Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

Однажды я признался Юберу, что обожаю Одри Хепбёрн. «Знаете, я так переживаю, что ее нет! – сказал он. – Одри обожала балет, в детстве занималась им, мечтала стать балериной. Могу сказать, если бы она была жива, точно бы приехала в Москву на „Жизель“. И, поверьте, вы стали бы ее кумиром!»

Помню, как Живанши после репетиции мне все время дарил какие-то конфеты. Уходя, со всеми расцелуется, а для меня из кармана доставал коробочку с леденцами. Откуда он узнал, что я сладкое люблю? Как жаль, что мне даже в голову не приходило ни сфотографироваться с Юбером, ни автограф у него взять. Осталось только несколько фотографий с моей примерки, и только потому, что мои «девочки» в мастерских их сделали.

Когда начались прогоны балета на сцене, стало понятно, что декорации С. Бархина во II акте – сплошной черный цвет. Вместо привычной ткани, пол на сцене Большого театра впервые накрыли линолеумом. Получилось: черный пол, черные кулисы, какие-то черные кисти – все черное. А у меня темный костюм, темные волосы, темный берет! Я к Живанши, он сказал: «Можешь нашить камни…» И тогда мой колет в мастерских красиво расшили, оживили кристаллами.

Свои колеты к «Жизели» я недавно подарил Театральному музею в Санкт-Петербурге. У них целая коллекция костюмов, созданных великими кутюрье для балета. Вместе с ними я отдал и крест Альберта, подаренный мне Юбером, и берет с его брошью.

Но вернусь к спектаклю. Долгое время никто не знал, какой состав исполнителей танцует премьеру. Генеральную репетицию танцевали мы с Лунькиной. А первый спектакль отдали Ананиашвили. Нина довольно долго выбирала, с кем танцевать, – с Уваровым или с Филиным. В результате выбрала последнего.

Через какое-то время, заходя в здание мастерских ГАБТа, я столкнулся с Сергеем, который, не здороваясь, буквально вылетел из подъезда. Вижу, все мастера как-то странно бегают по примерочной. Меня тут же посадили пить чай, стали активно угощать бутербродами, говорить о чем-то постороннем. Сижу и понимаю, что-то тут не так…

Оказалось, что, придя на примерку, Филин увидел на манекене мой почти готовый костюм. Разглядев и даже пощупав его, понял, что тот сшит из дорогого натурального бархата, а ему на костюм выдали отрез отечественного, искусственного. «Чей это?!» – поинтересовался Филин. – «Цискаридзе». – «Я – первый состав, это должно быть для меня!!!»

Быть может, Сергей и отобрал бы у меня костюм, но он был гораздо крупнее, шире меня на два размера. От злости он сорвал с манекена колет, стал топтать его ногами. Повезло, что костюм был еще не застрочен, только сметан на живую нитку. Оказалось, что, пока я жевал бутерброды, мастера в панике собирали мой несчастный разодранный костюм.

Но на этом история не закончилась. Альберт в новой редакции «Жизели» тоже появлялся на сцене во II акте закутавшись в плащ. Костюмеры взяли плащ А. Годунова, с которым я выходил в «Жизели» Григоровича. Юберу не понравился его черный цвет, костюм-то у Альберта синий. Он решил синий плащ сделать. Купили подходящую ткань, скроили его по лекалу годуновского. А плащ-то огромный. Для того чтобы в нем по сцене ходить, надо приспособиться, репетировать.

Начинается прогон «Жизели» с первым составом. Филину выдали этот плащ, и, сделав несколько шагов, он в нем запутывается на глазах у всей труппы… Сереже отчаянно не везло с Юбером де Живанши.

Максимова была очень довольна нашим с Лунькиной выступлением в новой «Жизели». На премьеру приехало множество именитых людей, в том числе и директор Парижской оперы Юг Галь. После спектакля он обратился к руководству ГАБТа с предложением, чтобы я станцевал какой-либо балет на этой прославленной сцене. Позднее выяснилось, что с 1995 по 2001 год руководство Опера́ Гарнье не раз приглашало «артиста Цискаридзе» выступить, но тогда никто не сказал мне об этом ни слова.

«Жизель» с нашим участием записали. Эта видеокассета долгие годы продавалась не только в Большом театре, но и по всему миру.

На премьеру «Жизели» пресса откликнулась множеством статей – естественно, в основном о хореографе-постановщике В. В. Васильеве. В одной из них балетный критик В. М. Гаевский назвал меня «Ренуаром на пленэре». На него, видимо, самое большое впечатление произвел мой берет с брошью, подаренной Живанши…

Знакомство с Гаевским произошло в 1997 году, когда мы летели на гала в Нью-Йорк, организованное С. Даниляном, о чем я уже рассказывал. Вместе с артистами Сергей вез в Штаты целую бригаду наших балетных критиков во главе с Вадимом Моисеевичем.

На обратном пути мы летели в Москву с пересадкой, перерыв между рейсами был три или четыре часа. Артисты побежали по магазинам, а я с балетоведами отправился в кафе аэропорта. Под нехитрое меню Гаевский начал говорить о «Жизели». Мне так интересно стало, я же готовлюсь этот спектакль танцевать. И все, рядом со мной сидевшие, замерли, внимая его рассказу. Гаевский действительно замечательно рассказывал. Говорил о том, какие удивительные изыскания он сделал по поводу «Жизели».

У меня есть два любимых японских выражения. Когда кто-то рассказывает и все слушают, открыв рот, они говорят «дес ка!», типа «вот это да!». И второе «соу дес не!», то есть «не может быть!». В общем, критикессы только успевали восклицать: «дес ка!», «соу дес не!», добавляя к тому «как вы нашли эти документы?!», «ах!», «невероятно!».

На что я, держа в одной руке чашку чая, в другой свой надкушенный бутерброд, сказал: «А зачем вы так мучились?» «В смысле?» – не понял Гаевский. Уточняю: «Зачем вы это искали в каких-то документах, когда это написано Л. Д. Блок, у Слонимского есть отдельная книга „Жизель“. Критики заволновались: «Как есть книга „Жизель“ отдельная?» – «Да, она была выпущена в пятьдесят каком-то году, такая тоненькая. И в книге „Наш балет“ А. А. Плещеева рассказано про это. И в IV томе „Истории танцев“ у С. Н. Худекова есть, – говорю, – его, правда, тяжело найти, но можно посмотреть в Ленинской библиотеке».

Эти специалисты даже не слышали никогда о существовании этого IV тома! «Сигнальный экземпляр существует, правда, в очень небольшом количестве. Очень дорогая вещь. У меня IV тома тоже нет, но есть три предыдущих», – уточнил я.

Закончив свой монолог и взглянув на Вадима Моисеевича, я вдруг почувствовал холодок, пробежавший по моей спине, и в тот же миг понял, что только что в его лице я обрел влиятельного недоброжелателя, скорее даже врага.

Вступая в диалог с Гаевским, у меня в мыслях не было покуситься на его авторитет, просто я с детства любил читать книги и у меня были хорошие учителя.

Я был уже ректором Академии Русского