Горгулья - Эндрю Дэвидсон

Я погостила в этом доме несколько дней, однако не рассказала хозяевам, как свалилась в реку. Объяснила лишь, что просто гуляла и лед подо мной раскололся. Ни к чему было упоминать Энгельталь, или наемников, или трех наставников. Старикам и без того было сложно принять мое чудесное спасение.

Более-менее оправившись, я двинулась в Майнц. А куда мне было идти? Я поселилась в общине бегинок и стала жить молитвами и созерцанием. В некотором роде частично вернулась к той жизни, которую вела до тебя… А впрочем, твоя любовь изменила меня столь глубоко, что я уже не могла бы стать прежней. Я больше не делала книги, хотя со временем и доперевела Inferno. Из эгоистичных побуждений… Хотя, конечно, я не думала, что сотворю шедевр на века. Понимаешь, во время работы я чувствовала, что ты ближе…

Остальное не важно. Я проводила годы, раздавая сердца, но до самого недавнего времени не могла представить, чем закончится мое искупление… Я была уверена, что не смогу отдать последнее сердце… ведь я не знала, что нам суждена встреча!..

Глава 32

Огромный черный океан простирался от берега в бескрайнюю ночь. Я заговорил со всей доступной мне нежностью:

— Я знаю, что ты в это веришь, Марианн… Но это не по правде.

Она опустила глаза. Задержала дыхание… А потом выпалила:

— Наш ребенок не выжил! — Подняла голову, посмотрела на океан, потом снова на песок. — Когда я проснулась, ребенок…

Закрыла лицо руками; кажется, была не в силах взглянуть на меня.

— Его не было… — пролепетала она. — Как будто я и не была беременна, как будто Господь вонзил руку в мое чрево и отобрал ребенка, в наказание…

— Нельзя же в это на самом деле верить!

— Я пытаюсь не верить, пытаюсь… я хочу поверить, что это был акт милосердия. Что ребенок… — Голос ее совсем упал, я едва различал слова. — Что ребенок умер из-за ледяной воды и Господь забрал его у меня, чтобы оградить меня от правды в мире живых.

— Если ты веришь в Бога, — произнес я, сдерживая естественный порыв добавить, что сам не верю, — ты должна также верить и в его доброту.

— Я всегда старалась думать, это милосердие, — всхлипнула она. — Слишком уж жестоко так наказывать!

— Марианн, это никакое не…

— Наш малыш не выжил! — твердила она. — Такое не забывается, сколько бы лет ни прошло!

Я не стал и пробовать убеждать ее, что это игра воображения. Еще один безнадежный спор.

Она добавила, обращаясь, видимо, не ко мне, но разговаривая сама с собой:

— Милосердие, конечно, милосердие! Не может быть иначе!..

Не сумев убедить ее, что ребенка из Средних веков никогда не существовало, я решил сконцентрироваться на насущном.

— Ты не умрешь, Марианн! Нет никаких Трех Наставников!

— Все мои сердца закончились.

— Вот это чувствуешь? — Я взял ее за руку и прижал ладонь к ее собственной груди. — Сердце бьется по-прежнему.

— Пока что… А дальше все зависит от тебя. — Она снова надолго отвернулась к океану, а потом наконец прошептала тихо-тихо, хотя до других людей на пляже были дюжины ярдов: — Помнишь, что ты говорил, когда я покидала дом брата Хайнриха, как раз до появления наемников? Ты поклялся, что любовь наша еще не закончилась.

Я молчал, не желая поощрять подобные разговоры. Она стянула с шеи свой шнурок со стрелой.

— Это всегда было твое, и однажды ты поймешь, что с этим делать!

— Мне не нужно! — возразил я.

Но она все равно вложила наконечник мне в ладонь.

— Я все это время его носила, чтобы однажды вернуть тебе. Это твоя защита.

Она явно не позволила бы мне отказаться, и я взял шнурок. Но тут же добавил: пусть не думает, будто я принимаю ее рассказ всерьез:

— Марианн, я не верю, что когда-то эту штуку благословил отец Сандер.

Она склонила голову мне на плечо и заявила:

— Ты замечательно врешь! — А потом впервые задала вопрос: — Ты меня любишь?

Мы сидели близко-близко, прижавшись друг к другу. Она наверняка чувствовала, как колотится мое сердце. Мой врожденный шрам располагался прямо напротив того места на ее груди, под свитером, где было вырезано мое имя.

«Ты меня любишь?»

До сих пор я только признавался, что она мне «небезразлична». Пожалуй, она и так знала правду. Впрочем, я обыкновенный трус.

— Да. — Как долго мне хотелось признаться самому себе! — Да, я люблю тебя.

Вот и сказал. Но этого было мало.

Хватит ходить вокруг да около! Я гладил ее непослушные кудри и изливал слова из самого тигля сердца, и впервые с нашей встречи чувствовал, как очищаюсь.

