Волхв - Джон Фаулз

— Метатеатр не признает степеней.

— Ну, тогда мы, люди заурядные, для него не годимся. Кажется, сработало. Он уткнулся взглядом в стол, и я было решил, что одержал верх. Но вот он поднял глаза; нет, не одержал.

— Послушайтесь меня. Возвращайтесь в Англию, назад к той самой девушке. Женитесь, оборудуйте очаг и учитесь быть самим собой. — Я отвернулся. Крикнуть бы: Алисон умерла, и умерла как раз потому, что вы втравили меня в историю с Жюли. Хватит, хватит с меня неправды, хватит выморочных недомолвок… но в последний момент я прикусил язык. Эта искренность не нуждается в стариковых тестах, а скажи я — и от них не уйти.

— То есть учиться быть самим собой — это и значит жениться и завести очаг?

— Да, а что?

— Верный заработок и домик в зеленой зоне?

— Таков удел большинства.

— Лучше сдохнуть.

Разочарованный жест; я-де устал вникать в ваш характер и в ваши чаянья. Вдруг он поднялся.

— Увидимся за ужином.

— Я бы осмотрел яхту.

— Исключено.

— И поговорил с девушками.

— Сказано вам, они в Афинах. — И, помолчав: — То, что я собираюсь рассказать вечером, — для мужских ушей. Женского там нет ни грана.

Последняя глава; я уже смекнул, каков будет ее сюжет.

— О том, что случилось во время воины?

— О том, что случилось во время войны. — Сухо откланялся. — До ужина.

Повернулся, зашагал в дом, а я остался сидеть. Ярость мою питало скорее нетерпение, нежели страх. Похоже, на каком-то этапе мы с Жюли сломали ему всю игру, догадались о чем-то, что он хранил в глубокой тайне, — и, верно, догадались быстрей, чем он рассчитывал, коли этого старца охватила столь ребяческая досада. Девушки, понятно, на яхте; я увижусь с ними не сегодня, так завтра. Я задумчиво пережевывал пирожное. В конце-то концов, навык земного притяжения, чувство целесообразности не покинули меня… разве стал бы он так основательно готовиться к летним шалостям, если б думал порушить их в самый ответственный момент? Нет, продолжение следует; карты недавно розданы, мы прошли первый круг блефа, и вот-вот начнется борьба всерьез, покер на интерес.

Две недели назад мы обедали с сестрами за этим же столом под колоннадой… вспомнив их близость, я огляделся — может, они и теперь притаились в глубине сосен, а уверенья Кончиса в том, что искать их тут бесполезно, надо понимать наоборот: ищи, ищи? Я отнес сумку в свою комнату на втором этаже, заглянул под подушку, в шкаф: Жюли должна была оставить мне записку. Нет, ни клочка.

Я покинул дом. И затерялся в предвечерней жаре. Методично обошел места, где мы бывали вдвоем. Непрестанно оборачивался, прислушивался. Но вокруг царила тишина; никто и ничто не двигалось. Даже яхта не подавала признаков жизни, хотя ялик был спущен на воду, и удерживал его у самого борта трап, а не канат. Казалось, в театре вправду ни души; старый хрен свое дело знал: как любому, кто бродит в безлюдных кулисах, мне стало тоскливо и жутковато.

Ужин был накрыт под колоннадой, а не наверху, как раньше. Стол с двумя приборами перенесли в ее западное крыло, откуда сквозь сосновые стволы просматривалась Муца. По центру фасада, у лестницы, стоял еще столик — с хересом, узо, водой и миской маслин. Дожидаясь старика, я уговорил пару бокалов. Сумерки сгущались. Ни ветерка; мыс обволокла бездыханность.

Прихлебывая спиртное, я думал о том, что с Кончисом надо бы обходиться повежливей. Весьма вероятно, чем больше я злюсь, тем сильней он злорадствует. Ладно уж, не стану настаивать на свидании с девушками; притворюсь, что принял его резоны.

Он бесшумно вышел из дома, и я приветливо улыбнулся.

— Плеснуть вам чего-нибудь?

— Капельку хереса. Спасибо.

Я налил полбокала и подал ему.

— Искренне сожалею, что мы нарушили ваши расчеты.

— Я рассчитываю только на волю случая. — Безмолвный тост. — А ее нарушить нельзя.

— Ведь рано или поздно мы все равно отошли бы от своих ролей.

Устремил взгляд к горизонту.

— В том-то и задача метатеатра: участники представления должны отойти от первоначальных ролей. Этап катастазиса.

— Боюсь, этого термина я никогда не слышал.

— В античной трагедии он предшествует финалу. Развязке. — И добавил: — Или, может статься, в комедии.

— Может статься?

— Коли мы поймем, как отойти от тех ролей, которые исполняем в обыденной жизни.

