Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин

Бабушка (в тот момент полноватая симпатичная женщина средних лет) от сверкнувшего в голове ужаса мигом вспомнила, что волки боятся огня. Лихим кавалеристским движением она выхватила из кармана спички и стала их зажигать одну за другой, бросая волку прямо в нос. Зверь удивился (пожал плечами) и ушёл.

– А медведь?

– Медведь в малиннике ходил рядом, урчал, кусты хрустели, я думала – мужик какой-то малину мнёт…

Дощатая избушка того дивного серого оттенка, который достигается многолетним дождевым омовением. Бабушка зовёт её «курятником» и «времянкой». Разделена надвое, но не пополам – в меньшей части живём мы, в большей – наши соседи и друзья Изотовы. Там тоже есть бабушка и внучка…

– Тань, спишь?

– Нет…

– А вот если бы тебе сказали сейчас, что на семьдесят девятом стоят сто белых – ты бы пошла?

Бабушка имеет в виду фантастическую картину – белые грибы не надо искать, они в полном составе выстроились на особой поляне и «нас ждут». На семьдесят девятом километре железной дороги Ленинград – Выборг, где чистые сосновые боры.

– Пошла.

– Сейчас, ночью?

– Пошла бы!

Бабушка удовлетворённо молчит.

– Тань, спишь?

– Не сплю я.

– А если бы тебе сказали, что на семьдесят девятом – пятьдесят белых, пошла бы?

– Да.

– Ночью – пошла?

– Я бы побежала!

Бабушка согласно хмыкает. По отношению к грибам нет взрослых и детей – тут все дети, и на лицах удачников сияет одна и та же горделивая радость: «Я нашёл!»

Мы живём (каждое лето) на станции Каннельярви. Я умру, потрудившись, мне дадут премию: перед отправкой куда-там-положено прожить снова один день жизни, любой день, на выбор, и тогда без колебаний: станция Каннельярви, год, например, одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, конец июля, договорились, ладно? Только бы не передумали.

Что такое станция Каннельярви?

А станция Каннельярви – это вот что. Как известно, после бездарной позорной войны 1939–1940 года, которую затеял нехороший товарищ Сталин, тиран и деспот, к СССР отошли финские земли крупным куском вплоть до Выборга. Станция Каннельярви располагалась по железнодорожной ветке Ленинград – Выборг на 76-м километре. После войны финские территории стали постепенно заселять, но, надо сказать, поначалу не слишком удачно. Не блестяще шли де ла у поселенцев. Глухо толковали о финском проклятии, о заклинаниях финских колдунов…

Много лет спустя я узнала, что финны, покидая свои земли, увезли все могилы – и действительно, ни одного финского кладбища я никогда не видела, только фундаменты былых усадеб.

Уважаю!

Мы застали всего несколько хуторов, где жили либо креп кие куркули, горбатившиеся на своё хозяйство, либо угрюмые пьяницы, сдававшие жильцам маленькие постройки вроде сараев с целью дальнейшего пианства. В редкие минуты трезвости опойцы оказывались добродушными рукастыми мужиками, в затяжных запоях – белоглазыми страшилищами, рубившими топором крапиву с воплем «Фашисты! Фашисты!».

В 1967 году мы жили «У Степановых» (народ именовал хутора по фамилиям владельцев) – то была семья братьев-алкашей, Володьки и Мишки. Мишка был неженатый, а жена Володьки Степанова работала на переезде товарной железной дороги, по которой возили песок и щебень. Когда мы ходили в боры вдоль шоссе на Семиозерье, обязательно заходили в крошечный сказочный белый домик, казавшийся мне идеалом уюта и покоя.

Трудов немного: поднять шлагбаум – опустить шлагбаум. Поезда ходят редко. В палисаднике цветут георгины и ноготки. Внутри чистота… Жена Степанова явно отдыхала на рабочем месте от тупого ужаса своей семейной жизни. И домик на переезде считался у дачных детей очень неплохим вариантом возможного будущего трудоустройства – конечно, сильно уступая великой профессии продавца мороженого.

Мы – вольные жильцы, и на наших хозяев, бедных дегенератов-захватчиков, смотрим насмешливо. Мы от них не зависим. Поэтому бабушка, внеурочно выдавая Володьке Степанову на похмелку мятые зелёные трёшницы в счёт аренды (аванс вручён, остальное выплачивается только в конце лета), ещё и читала ему нотацию: «У тебя дочь!»

Дочь – рыжая Галя. Мы с подругой Верой берём её в компанию, от души сочувствуя и живо ощущая своё превосходство, ибо: у нас у каждой имеются (если на дворе 1967 год) отличные первоклассные папаши, обожаемые красавцы-отцы, папа Володя (мой) и папа Витя (Верин). Они бывает что слегка выпивают, всего лишь делаясь веселее и говоря громче обычного, но никогда не теряют ума и облика человеческого…

Так мне дали просимый день? Хорошо. Значит, мне пошёл девятый год… Начнём с того, что день мой с утра уже солнечный, и я просыпаюсь с улыбкой, как и всякий ребёнок, живущий в налаженном и спокойном мире, который просыпается от тёплого луча, облюбовавшего его мордашку.

Я девочка большелобая, задумчивая, с русой косой чуть не до пояса. Родители – молодые инженеры, на досуге играющие в самодеятельном театре, бабушка – ткачиха, загремевшая по комсомольской путёвке в НКВД, капитан госбезопасности в отставке. Характер у неё жестокий, нрав суровый, но ко мне бабушка повёрнута самой светлой стороной и выращивает меня старательно и прилежно. Однако в моём подарочном дне не будет никаких дворянских нежностей.

Мой день – трудовой!

Летим, друзья, на Карельский перешеек, где, куда ни глянь, всё леса да озёра. Здесь нет русского пейзажа с рекой и бескрайними полями, неважно дело обстоит и с берёзами. Кому скучно, мне нет, моё детство – это лес и лесные озёра, так что и счастье для меня – лес и лесные озёра. Этого ничего уж не изменишь. Кроме того, и это тоже Россия. Ведь добрый дедушка Ленин подарил Финляндии независимость только в 1918 году. Я с Финляндией не воевала, какая на мне вина?

В начале шестидесятых лес был дик, волен, полон зверья. Лоси попадались чуть не на каждом шагу и даже подходили вплотную к нашим избушкам по ночам, тёрлись рогастыми головами – чесались, а им сопутствовали свирепые лосиные вши, так что голову, идучи в лес, следовало заматывать глухо платком. Комары летали армиями валькирий, от них слабо помогал одеколон «Гвоздика» – спасала скорее особая дачная стойкость к укусам, многолетняя привычка отбиваться веткой, а вообще терпеть. Видели мы зайцев, удирающих от нас по узким полянкам, рассказывали о рыси, крупной хищной кошке с кисточками на ушах, что подстерегает добычу, сидя высоко в ветвях деревьев, и мы побаивались неведомой рыси, но никогда, правда, её не видали. Рысь осталась летней легендой, как и бабушкин волк.

Немногочисленные дачники вместе с местными, тоже редкими, жителями не могли собрать и тысячной доли ягод и грибов, произраставших в окрестностях. Так что жизнь в Каннельярви – это была могучая и плодотворная