1000 лет русского предпринимательства Из истории купеческих родов - Олег Платонов

В настоящее время предприятие состоит из механической ткацкой в 263 станка и красильно-отделочной, где годовая выработка разных тканей при 500 рабочих достигает около 1 000 000 рублей.

Ч.М. Иоксимович

Семья Красильщиковых в Москве была известна сравнительно мало. Они держались особняком, мало где, в других домах купеческих династий, бывали и, за исключением Серафимы Давыдовны, не были родней старых московских фамилий. Мне эта семья была хорошо известна, так как мой отец сделал в их предприятии свою деловую карьеру. Им принадлежала большая фабрика в селе Родниках.

Работали они одежный товар, который славился своим черным цветом, не линявшим при стирке. Товар их нарасхват раскупался на рынке, и дела их процветали. Их годовой доход исчислялся в миллионах рублей; все три семьи принадлежали к числу самых богатых в Москве. Фирма их называлась «Товарищество Анны Красильщиковой с сыновьями».

К началу текущего столетия Анны Михайловны уже не было в живых. Было три брата: Петр, Федор и Николай Михайловичи. В семье был еще четвертый брат, Иван, не знаю почему, но к делам фабрики он не имел отношения.

В Москве их звали «американцами». В те времена так характеризовали людей с правилами «светского» этикета и обхождения.

В историю русской жизни эта семья должна войти не только ввиду той огромной роли, которую играла их фабрика в хлопчатобумажной промышленности: было и другое основание для того, о котором мало кто знает.

Один из братьев, Николай Михайлович, обладал прекрасным, исключительным по силе тенором. Мне удалось слышать более или менее все знаменитости итальянской оперы. Хорошо помню Мазини, Таманьо, Ансельми, позднее — Карузо. С Фигнером и Собиновым был хорошо знаком лично. Может быть, мало кто мне поверит, но я утверждаю, что такого голоса, как у Красильщикова, ни по красоте, ни по силе, не было даже у Карузо. Николай Михайлович долго учился в Италии и постиг в совершенстве все требования итальянской школы. Когда он кончил свое музыкальное образование, — если не ошибаюсь, в конце девяностых годов, — то самые знаменитые импресарио предлагали ему какие угодно контракты, для гастролей по всему миру. Он никогда не соглашался. Причин было две: во-первых, несметное богатство делало для него неинтересной материальную сторону этого дела, но было и нечто худшее: у него был «трак» и он не мог петь публично. Ряд попыток, им предпринятых, кончились для него неудачно.

Николай Михайлович был в приятельских отношениях с моим отцом. Он и его жена бывали у нас; бывали и мы у них, в доме на Моховой (бывшей Базановке), где они жили последнее время. Он часто пел, но никогда в той комнате, где сидели слушатели: он уходил в соседнюю, часто темную, если дело было вечером, — и пел оттуда, и я скажу, что никогда после я не слышал ничего подобного; в особенности было хорошо, когда он пел из итальянской оперы. Он был убежденный «итальянец». У него был необычный авторитет в московских оперных кругах. Многим, начиная с Неждановой и Собинова, он давал уроки и наставления, всегда, конечно, бесплатно. Собинов мне говорил, что никакие советы не были для него так ценны, так полезны, как именно советы Николая Михайловича.

Я помню один поразивший меня случай. Это было в Кисловодске, в 1917 году. Мы жили вместе в пансионе и однажды пошли вместе же в оперу. Шел Риголетто, и герцога пел Д. А. Смирнов, артист Московского Большого театра, — тоже один из его учеников. Мы сидели в первом ряду, рядом со сценой. Смирнов все время смотрел на своего учителя, который всячески ему помогал, жестом и иногда даже голосом. Смирнов пел как никогда и имел огромный успех.

Мне иногда за рубежом приходилось вспоминать Н. М. Красильщикова. Я чувствовал, что не всегда доверяют моей памяти. Но раз я нашел свидетеля — светлейшего князя П. П. Волконского, бывшего русского дипломата при Ватикане, который хорошо знал Николая Михайловича и даже ему аккомпанировал. У него о Николае Михайловиче приблизительно такие же, как у меня, воспоминания.