Я выдержал паузу и огорошил его следующим вопросом — в точности так поступал со мной он.

— А ваша ко мне неприязнь по роли задана или идет от души?

Невозмутимо:

— В отношениях между мужчинами приязнь значения не имеет.

Узо толкало меня под руку:

— И все-таки — вы ведь меня недолюбливаете.

Темнота зрачков.

— Ждете ответа? — Я кивнул. — Что ж: недолюбливаю. Но я вообще мало кого люблю. Особенно среди тех, кто принадлежит к вашему возрасту и полу. Любовь к ближнему — фантом, необходимый нам, пока мы включены в общество. А я давно уже от него избавился — во всяком случае, когда я приезжаю сюда, он мне не нужен. Вам нравится быть любимым. Мне же нравится просто: быть. Может, когда-нибудь вы меня поймете. И посмеетесь. Не надо мной. Вместе со мной.

Я помолчал.

— Вы как фанатичный хирург. Вас куда больше интересует не пациент, а сам процесс операции.

— Не хотел бы я угодить под нож того хирурга, которого не интересует процесс.

— Так ваш… метатеатр на самом деле — анатомический?

За спиной его воздвиглась тень Марии, поставила супницу на серебряно-белый, залитый сиянием лампы стол.

— Как посмотреть. Я предпочитаю обозначать его словом «метафизический». — Мария известила нас, что пора садиться. Он небрежно кивнул ей — слышим, слышим, — но не двинулся с места. — Кроме прочего, метатеатр — попытка освободиться от таких вот абстрактных эпитетов.

— Скорее искусство, чем наука?

— Всякая уважающая себя наука — искусство. И всякое уважающее себя искусство — наука.

Сформулировав эту изящную, но плоскую апофегму, он отставил бокал и двинулся к столу. Я бросил ему в спину:

— Видно, вы именно меня держите за настоящего шизофреника.

Он сперва уселся как следует.

— Настоящие шизофреники неспособны выбирать между здоровьем и болезнью.

Я стал напротив.

— Выходит, я шизофреник-симулянт?

На секунду он отмяк, точно я сморозил ребяческую глупость. Указал мне на стул.

— Теперь не имеет значения. Приступим.

Едва мы принялись за еду, гравий у домика Марии захрустел под чьими-то шагами. Идущих было двое или трое. Оторвавшись от супа с яйцом и лимоном, я вытянул шею, но стол нарочно поставили так, чтобы затруднить обзор.

— Сегодняшняя история потребует картинок, — сказал Кончис.

— А разве мне их уже не показали? Эффект был ого-го.

— На сей раз картинки документальные.

И насупился: дескать, ешьте, ни слова больше. Кто-то вышел из его комнаты и прошел по террасе над нашими головами. Там скрипнуло, зазвякало. Я управился с супом и попытался улестить Кончиса, пока Мария не притащила второе.

— Жаль, вы ничего больше не расскажете о довоенных временах.

— Главное вы слышали.

— Если я правильно понял норвежский эпизод, вы разочаровались в науке. Но психиатрией-то все ж занялись!

Передернул плечами.

— Постольку поскольку.

— Статьи ваши даже при первом знакомстве свидетельствуют о серьезных штудиях.

— Это не мои статьи. Их заголовки подделаны.

Я не сдержал улыбки. Безапелляционный тон подобных заявлений служил верным знаком: понимай все наоборот. Он, конечно, не ответил мне улыбкой, но явно решил напомнить, что далеко не всегда так прост.

— В моем тогдашнем рассказе, пожалуй, есть зерно истины. И в этом смысле вопрос ваш правомерен. Нечто похожее на историю, которую я сочинил, произошло со мной в действительности. — И, поколебавшись, продолжал: — Во мне всю жизнь боролись тайна и знание. Будучи врачом, я стремился к последнему, преклонялся перед ним. Будучи социалистом и рационалистом — то же самое. Но вскоре понял, что потуги подменить реальность научной доктриной, обозначить, классифицировать, вырезать из нее аппендикс существования, — то же, что попытки удалить из земной атмосферы воздух. Натуралисту удалось создать вакуум, однако лишь вокруг самого себя — и натуралист немедля погиб.

— А богатство вам и вправду досталось нежданно, — как в эпизоде с де Дюканом?

— Нет. — И добавил: — Я родился в богатой семье. Причем не в Англии.

— А как же вся история эпохи первой мировой?

— Чистый вымысел.

Я сглотнул: он впервые с начала ужина отвел глаза.

— Но ведь где-то ж вы родились!

— Понятие «отчизна» меня давным-давно не волнует.

— И в Англии, несомненно, жили.

Вскинул глаза — сторожкие, печальные; однако в глубине их теплилась насмешка.