Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

– Неплохо, – ответил Александр, – но еще чуть-чуть, и было бы плохо. Если бы не Черный, я бы сегодня не радовался солнцу. Как видишь, – добавил он, указывая на богатую добычу, – тебе теперь нечего беспокоиться о деньгах. Здесь хватит на пропитание войска в течение месяца, если не больше; хватит и на жалованье наемникам.

– А себе ты ничего не хочешь забрать? – спросил Евмен.

– Нет. Но хотелось бы послать пурпурную ткань, ковры и шторы моей матери и что-нибудь сестре – например, эти персидские одежды. Клеопатре нравятся всякие необычные вещи.

– Будет исполнено, – согласился Евмен и дал указание слугам. – Что-нибудь еще?

– Да. Отбери триста комплектов доспехов, самых лучших, какие найдешь, и пошли в Афины, чтобы преподнесли богине Афине в Парфеноне. С посвящением.

– С посвящением… каким-то особенным?

– Разумеется. Пиши:

Александр и греки, за исключением спартанцев, отобрали эти доспехи у азиатских варваров.

– Хорошая оплеуха спартанцам, – прокомментировал Селевк.

– Ответ на ту, которую они дали мне, отказавшись участвовать в моем походе, – заметил царь. – Скоро они поймут, что на самом деле живут в захолустной деревне. А весь мир идет с Александром.

– Я распорядился, чтобы приехали Апеллес и Лисипп и сделали твое изображение верхом на коне, – сообщил Евмен. – Думаю, через несколько дней они высадятся в Ассе или Абидосе.

– Это меня не интересует, – сказал Александр. – А что мне хочется – это установить монумент нашим павшим в бою. Такой, какого еще не видывали. Создать его может один лишь Лисипп.

– Скоро узнаем также, какое впечатление произвела твоя победа на друзей и врагов, – вмешался Селевк. – Мне любопытно, что скажут жители Лампсака, не пожелавшие, чтобы ты их освобождал.

– Письмо моей матери уже отправили? – спросил Александр Евмена.

– Как только ты дал мне его. Сейчас оно уже на побережье. При благоприятном ветре будет в Македонии дня через три, не больше.

– Никто не связывался с нами со стороны персов?

– Никто.

– Странно… Я велел моим хирургам позаботиться об их раненых, а погибших похоронить с честью.

Евмен выгнул бровь.

– Если ты стараешься что-то мне сказать, говори, ради Зевса! – взорвался Александр.

– В этом-то и загвоздка, – вымолвил Евмен.

– Не понял.

– Персы не хоронят умерших.

– Что?

– Я тоже этого не знал, лишь вчера мне объяснил один пленный. Персы считают землю священной и священным также считают огонь, а труп для них нечист, и потому они полагают, что захоронение оскверняет землю, а сожжение оскверняет огонь, который для них является богом.

– Но… что же остается?

– Персы кладут тела умерших на горных вершинах или на крышах башен, где их клюют птицы и постепенно разлагает ветер и солнце. Эти сооружения они называют «башнями молчания».

Александр встал и направился к своему шатру.

Евмен догадался, что делается у него в душе, и сделал друзьям знак не удерживать его.

Сам он пошел к царю только после захода солнца.

– Парменион приглашает тебя на ужин вместе со всеми нами, если ты соизволишь.

– Да, скажи ему, что я скоро приду.

– Не расстраивайся. Ты не мог себе представить… – произнес Евмен, видя, что царь все еще опечален.

– Дело не в том. Я думал…

– О чем?

– Об этом персидском обычае.

– Мне кажется, что он сохранился от ритуалов, восходящих к временам, когда персы были еще кочевниками.

– И в этом таится величие этого ритуала – в том, что обычай далеких предков не забывается. Друг мой, если мне придется пасть в бою, я бы, возможно, тоже захотел навсегда уснуть на башне молчания.

Глава 9

На следующий день Александр послал Пармениона занять Даскилий, столицу Геллеспонтской Фригии, прекрасный приморский город с огромным укрепленным дворцом, а также установить контроль над Зелеей.

Знатные персы бежали, забрав с собой лишь самое ценное, и генерал допросил слуг, чтобы узнать, куда именно они бежали, а особенно куда делся Мемнон, поскольку его тела не нашли на поле битвы.

– Мы сами больше не видели его с тех пор, могущественный господин, – ответил ему один из распорядителей дворца. – Возможно, он отполз далеко от места сражения и умер позже, спрятавшись где-то. А может быть, его подобрали солдаты и похоронили, чтобы он не стал добычей собак и стервятников. Но здесь его не было.

Парменион послал за Филотой, своим сыном:

– Я не верю ни единому слову этих варваров, но все же очень вероятно, что Мемнон ранен и до сих пор не оправился. Насколько нам известно, у него была вилла, где он жил как персидский сатрап. Пошли-ка ты дозоры легкой конницы осмотреть местность: этот грек – самый опасный из наших противников. Если он жив, то доставит нам неисчислимые беды. Сегодня ночью я видел в горах какие-то световые сигналы; наверняка они передавали с большой скоростью на большие расстояния известие о нашей победе. Скоро мы получим ответ, и вряд ли это будет радушное приглашение.

– Я сделаю все, что в моих силах, отец мой, и привезу его связанного к твоим ногам.

Парменион покачал головой:

– Не делай ничего подобного. Если найдешь его, обращайся с ним почтительно: Мемнон – самый доблестный воин к востоку от Проливов.

– Но он наемник.

– Ну и что? Это человек, для которого жизнь утратила все иллюзии и который верит только в свой меч. Для меня этого достаточно, чтобы уважать его.

Филота прочесал местность пядь за пядью, обследовал все виллы и дворцы, допросил рабов, даже прибегая к пыткам, но так ничего и не добился.

– Ничего, – сообщил он своему отцу через несколько дней. – Совершенно ничего. Как будто его никогда и не было.

– Возможно, есть один способ обнаружить его. Приглядывай за врачами, особенно за хорошими, и смотри, куда они ходят, и таким образом сможешь выйти к изголовью важного пациента.

– Хорошая идея, отец мой. Странно, но ты всегда представлялся мне солдатом, человеком, способным лишь разрабатывать гениальные планы сражений.

– Мало выиграть сражение – самое трудное начинается потом.

– Я последую твоему совету.

С того дня Филота начал раздавать деньги и заводить друзей, особенно среди самого простого люда, и вскоре узнал, кто здесь лучшие врачи и что самый лучший из них – египтянин по имени Снефру-эн-Капта. Он пользовал в Сузах самого Дария, а потом стал личным врачом сатрапа Фригии Спифридата.

Филота расставил несколько засад и однажды вечером увидел, как египтянин, озираясь, выходит через заднюю дверь, садится в запряженную мулами повозку и едет по улице, ведущей из города. Взяв отряд легкой конницы, Филота последовал за ним, держась на изрядном расстоянии и двигаясь не по дороге. После долгого пути в темноте вдали