Сын шевалье - Мишель Зевако

Кончини совершенно растерялся. Манеры этого необычного человека сбивали с толку. Итальянец уже не знал, что и думать, не понимая даже, следует ли ему по-прежнему бояться или, несмотря на все угрозы и учиненное самоуправство, поздравить себя с этой встречей. Он не ответил, ожидая, что Пардальян закончит свою мысль. Последний, сочтя его молчание за одобрение, продолжил:

— Итак, я прошу вас освободить Жеана Храброго… Взамен же я разрешаю вам взять все, что вы найдете в том месте, которое указано в только что возвращенной вам бумаге.

Кончини изумленно вскинул голову.

— Как, милостивый государь, вы хотите?.. Но ведь это сокровище принадлежит вашему сыну…

— Я понимаю вас, сударь, — сказал Пардальян с таким видом, что Кончини, будь он знаком с шевалье поближе, призадумался бы. — Вы намекаете, что я не имею права потерять десять миллионов моего сына. Но заметьте, что я вовсе не знаком со своим сыном и не знаю, познакомлюсь ли с ним когда-нибудь. С Жеаном же Храбрым я, напротив, знаком и, как уже сказал вам, принимаю в нем участие.

Еще более изумленный Кончини, обуреваемый смутными подозрениями, прошептал:

— Однако десять миллионов, черт побери! Это не такая сумма от которой легко отказываются.

Он сказал эти слова себе под нос, но достаточно громко, чтобы быть услышанным, и стал внимательно вглядываться в лицо собеседника.

Пардальян казался очень серьезным. Кончини придирчиво изучал его, но не заметил ни малейшего намека на насмешку или смущения. У этого субъекта был скорее вид простака. Сопоставляя сей факт с поступками и словами незнакомца, флорентиец начал склоняться к мысли, что перед ним если не безумец, то человек, по крайней мере, с изрядно повредившимся рассудком. Однако Кончини не разглядел сиявшего в глазах шевалье ликования, и не уловил иронии в словах, произнесенных совершенно естественным тоном:

— Подобные сомнения делают вам честь. Но будьте спокойны, богатство, которое я вам дарю, — ничто по сравнению с тем, что я уже дал своему сыну. Так что не беспокойтесь на этот счет.

— Значит, вы богаты? — вскричал Кончини с невольным почтением.

— Я баснословно богат, — загадочно произнес Пардальян.

И добавил:

— Вы соглашаетесь или нет, сударь?

Все происходящее переполняло Кончини безмерным удивлением. Судите сами. Сначала претерпеть угрозу разоблачения, которое могло бы прямиком отправить его на эшафот. Затем подвергнуться оскорблениям и насилию. Оказаться в двух шагах от смерти. Быть поруганным, осмеянным, оскорбленным. И все это для того, чтобы в конце концов вновь завладеть драгоценной бумагой и стать законным владельцем сокровища в обмен на освобождение Жеана Храброго.

Это было фантастично, неслыханно, невероятно! Отказ от сокровища сам по себе оставил его безразличным. Ничто не помешало бы ему пытаться завладеть чужим достоянием. Но сколько трудностей предстояло преодолеть, сколько препятствий устранить! Благодаря же этому добровольному дару все трудности и препятствия исчезали как по волшебству. И какое преимущество перед конкурентами, которые вот-вот заявят о себе! Теперь он сможет сказать им: то, что я хочу взять, принадлежит мне, ибо было передано в мою полную собственность.

А что касается Жеана Храброго, то разве не советовала Леонора вернуть этому юному наглецу свободу — на короткое время, разумеется? И неважно, кто откроет двери. Временное освобождение и договор, заключенный с этим странным субъектом, не могли поколебать решимость Кончини отомстить Жеану. Что же до незнакомца, то если флорентиец и предпочел пока забыть многочисленные оскорбления и дерзости, это вовсе не означало, что за них нельзя будет рассчитаться позднее. Но сейчас ради интересов дела следовало сделать вид, будто он вполне примирился со странными манерами этого необыкновенного человека.

Итак, на вопрос Пардальяна Кончини ответил с энтузиазмом:

— Да, corpo di Bacco! Тысячу раз — да! И я желаю сам выпустить узника из тюрьмы.

— Нет, — живо отозвался Пардальян. — Вы же все уже обговорили с мадам Кончини. Итак, оставьте пресловутый ключ у входа, отошлите своих людей, уйдите сами и позвольте меня до завтрашнего дня побыть в вашем доме хозяином.

Поскольку Кончини не сумел скрыть удивления, шевалье добавил с безразличным видом:

— Я предлагаю это, чтобы не показалось, будто вы подчинились мне под угрозой насилия.

С непритворной радостью Кончини вскричал:

— А! Черт побери! Сударь, да вы чрезвычайно любезны! Конечно же, вы правы, для меня было бы мучительно тяжело самому выпустить моего пленника. Но раз вам угодно действовать так, как решили мы с моей супругой, то до завтра я оставляю свой дом на вас… Я даже могу его вам подарить, если вы хотите, и это будет дар от всего сердца.

Пардальян, видя его искренность, с улыбкой произнес:

— Мы с вами пришли к согласию, и теперь я хочу дать вам добрый совет: не предпринимайте ничего против Жеана Храброго и мадемуазель Бертиль де Сожи. Я слежу за судьбой этих молодых людей», следовательно, на своем пути вы всегда встретите меня, господин Кончини. Ваша супруга, которая, кажется, хорошо меня знает, может подтвердить, что — уж не знаю, по какому несчастному стечению обстоятельств — всем, кто меня задевал, приходилось довольно плохо.

Скорее всего, Пардальян не думал, что его слова могут что-либо изменить в решениях Кончини. Он предупреждал итальянца единственно в силу своей поразительной честности. Ему было отлично известно, что флорентиец, привыкший лавировать и отступать перед непосредственной угрозой, тем не менее достаточно мстителен и упорен, чтобы пренебречь опасностью отдаленной, ибо он всегда верил в свои силы и находчивость. Поэтому, вполне естественно, что слова Пардальяна не испугали его, а лишь заставили насторожиться. От тона, которым они были произнесены, у флорентийца неприятно похолодело в затылке, но это продолжалось только мгновение. Кроме того, слова Пардальяна обратили мысли Кончини к тому, что он на время пожелал вычеркнуть из памяти. Он вспомнил о жгучих унижениях, перенесенных из-за этого человека и забытых лишь на те несколько минут, когда радость и изумление, вызванные его отказом от заветного сокровища, вытеснили все другие чувства.

Бессознательная ненависть, которую он с первой минуты почувствовал к Пардальяну, вдруг яростно вспыхнула в его душе… Он бросил на своего противника убийственный взгляд, который любого другого заставил бы побледнеть: шевалье же, перехватив его, лишь пренебрежительно пожал плечами. А Кончини тем временем лихорадочно размышлял: «А! Ты оскорбил меня, ударил, унизил, и ты мне еще угрожаешь!.. Вот как! Ты отец Жеана Храброго, но ты не знаешь этого!.. Corpo di Christo! Если из этого обстоятельства я не сотворю самой прекрасной, самой ужасающей мести, то я больше не Кончини!.. А Бертиль?.. Она обязательно будет моей!.. Леонора говорит, что она в могиле? Пускай. Я извлеку ее из могилы… Я все обыщу и все перерою… Я найду ее!»