История одного преступления - Виктор Гюго

Тюренн и Вобан оба присутствовали при этом — один в образе своей статуи, другой в образе своей крепости.

Статуя и крепость видели ужасную капитуляцию; эти девственницы, бронзовая и гранитная, познали бесчестье. О священный лик родины! О несмываемый стыд!

VI

Разгрома под Седаном легко мог избежать кто угодно, только не Луи Бонапарт. Он и не избегал его, он сам устремился ему навстречу. Lex fati. [50]

Нашу армию словно нарочно расположили таким образом, что катастрофа стала неизбежной. Солдаты были встревожены, сбиты с толку, голодны. 31 августа они, разыскивая свои части, бродили по улицам Седана; они ходили от двери к двери и просили хлеба. Мы уже отметили, что приказом императора следующий день, 1 сентября, был объявлен «днем отдыха» для всей армии. Армия в самом деле изнемогала от усталости. А между тем она делала только небольшие переходы. Солдаты отвыкли от долгих маршей. Некоторые корпуса, например 1-й, проходили не больше восьми километров за день (29 августа — из Стона в Рокур).

Тем временем немецкая армия, возглавленная беспощадными командирами, шедшая, как армия Ксеркса, под угрозой бича, за пятнадцать часов делала переходы в четырнадцать лье, — поэтому она появлялась внезапно и вплотную окружала мирно спавшие французские войска. Быть застигнутым врасплох стало самым обычным делом; так попался в Бомоне генерал де Файи; днем солдаты разбирали ружья, чтобы почистить их, а ночью спали; они даже не разрушали мостов, отдававших французские войска в руки неприятеля; так, например, не сочли нужным взорвать мосты в Музоне и Базейле. 1 сентября еще до рассвета авангард из семи батальонов под командой генерала Шульца захватом Рюля обеспечил соединение Маасской армии с королевской гвардией. Почти в ту же минуту с немецкой точностью вюртембержцы захватили мост в Платинери, а саксонские батальоны, стоявшие под прикрытием леса Шевалье, построились ротами в колонны и заняли всю дорогу из Ламонселя в Вилле-Серне.

Итак, повторяем, пробуждение французской армии было ужасно. В Базейле к пороховому дыму прибавился еще и туман. Наши солдаты, на которых немцы набросились в этой мгле, не понимали, откуда шла на них смерть; они грудью отстаивали каждую комнату, каждый дом.[51]

Бригада Ребуля пыталась поддержать бригаду Мартена де Пейера, но тщетно: пришлось уступить. В тот же час Дюкро был вынужден сосредоточить свои силы в Гаренском лесу, перед крестовым холмом Илли. Корпус Дуэ дрогнул и отступил: один только Лебрен стойко держался на возвышенности Стене. Наши войска занимали линию протяжением в пять километров; фронт французской армии был обращен к востоку, левый фланг — к северу, крайний левый (бригада Гийомара) — к западу; но обращен ли фронт к неприятелю, этого никто не знал — враг был невидим. Смерть поражала неведомо откуда; приходилось сражаться с Медузой в маске. Наша кавалерия была изумительна, но бесполезна. Поле битвы, стиснутое большим лесом, усеянное рощицами, домами, фермами, изгородями, было удобно для артиллерии и пехоты, но непригодно для конницы; в речке Живонне, протекающей по ложбине через все поле битвы, в продолжение трех дней было больше крови, чем воды. Одно из самых страшных побоищ произошло в Сен-Манже; был момент, когда казалось возможным прорваться через Кариньян на Монмеди, но и эта возможность вскоре отпала. Осталось единственное прибежище — Седан; Седан, загроможденный обозами, фургонами, упряжками, бараками для раненых — груда горючего. Десять часов длилась агония героев. Они отказывались сдаться, они негодовали, они хотели до конца пройти путь, на который так смело вступили, — путь к смерти. Их предали.

Как уже было сказано, армией один за другим командовали три человека, три храбрых воина: Мак-Магон, Дюкро, Вимпфен; Мак-Магону хватило времени только на то, чтобы получить рану, Дюкро — только на то, чтобы совершить ошибку, Вимпфену — только на то, чтобы задумать героическую попытку, и он ее задумал. Но Мак-Магон не ответствен за свою рану, Дюкро не ответствен за свою ошибку, Вимпфен не ответствен за невозможность прорыва. Осколок, ранивший Мак-Магона, избавил его от этой катастрофы; ошибка Дюкро — несвоевременный приказ генералу Лебрену отступить — была вызвана ужасающей запутанностью положения: этот приказ — скорее недоразумение, нежели ошибка; Вимпфену, охваченному решимостью отчаяния, нужно было для прорыва двадцать тысяч человек, а ему удалось собрать только две тысячи; перед лицом истории все трое невиновны. Ответственность за разгром под Седаном несет один-единственный, роковой полководец — император. Завязкой было Второе декабря 1851 года, развязка последовала Второго сентября 1870 года; избиение на бульваре Монмартр и капитуляция под Седаном составляют, мы это подчеркиваем, две части одного силлогизма. Логика и справедливость взвешивают на одних весах. Волею судьбы гибельный путь этого человека начался с черного флага — избиения и кончился белым флагом — бесчестьем.