П. Бурышкин

Куваевы

Основателем товарищества Куваевской ситценабивной мануфактуры в городе Иваново-Вознесенске был Яков Ефимович Куваев (1756–1833). который еще в 1817 году имел небольшую фабрику с ручной выработкой ситцев, которая продолжалась до 1857 года. После смерти Якова Ефимовича в 1833 году фабрикой продолжал управлять его сын Иван Яковлевич, а с 1847 года сын последнего Харлампий Иванович Куваев (1827–1867) Под руководством этих двух лиц, а особенно при Харлампии Ивановиче дело расширилось, чему немало содействовал умный и дельный управляющий фабрикою Евграф Александрович Попов, который и после смерти Харлампия Ивановича Куваева немало поработал на расширение предприятия.

Нужно заметить, что еще в 1841 году была поставлена первая одноколерная печатная машина с конным приводом, а к 1847 году перротина для набивки ситцев в четыре колера, в 1853 году была прибавлена трехколерная печатная машина.

В 1857 году на фабрике была поставлена первая 10-сильная паровая машина и паровой котел; с этого времени ручная выработка ситцев постепенно стала сокращаться и заменяться машинной.

К 1874 году производство ситцев на фабрике выросло до 120 000 кусков в год. С 1874 по 1887 год число печатных машин было увеличено до 8-ми, устроены красильное, отбельное и другие отделения фабрики; производительность фабрики быстро поднималась.

После смерти И. X. Куваева в 1865 году фабрика перешла по наследству к его жене Екатерине Осиповне Куваевой, а затем к ее дочери Надежде Харлампиевне Бурылиной, урожденной Куваевой. С 1872 года фабрикою управляет старший сын фабриканта Геннадия Диадоровича Бурылина и супруг Надежды Харлампиевны, Николай Геннадиевич Бурылин, которым вместе с Надеждой Харлампиевной в 1887 году было учреждено паевое товарищество с основным капиталом в один миллион рублей, увеличенным в 1912 году до пяти миллионов за счет других капиталов, без дополнительных со стороны пайщиков взносов.

Ч.М. Иоксимович

Кузнецовы

Матвей Сидорович Кузнецов имеет четыре завода, которые находятся в Тверской губернии, в Риге, Харьковской губернии и в селе Дулево. Фирма эта существует с начала нынешнего столетия и начало имела в Гжели, откуда в 1832 году дело было переведено в Дулево. С этого года оно постепенно расширялось, и ныне все заводы вместе вырабатывают до 50 000 000 штук посуды, при обороте фирмы в 4 000 000 рублей. Рабочих на всех заводах до 5 000 человек при заработке от 8 до 45 рублей (заработок исключительно сдельный). На разных заводах, в силу местных условий, рабочие помещаются или в хозяйских, прекрасно обставленных помещениях, или же в собственных домах, поставленных некоторыми на хозяйской земле. Для удобства рабочих при фабриках имеются церкви, школы, больницы, родильные приюты и магазины с продажею жизненных припасов и вообще всего необходимого для рабочего по ценам, утвержденным фабричными инспекторами.

Каждая из фабрик распланирована возможно не только что не скученно, но прямо раздельно, так что корпуса стоят частью между садов, а частью и прямо окружены лесом. При этом на тех фабриках, что стоят не в городе, а на землях владельца, какие-либо заведения с продажею спиртных напитков никогда не допускались и допущены не будут.

Из массы разнообразных предметов, вырабатываемых фабриками, нельзя не остановиться на терракотовых фигурах, вырабатываемых от величины туалетных вещиц и кончая статуями в рост человека; кроме того, ввиду моды на русские древности, фабрики за последнее время занялись производством изразцовых печей, каминов, полов, погодков и других цветных украшений, со строгим соблюдением древнерусского стиля. При этом цены на эти высокохудожественные произведения далеко не из высоких, например: громадный камин в стиле XV или XVI столетия стоит около 300–400 рублей. В то же время, ввиду того, что электричество приобретает все большее и большее применение, фабрики начали в массе производить телеграфные, телефонные и вообще электрические изоляторы, имея на них постоянные казенные заказы.

