Все зависит от нас - Владислав Конюшевский

Долго и длинно писать я не умею, поэтому ответное послание получилось только на полстранички, хотя вроде написал обо всем. И про чувства и про жизнь. А самое главное, задал прямой вопрос – что значит «более чем отличное», да еще и подчеркнутое двумя линиями, здоровье? Как эти ее слова надо понимать? В общем, посетовав на собственную тупизну, попросил сделать намек несколько толще, для большей доходчивости.

В конце концов, критически оглядев недописанный листок, очередной раз закурил и начал ходить по кабинету, соображая, что бы еще вписать, а то как-то несолидно и мало получается. Потом вдруг озарило. Некоторое время выбирая между Звездинским и Высоцким, склонился в сторону более любимого поэта и, быстро сев к столу, начал выводить: «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» и далее по тексту. Барышни с этого даже в мое время тащились, так что надеюсь, моей зеленоглазой прелести эти стихи из будущего тоже понравятся.

А когда отдавал письмо Колычеву, на всякий случай, даже не надеясь на положительный ответ, спросил:

– Иван Петрович, а я могу ей свою фотографию послать?

Спросил и настороженно замер, думая, что командир сейчас опять начнет песни про бдительность и секретность петь. Но вместо этого он раздраженно хмыкнул и со словами:

– Вот как знал! А то ведь у тебя мозгов бы хватило ей себя в форме и со всеми регалиями послать. Но это запрещено, а вот эту можно… – И протянул мне глянцевый прямоугольник.

Оба-на! C фотки на меня смотрела моя же физиономия, только в гражданском обличье. Это перед поездкой во Францию нас для документов щелкали; наверное, оттуда у Ивана Петровича карточка и появилась. Но как он меня просчитал… Ведь снимок наверняка в личном деле хранился, а Колычев заранее позаботился. Растроганно шмыгнув, я поблагодарил командира и пошел за новым конвертом, так как старый был уже запечатан. В том, что послание будет подвергнуто цензуре, сомнений не было, но отдавать письмо незакрытым как-то не хотел. Если надо, пусть без меня вскроют и перлюстрируют на здоровье…

Под эти приятные воспоминания, убаюканный шумом самолетных двигателей, я в конце концов и уснул.

– Вот, смотрите, товарищ подполковник…

– Кхм… сколько раз говорил – капитан или просто – Илья!

– Извини, все время забываю, смотри, Илья, видишь?

Третьяков подвинул мне снимок, найденный в планшетке убитого Горбуненко. Пока я разглядывал скупую улыбку на физиономии Филиппа, которому пожимал руку радостно скалящийся Жуков, Сашка молча сопел у меня над ухом. В конце концов, раздраженно отложив фотографию, спросил у него:

– И что тут надо было увидеть? Твои спецы уже сказали, что это не фотомонтаж, дальше что?

– Они сказали, что это не похоже на фотомонтаж. Только Казимир Львович все равно сильно сомневается. То, что это монтаж, они наверняка сказать не могут, но вот Луганский в свое время очень сильно увлекался психологией, поэтому его эта фотография сразу так заинтересовала. Посмотрите, как улыбается Горбуненко и как маршал?

– Да я ее уже сто раз видел, ты толком скажи, что в ней Львовичу не нравится?

Третьяков тоже начал потихоньку раздражаться. Первая зажатость, возникшая при знакомстве, уже прошла и мент, во всяком случае в моем обществе, чувствовал себя достаточно свободно. Поэтому, фыркнув, ответил:

– А то, что не может майор ТАК улыбаться, когда ему маршал руку жмет. Тут даже не в субординации дело, а в обычной человеческой реакции! Посмотри на лицо Жукова и на лицо Горбуненко!

– Ну ты, блин, даешь! Может, ему комфронта руку передавил, вот майора и перекосило.

– Этому амбалу руку передавил? Не смеши. И его вовсе не перекосило. Это улыбка старшего – младшему. Не важно, по званию ли, по возрасту. И поза его тоже…

– А в позе что не так?

– Слушай, может, я лучше Казимира Львовича позову, он тебе все по-научному объяснит?

– Стоп, не надо по-научному и прекрати меня Луганским пугать. Ты давай своими словами скажи, в чем дело?

– М-мм… есть такая наука – физиогномика. И исходя из нее, выражение лица, а также вся поза майора противоречат тому, что должно быть.

– То есть ты считаешь, что если он угодливо не изгибается и льстиво не улыбается при виде Жукова, то снимок может быть «липой»?

– Да при чем тут угодливый изгиб! Я ведь про другое!!

– Так, – вытянув руки ладонями вперед, прекратил крик души майора. – Не ори, я понял, что эта фотка тебя сильно смущает. Что предлагаешь?