VII

Смерть или позор — таков был выбор; нужно было отдать либо жизнь, либо шпагу. Луи Бонапарт отдал шпагу. Он написал Вильгельму:

Мне не дано было умереть среди моих войск; теперь мне остается только вручить вашему величеству мою шпагу.

Вашего величества добрый брат

Наполеон.

Седан. 1 сентября 1870 года.

Вильгельм ответил: «Государь брат мой, я принимаю вашу шпагу». И 2 сентября, в шесть часов утра, долина, залитая кровью и усеянная трупами, увидела позолоченную открытую коляску, запряженную четверкой цугом, с форейторами, и в этой коляске — человека с папиросой в зубах. То император французов ехал вручить свою шпагу прусскому королю.

Король заставил императора ждать. Было слишком рано. Он послал Бисмарка сказать Луи Бонапарту, что пока еще «не желает» принять его. Луи Бонапарт вошел в убогую лачугу, у самой дороги. Там была комната, в ней стол и два стула. Бисмарк и он беседовали, облокотившись о стол. Мрачная беседа! Когда королю заблагорассудилось, около полудня, император снова сел в коляску и отправился в замок Бельвю, расположенный на полпути от замка Вандрес. Там он ожидал прибытия короля. В час дня король приехал из Вандреса и соизволил принять Бонапарта. Он принял его плохо. У Аттилы не легкая рука. В сочувствии, которое грубоватый старик выказал императору, была доля неумышленной жестокости. Иногда жалость бывает оскорбительной. Победитель поставил свою победу в укор побежденному. Грубое обращение плохо врачует открытую рану. «И зачем только вы затеяли эту войну?» Побежденный оправдывался, сваливая вину на Францию. Время от времени этот диалог прерывало доносившееся издалека победное «ура» немецкой армии.

Король приказал отряду своей гвардии сопровождать императора. Это предельное унижение называется «почетным эскортом».

После шпаги — армия.

3 сентября Луи Бонапарт сдал Германии восемьдесят три тысячи французских солдат. Кроме того (так значится в прусском отчете):

«Штандарт и два знамени.

Четыреста девятнадцать полевых орудий и митральез.

Сто тридцать девять крепостных орудий.

Одну тысячу семьдесят девять различных повозок.

Шестьдесят тысяч ружей.

Шесть тысяч лошадей, еще годных для службы».

Приведенные немцами цифры недостоверны. В зависимости от того, что представлялось выгодным в данный момент, прусские канцелярии то преуменьшали, то преувеличивали размеры катастрофы. Среди пленных было около тринадцати тысяч раненых. В официальных документах цифры расходятся. Определяя общее число французских солдат, убитых и раненных в сражении под Седаном, один из прусских отчетов дает итог: «шестнадцать тысяч четыреста человек». Эта цифра приводит в содрогание: столько же солдат — шестнадцать тысяч четыреста человек — действовало по приказу Сент-Арно 4 декабря на бульваре Монмартр.

На расстоянии около полумили к северо-западу от Седана, вблизи Ижа, излучина Мааса образует полуостров. Перешеек прорезан каналом, поэтому полуостров в сущности является островом. Туда прусские капралы согнали восемьдесят три тысячи французских солдат. Эту армию стерегли несколько часовых. Сама их малочисленность была оскорблением. Побежденные пробыли там десять дней — раненые почти без ухода, здоровые почти без пищи. Немецкая армия посмеивалась, глядя на них. Небо тоже не щадило пленных — погода стояла ужасная. Ни бараков, ни палаток. Ни одного костра, ни одной охапки соломы. Десять дней и десять ночей восемьдесят три тысячи пленных стояли биваком под проливным дождем, в непролазной грязи. Многие умерли от лихорадки, сожалея, что не погибли от картечи. Наконец их погрузили в вагоны для скота и увезли.

Императора король отправил в первое попавшееся место — Вильгельмсгое.