свидетельницей.

В январе 1966-го Иосиф Бродский посетил Москву, остановился у нас. Анна Андреевна в те дни находилась в Боткинской больнице, Иосиф отправился ее навестить. Когда я, по его возвращении, осведомилась о ее самочувствии и прогнозах врачей, то в ответ услыхала:

— Она была такая... — Иосиф поискал слово, затем со смущенной и ласковой улыбкой, столь редкой на этом лице, закончил: — хорошенькая!

Это было так неожиданно, так лично и так великолепно непочтительно!

Я попыталась в уме приладить эпитет, подходящий юной девушке, к привычному мне облику грузной, тяжело больной старой дамы и убедилась, что он тут решительно неуместен. Но — странное дело: под влиянием этих слов я вдруг увидела ее другими глазами. Образ живого классика померк в моем воображении, сквозь него проступили знакомые по портретам и фотографиям черты изысканной красавицы, и припомнилось, как мой отец говорил, что не встречал женщины, прекраснее Анны Ахматовой...

— Знаешь, какая она высокая? — продолжал меж тем Иосиф. — С меня ростом! Мы с ней прошлись по парку, плечи — вровень! Почти...

Похоже, Надежда Яковлевна на сей раз против истины погрешила”.

Михаил Бутов. Две недели на вечность. — “Вокруг света”, 2011, № 2 (2845) <http://www.vokrugsveta.ru>.

Многожанровое произведение (текст анонсирован обложкой номера): путевые заметки, исторический очерк, путеводитель, свидетельство очевидца и т. д. — все разом. Присутствие автора — замечательно: “Обнаружив ваш интерес, сирийцы могут предложить свои услуги в качестве своеобразного гида в скрытое от чужих глаз пространство города за очень небольшую плату. В лавке антиквара-армянина, где я перебирал монеты, со мной заговорил на чистом русском случайный человек лет сорока пяти и предложил показать места, где я могу найти нечто интересное. И он отвел меня туда, где делается сирийский „антиквариат”. <…> Поторговавшись с хозяином и не сойдясь в цене, мы отправились дальше по улочкам жестянщиков, чьи лавочки, набитые под потолок покрытыми толстым слоем пыли кофейниками, джезвами, светильниками, блюдцами и блюдами всех размеров, оказались куда ближе к моему детскому сказочному представлению о Востоке, чем даже большие рынки сладостей и пряностей. Сирийцы, особенно христиане, любят сниматься, и если у вас на груди болтается внушительная камера, вы непременно будете привлекать к себе внимание. „Погоди, погоди, — зазывал меня на здешнем многоязычном волапюке хозяин рыбной лавки, — я сейчас позову друга, снимешь нас вместе. Он вот такой толстый! Тебе понравится!””.

Кирилл Бутырин (Мамонтов). Страсти по смоковнице. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2010, № 12 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

Беспрецедентный разбор последней книги Сергея Стратановского, сделанный другом и сподвижником поэта по самиздатской литературной журналистике. В московских журналах такого, пожалуй, и не прочтешь: сугубо питерский замес, особая атмосфера. Кстати, весьма критическое исследование и в этом очень плодотворное.

Рената Гальцева. Искусство отвращения. — “Нескучный сад”, 2011, № 1 <http://www.nsad.ru>.

“То, что выставляется сегодня под названием актуального искусства, есть продукция какой-то иной деятельности человека (и одновременно симптом его психического состояния) и требует иного наименования: к примеру, аудиовидеоаттракцион (АВА), или возможно, удачнее — „акционизм” (термин, кстати, функционирующий в арт-критике). Ведь объявившее свое искусство рычагом перелопачивания общества (и человеческого существа) новейшее новаторство, бросая вызов миру и Риму, приобретает функции пропагандистской деятельности и даже прямого действия (существует такое течение — „живопись действием”). Как мы видим, этот мейнстрим не только не служит цели искусства — красоте, он является прямым вызовом ей. И корни подобного явления — в самом мировоззрении, во взгляде творца нового типа на мир, который для него перестал быть образом красоты и носителем смысла, но превратился в абсурдное, достойное мщения пространство. Однако если это „искусство” отказалось от того, чтобы приносить эстетическую радость, то это не значит, что оно отказалось от эмоций вообще: субститутом радости в новейших экспонатах оказалось злорадство. Достаточно признаний зачинщика дадаизма Т. Тцара: „Начинания дада были связаны не с искусством, а с отвращением”; или одного из основателей берлинский группы дадаистов Георга Гросса: „Моим пером водили ненависть и презрение”, а жизнь из-за „кипящей во мне злобы превратилась в сущий ад””.