— Я всю жизнь ждал тебя, Марианн, но даже не знал этого, пока ты не явилась! Авария, ожоги — самое лучшее, что со мной случалось в жизни, ведь я обрел тебя! Я хотел умереть, а ты наполнила меня любовью, которая от избытка перелилась через край, и мне осталось только полюбить тебя в ответ. Я даже не успел понять, как все случилось, а теперь не могу представить, как тебя не любить. Ты замечала, как мне сложно во что-нибудь верить, однако я действительно верю! Я верю в твою любовь. Верю в свою любовь. Верю, что до конца моих дней каждый удар моего сердца — для тебя. Я верю: когда я однажды покину этот мир, я с последним вздохом назову твое имя. Верю, что последнее мое слово — «Марианн» — это все, что нужно, чтобы знать: я прожил хорошую жизнь, насыщенную, стоящую жизнь. Я верю, что любовь наша будет длиться вечно!..

Какой-то миг мы просто держали друг друга в объятиях, а потом Марианн Энгел поднялась и пошла к океану. Шагая, она срывала с себя одежду, и кожа ее ярко белела в лунном свете. Полностью обнаженная, добралась она до воды, словно призрак в бледном сиянии. Обернулась на миг, под холодным сиянием звезд: стояла, как будто пыталась запомнить, какой я, стою и смотрю на нее.

— Вот видишь? — произнесла Марианн Энгел. — У тебя же есть Бог…

Отвернулась и спокойно побрела в океан. Вода поднималась все выше, до колен, ягодиц, и вскоре саваном окутала татуированные в алебастровой коже крылья. Марианн Энгел опустилась в воду и поплыла, взмахами рук измеряя бескрайность воды, а за ней плыла густая мешанина черных волос.

Я ничего не сделал. Только смотрел. А она все отдалялась, отдалялась от меня, и, наконец, вода поглотила белизну ее плеч.

Через четверть часа дико завыла Бугаца, стала беспокойно бегать кругами, умоляя меня предпринять хоть что-нибудь. Я все сидел на песке. И тогда собака бросилась в прилив, готовая плыть за хозяйкой, но я позвал ее назад. Я знал, что вода слишком холодна и что уже слишком поздно. Собака мне доверилась, послушалась, вернулась и легла у ног, чуть слышно поскуливая. А в глазах ее теплилась надежда. Как будто Бугаца верила: ты снова выйдешь к нам из воды, нужно только ждать, долго-долго ждать. Холодно чернел океан.

Глава 33

Все сочли, что Саюри исключительно красива в свадебном платье. Ее мать Аяко счастливо всплакнула в первом ряду, а отец, Тошияки, то и дело прикрывал руками дрожащие от радости губы. Никогда еще Саюри не светилась такой улыбкой, как в миг, когда Грегор надел ей на палец кольцо.

Свадьба состоялась в августе, в саду под безоблачно-голубым небом. К счастью, дул легкий ветерок; фрак не давал моей коже дышать. Шаферов (одним из которых был я) специально для церемонии расставили под огромным вязом — так чета молодоженов в который раз уже проявила ко мне особую доброту. Я и самому-то приглашению на свадьбу удивился, несмотря на возникшую между нами близость; впрочем, ни Грегор, ни Саюри, кажется, не возражали против чудовища на своих свадебных фотографиях.

Технически считалось, что моя дама на этой свадьбе — подружка невесты, которая стояла напротив меня во время церемонии. На самом же деле сопровождала меня Джек Мередит. Ей почти удалось удержаться в рамках приличий и не поставить меня в неловкое положение, хотя потом, во время приема, она поглощала невероятное количество виски. Понятно, что никакой романтики меж нами не было, однако за месяцы, предшествовавшие свадьбе, мы провели с ней вдвоем немало времени. Постепенно она даже научилась меня выносить. Наше новое взаимопонимание было почти схоже с дружбой, хотя я бы и не стал заходить так далеко.

В качестве свадебного подарка я преподнес Саюри и Грегору ангела-Morgengabe, «утренний дар». Новобрачные удивленно переглянулись, не зная, как реагировать на странную статуэтку, и спросили, не работа ли это Марианн Энгел. Я не стал и пытаться объяснять, что, судя по всему, вырезал ангела сам; не старался и дать понять, что, хотя статуэтка такая старая и потертая, это лучший из всех возможных подарков.

На свадебном приеме Саюри не прикасалась к шампанскому — беременность уже сделалась немного заметна. Они довольно много спорили, играть ли свадьбу до или после рождения ребенка, но Грегор — человек довольно старомодный. Ему хотелось, чтобы ребенок был «законный», и они слетали в Японию и наняли переводчика, через которого и сообщили о столь благородных намерениях отцу невесты. Саюри и сама бы справилась, но Грегор не хотел, чтобы она переводила собственному отцу предложение руки и сердца. Когда Тошияки дал согласие на брак, Аяко принялась плакать, кивать и просить прощения — хотя за что, Грегор не вполне понял. Затем Аяко насухо промокнула глаза и все стали пить чай в саду за домом.