Третьяков, остывая, закурил и уже спокойно продолжил:

– Насколько я знаю, люди из контрразведки вовсе не склонны позировать перед каждым фотографом. То есть снимки делает либо кто-то из своих, либо… все равно кто-то из своих. А задумка такая – мы убираем с фотографии Жукова и оставляем Горбуненко с протянутой для пожатия рукой. После чего показываем это фото в его отделе и в других отделах СМЕРШ фронта. Есть надежда, пусть и маленькая, что кто-нибудь может сказать, кому он на самом деле жал руку.

– Ты сам в это веришь?

Александр твердо посмотрел мне в глаза и спокойно ответил:

– Верю. Слишком уж в этом деле много неясностей. Чересчур много улик указывают на причастность Георгия Константиновича. А когда улик много, то это значит: или действовали непрофессионалы, во что не верится, или наоборот – слишком большие профессионалы, имеющие какие-то свои цели, пока непонятные нам.

Насчет неясностей Сашка точно подметил. Они громоздились одна на другую со скоростью лавины. Начнем с того, что «камикадзе» и не думал себя подрывать. Наш знаток психологии, являющийся по совместительству патологоанатомом, сложив все ошметки трупа, установил, что взрыв произошел на уровне чуть выше колена. Так как подобный способ самоубийства, совмещенного с кастрацией, он посчитал странным, то предположил, что диверсант, увидев засаду, сунул руку в глубокий карман галифе, где у него лежала граната. Но из-за того, что ребята целили по ногам, пуля вполне могла попасть в эту «лимонку». Или он сам, пытаясь вытащить свою «ручную артиллерию» и получив в этот момент ранение ноги, мог от боли, случайно, с силой дернуть за кольцо. То есть жертвовать жизнью для сохранения в тайне имени заказчика «камикадзе» вовсе не собирался.

Следующей странностью было то, что у второго, который был наводчиком, помимо пачки папирос, был еще кисет с табаком. На окопника тот хмырь совершенно не походил, и зачем таскать с собой два вида курева – непонятно. Кстати, в кисете была аккуратно нарезанная полосками газета. Причем не «Правда» какая-нибудь, а армейская – «Вперед на врага» Первого Украинского фронта, но это, впрочем, лишний раз подтверждало причастность Жукова к этому делу. Ведь именно он Первым Украинским рулил.

И еще хочу сказать насчет второго трупа – когда Луганский распотрошил наводчика, то выяснил, что помер он все-таки из-за меня. При вскрытии стало понятно, что во время блиц-допроса осколок, который особой опасности для жизни вначале не представлял, повредил артерию и легкое, вот лейтенант и скончался. Именно поэтому он сначала был бодрячком, а потом резко откинул копыта. Блин, вот кто бы знал…

Зато в этой череде проколов была и удача – в кисете, среди нарезанных газет, были обрывки старой накладной, подписанной Горбуненко. Что именно он в этой накладной требовал, непонятно, так как верхней части не было, но после складывания всех полосок его подпись читалась на раз. Так что сомнения майора я не очень понимал. Даже если учесть, что хвостов от трофейного «виллиса» мы не нашли – учет автотранспорта был поставлен несколько хуже, чем я рассчитывал, и «пробивка» по номерам двигателя не дала ничего, все равно следы прямо указывают на начальника «десятки». И тот, умирающий, его фамилию назвал, и накладная…

Все получалось достаточно стройно – варяги с Первого Украинского прибывают к нам, под крыло Филиппа. СМЕРШевец их курирует и дает наводку. Только Жуков решил подстраховаться и послал еще одного человека для контроля над ситуацией, а когда все провалилось, этот человек грохнул Горбуненко как слишком много знающего и обрубил тем самым все хвосты. Но у нас есть трупы с документами. Удостоверения, конечно, «липа», только против фотографий не попрешь. А фото жмуриков, с соответствующими указаниями, отосланы в штаб «украинцев». Так что, только они ответят, можно будет копать дальше.

Во всяком случае, мы именно так думали, но у ментов появилось свое мнение. Поначалу они тоже придерживались нашей версии, но вот когда выяснилось, что крики во время ссоры высшего комсостава слышали несколько человек, менты сильно задумались. Наши военачальники шепотом ругаться не умеют, поэтому вопль маршала – «Писец тебе трам-там-там! Я тебя, трах-тибидох, живо под землю загоню, трам-тарарам! Тебе, сука, жить немного осталось!» дошел до следствия, даже не от Черняховского. Их стычка, оказывается, особым секретом не являлась и достаточно бурно муссировалась в штабных кругах.