Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг

Но Хабибулла не склонен был соглашаться с Гамидом.

— Странная и чуждая азербайджанской культуре философия! — произнес он, пожав плечами.

— Ошибаетесь, Хабибулла-бек, совсем не чуждая и ничуть не странная! Просвещенные люди Азербайджана всегда придерживались подобных взглядов. Наш видный прогрессивный писатель Мамед Кули-заде — разве не доказывал он на страницах журнала «Молла Насреддин», что положение женщины-затворницы в мусульманском обществе не менее позорно, порочно, греховно, чем положение женщины с улицы? Такая позиция имела огромное полемически действенное значение для раскрепощения женщины, и пьеса, которую сегодня наш театр показал, продолжает эти смелые прогрессивные традиции.

«Умница, умница наш Гамид! — восхищалась Баджи. — Крепко же он разделывает этого противного очкастого всезнайку!»

Хабибулла и впрямь был приперт к стене. Но не так легко было заставить его признать свою неправоту. Сделав озабоченное лицо, он с притворной тревогой в голосе спросил:

— А не кажется ли вам, товарищи, что пьеса во многом повторяет ибсеновскую «Нору»? И тут и там женщина, не поладив с мужем, покидает его и родной дом; и тут и там поступает она так во имя так называемой свободы личности; и тут и там автор стоит на стороне своей героини, сочувствует ей, любит ее?

— Ну и что ж из этого? — спросил кто-то из актеров, не понимая, куда клонит Хабибулла.

— А вот что… Пьеса «Нора» была вполне уместна полвека назад в буржуазной Норвегии, где права женщины были ограничены. А у нас, в современном Азербайджане, где советская власть провозгласила женское равноправие, раскрепостила женщин, привлекла их к участию в социалистическом строительстве, «Севиль» вновь поднимает вопрос, уже давно решенный жизнью, и этим самым как бы ревизует его. Боюсь, что автор в своей проповеди недалеко ушел от того, к чему полвека назад призывал буржуазный индивидуалист Ибсен… — Хабибулла покачал головой.

Баджи слушала, и все в ней негодовало: так говорить о замечательной пьесе «Севиль», так ее чернить! Как напоминал он сейчас слепца, который обращает глаза к солнцу и не видит его!

Еще минуту назад единственным желанием Баджи было избежать встречи с Хабибуллой. Но сейчас, взволнованная, возмущенная услышанным, она шаг за шагом, сама того не замечая, приближалась к спорящим.

Хабибулла продолжал ораторствовать. Баджи не выдержала:

— Далеко не все обстоит у наших женщин так прекрасно, как вы, Хабибулла-бек, рисуете! — воскликнула она.

Хабибулла обернулся. Увлеченный спором, он до этого не видел Баджи. Небрежное удивление, какое она обычно в нем вызывала, когда отваживалась вступать в спор, сейчас вдруг дополнилось раздражением и злобой. Что ж, он нанесет ей крепкий ответный удар, выставив ее в глазах товарищей глупой выскочкой и политической невеждой!

— Далеко не все обстоит так прекрасно, говоришь ты? — переспросил он с притворно мягким укором. — Да ведь само твое участие в нашей беседе опровергает твои слова, наглядно показывает, как глубоко ты неправа! Я знаю тебя, Баджи, с давних лет, девочкой. Я помню твою прошлую жизнь, извини меня, жизнь темной, забитой женщины азербайджанки. А вот сейчас ты стоишь перед нами с открытым лицом, как равная, ты — профессиональная актриса родного азербайджанского театра. Вспомни, мой друг, прошлую свою жизнь и сравни ее с теперешней!.. — Лицо Хабибуллы приняло умильное выражение. — Грех, грех нашим женщинам азербайджанкам обижаться на советскую власть! — завершил он с пафосом.

Баджи усмехнулась: это он, Хабибулла-бек, разъясняет ей, какая у нее была жизнь в прошлом, осмеливается ее упрекать, что она с советской властью не в ладах? Хватает же у него бесстыдства! Следовало бы ответить этому наглецу по его заслугам!

Но Баджи сдержалась: слишком радостен был этот вечер для театра, для всех присутствующих, чтоб омрачать его злыми спорами, ссорой. Она лишь сказала:

— Я — это еще не все!

— А твои подруги по работе — Телли-ханум и другие молодые женщины, — разве им есть на что обижаться? — возразил Хабибулла.

— И они — еще далеко не все!.. — Баджи хотелось сказать: «Вспомни хотя бы твою несчастную Фатьму!», но она и сейчас сдержалась и лишь многозначительно сказала: — Вспомните, Хабибулла-бек, о многих сотнях и тысячах женщин, положение которых далеко не таково, как наше!

Все разом заговорили, поддерживая Баджи. Но Хабибулла продолжал упорствовать. Он спорил, хитрил, передергивал.

Однако он видел, что доводы его не находят сочувствия, и остерегся слишком обострять спор, перегнуть палку. Шайтан с ней, с этой «Севилью», и ее поклонниками! Недалек, надо думать, тот день, когда он будет здесь директором, и все эти «севилисты» станут его подчиненными, и тогда он по-другому заговорит с ними! А пока…

— Независимо от наших споров о пьесе, я хотел бы сделать несколько сердечных комплиментов участникам спектакля! — осклабившись, объявил Хабибулла.

Присутствующие оживились: много труда было положено на создание спектакля, много было в этой работе сомнений, борьбы, преодолений — каждому казалось приятным и лестным услышать заслуженную похвалу.

— Особенно мне хочется отметить одну из наших молодых актрис азербайджанок, талантливую исполнительницу роли Эдили — Телли-ханум, — сказал Хабибулла, одаряя Телли восхищенной улыбкой. — С какой непосредственностью, правдивостью провела она роль! Так и видишь эту жизнелюбивую грешницу Эдиль!

Сейфулла одобрительно кивнул: как не порадоваться за свою подшефную и партнершу, так удачно подыгрывавшую ему во время спектакля? На лице у Чингиза появилась горделивая ухмылка: видать, не зря избрал он себе такую подругу! А сама Телли, радостно блеснув глазами, с чувством воскликнула:

— Спасибо, Хабибулла-бек!

Баджи и Гамид переглянулись. Нет, нет, они не были в восторге от игры Телли. Конечно, если б Телли отнеслась к своей работе серьезно, она добилась бы лучшего результата — она одаренная, способная актриса. Но так… Не помогло Телли даже ее пресловутое парижское платье!

— И еще я хочу отметить игру одного из наших старейших и уважаемых актеров — товарища Сейфуллы, — продолжил Хабибулла. — С какой поразительной силой провел этот талантливейший актер трудную роль Балаша! Как блестяще раскрыл он душу несчастного запутавшегося человека! Сердце мое дрогнуло, когда я увидел, как Балаш, измученный сложными отношениями с женой, делает отчаянное усилие вернуть утраченное счастье, рыдает, на коленях просит у Севили прощения… Признаюсь, я не в силах был сдержать слезы…

Впервые