Материалы заводы получают преимущественно русские (глина 1 000 000 пудов, пополам русская и иностранная, апока, песок и алебастр — 400 000 пудов русские, шпат и кварц — 200 000 пудов финляндские и норвежские, дрова и торф свои, а уголь часть русский и часть английский), но часть и иностранные.

Кварц и шпат (каждый отдельно) обжигаются по восемь часов, затем измельчаются жерновами; но жернова не в состоянии измельчить до подобия муки, что достигается тем, что во вращающиеся барабаны, выложенные фарфоровыми плитками, кладут шпат или кварц, и небольшие фарфоровые шарики, величиною с волжский орех. Из барабанов получается порошок, по которому трудно предполагать, что он за сутки назад имел вид твердого кварца.

Затем, смешав оба порошка и прибавив столько же глины (русской и английской), все вместе смешивают в чанах с водою. После двух часов размешивания смеси полученную массу передают, при посредстве спуска и насоса, в зажимы (прессы), из которых получается тестообразная масса, до употребления лежащая в кладовых, от 3-х до 6-ти месяцев, для вызревания. Чем дольше масса вызревает, тем она лучше. Взяв вызревшую смесь, подмастерье, на вертикальном станке, делает из нее блины, эти последние идут на другие станки, где опять-таки машинными формовками и ножами им даются формы тарелок, чайников, чашек и проч. Само собою разумеется, что сложные вещи, как чайники, вазы и т. п., проходят не одну формовку, а составляются из нескольких частей, да и вообще каждая вещь проходит приблизительно до 18 человек. Сформованная вещь сушится в этих же залах, кстати сказать, очень высоких, очень светлых, а по вечерам освещаемых электричеством. Обсохнувшие вещи (в этом виде они называются бисквитом) идут в капсюлях, из огнеупорной глины, в горно, для первого обжига. Температура горна до 3000 °F. После горна, в котором бисквит остается 30 часов, ему дают остыть и обливают глазурью (состав тот же, но жидкий, как густые сливки) и опять ставят в горно для обжига. После второго обжига получается белый фарфор, который, после сортировки, переходит в живописное отделение. Здесь (большинство рисовальщиц-женщин), что ни стол, то особый вид и характер рисования: одни рисуют только контуры, другие только ободки, третьи вписывают цветы в контуры, четвертые заняты переводом рисунков, посредством деколькамани и т. д. После первого рисунка фарфор идет, здесь же в печи, для укрепления красок, печи эти называются муфлями. Смотря по сложности рисунка вещь бывает в печах от одного до шести и семи раз. При этом надо заметить, что искусство живописи по фарфору имеет свою особую трудность: краски при рисовании совершенно не похожи на те, что будут по выходе из печи, следовательно, художник, налагая тень или колер, должен принимать во внимание степень перемены или, так сказать, степень упорности каждой краски. В рисовальной рисовальщики и рисовальщицы большею частью из учеников рисовального класса, устроенного фабриковладельцем при имеющихся на заводах, школах. Школы эти двухклассные, третьего разряда, с несколькими параллельными отделениями. Как учеников школы, так равно и желающих из подростков заводов, ввиду облегчения будущей воинской повинности, обучают строю и занимаются с ними врачебною гимнастикою. Вообще можно заметить со стороны Матвея Сидоровича Кузнецова все усилия к улучшению и облегчению как быта, так и труда рабочего. Фабрика за высокое качество своего производства имеет два Государственных герба, несколько золотых медалей и почетных отзывов как русских, так и иностранных. (Одна из последних золотых медалей фабрикою получена на Парижской Всемирной выставке 1889 года.)