Маскарад - Натали Питерс

Она порой удивлялась, почему он не сближается с ней. Почему не заходит к ней в комнату и не пытается сломить возникший между ними барьер? Как он может любить ее и вместе с тем не уступать своему желанию? Она чувствовала себя обманутой, и когда это особенно остро задевало ее самолюбие, Фоска пыталась возродить в себе ту ярость, которую столь долго питала по отношению к нему. Но, к своему удивлению, она обнаружила, что, хотя воспоминания об испытанных унижениях все еще не зарубцевались, она стала понимать мотивы его поведения. Сколько она ни пыталась, ненависти к Алессандро больше не испытывала.

Этим летом разговоры вертелись вокруг войны и назревающего конфликта между Францией и Австрией. Венецианцы разделились на два лагеря – на тех, кто полагал, что Венецию следует вооружить и подготовить к обороне против вторгающихся французских армий, и тех, кто выступал за сохранение нейтралитета и отстаивал невмешательство любой ценой. Сенат решительно поддержал последних. Но, хотя те обратились с серьезным предупреждением к воюющим странам, заявив, что не потерпят никаких нарушений своего нейтралитета на суше или на море, они вместе с тем не принимали никаких мер, чтобы практически подкрепить свои предостережения, скажем, утвердить ассигнования на закупку вооружений.

– Подобно Швейцарии, – однажды вечером рассуждал Алессандро, – мы пытаемся сохранить нейтралитет. Но в отличие от Швейцарии мы не обладаем таким преимуществом, как почти непреодолимые границы. У нас нет гор, за которыми мы могли бы укрыться. Мы ужасно уязвимы со стороны моря, поскольку нам не удалось сохранить сильный военно-морской флот. Как же в таком случае мы можем отразить захватчика? Боюсь, настало время, когда придется расплачиваться за два столетия бездумных удовольствий.

– Но, мой дорогой Алессандро, – вздохнул его собеседник, – вы, следовательно, считаете, что государство должно поддерживать постоянную готовность вести войну?

– Да, если оно хочет остаться свободным и не превратиться в вассала какой-либо алчной державы.

– Но ведь цивилизация развивается и процветает именно в условиях мира! Искусство, музыка и театр, приятные беседы и изящная литература – все это плоды мира.

– Венеция никогда не была более цивилизованной страной, чем в шестнадцатом веке, хотя в то время она вела непрерывные войны, – напомнил Алессандро. – Не хотите ли вы сказать, что кто-то должен был предупредить Тициана, Тинторетто, всех других, что им, дескать, не следует процветать, ибо в этом таится опасность?

Фоска не могла не восхищаться быстротой реакции мужа, прямотой его суждений и красноречием. Он не походил на других своих земляков, расслабленных годами самодовольства. Он больше напоминал венецианцев прошлого, которыми так восхищался, воинов, отважившихся захватить Грецию, Далмацию, всю Адриатику. Людей, которые способствовали развитию искусства и архитектуры, строили дворцы и соборы, ныне воспринимаемые как нечто само собой разумеющееся.

Туман предубежденности рассеялся, она смогла смотреть на Алессандро открытым и непредвзятым взглядом. За минувшие годы он изменился: стал более выдержанным, менее честолюбивым, более терпимым к слабостям других. Горе умудрило его, отцовство – смягчило, любовь – обуздала. Фоска теперь не могла представить, что нынешний Алессандро сознательно совратил бы ради своих политических целей невинную девушку. Да, теперь он заслуживал уважения и восхищения. И даже любви.

Друг Фоски Антонио заметил перемену, происшедшую в ней.

– Вы, моя дорогая, в последнее время рассеяны и мечтательны, – сказал он ей однажды, когда они сидели на южной террасе, наблюдая за молодежью, демонстрирующей свое искусство в гребле. – Вы сейчас напоминаете женщину, которая готовится стать матерью. Вы ничего от меня не скрываете?

– Мой милый, вы были бы первым, кто узнал бы о предстоящем материнстве, – сказала Фоска, прикрыв рукой глаза от солнечных лучей. – Вы же знаете, что от вас у меня тайн нет.

– Это неправда, – сказал он нудным тоном. – У вас новый поклонник. Новый любовник. В таких делах я никогда не ошибаюсь.

– Мой дорогой, неужели так легко прочесть мои мысли? – проворчала Фоска. – Итак, я похожа на влюбленную женщину?

– Если вы и не влюблены, то на грани того. Я уже раньше заметил признаки.

– Вы напоминаете мать Лоредана, – сказала, зевнув, Фоска. – Что, мой дорогой, это свидетельствует о вашем стремлении превратиться в пронырливую старуху? Вы бы лучше за собой следили, Антонио. Время идет. У вас стала пробиваться седина! Антонио, – Фоска наклонилась и взяла его за руку, – почему бы вам не жениться? Вы состоятельны и красивы, и я знаю с десяток девушек, которым доставила бы радость такая перспектива!

– Радоваться должны не девушки, а их родители, – назидательно заметил Антонио. – А мне не хотелось бы утруждать себя ухаживаниями за пожилыми людьми, добиваясь их благорасположения. Кроме того, я что-то не замечал, чтобы брак приносил кому-нибудь особое счастье. Мои женатые друзья могли бы быть и неженаты, ибо их мало волнуют супруги. – Он бросил на Фоску долгий изучающий взгляд. – Нет, что-то не так. Летнее солнце, должно быть, расплавило мои мозги.

Фоска посмотрела на него со странной улыбкой – загадочной и несколько самодовольной.

Недели пролетали одна за другой, казалось, времени для всех намечаемых увлекательных занятий, несмотря на долгие летние дни, не хватит. В конце сентября Лореданы традиционно давали костюмированный бал. На него приезжали гости из вилл, расположенных от обители Лореданов даже за сорок километров. Прием продолжался ночь, следующий день и захватывал еще одну ночь. Выпивались бочки вина, забивались десятки голов домашней птицы. Кухни работали день и ночь, чтобы прокормить визитеров.

Для нынешнего бала Фоска выбрала наряд испанской дамы – тесно облегающее фигуру платье, расходящееся от бедер многочисленными широкими оборками. Она вертелась перед зеркалом, помахивая черным кружевным веером. «Да, – подумала Фоска, – получается очень мило, весьма загадочно».

Ее голову украшал традиционный высокий гребень и черная кружевная мантилья. Прикрыв мантильей нижнюю часть лица, Фоска решала, сумеет ли она этой ночью проскользнуть в комнату Алессандро. Идея казалась соблазнительной, забавно было бы представить дело так, будто дама в маске попала неузнанной на бал.

По единодушному мнению, этот бал оказался самым лучшим из всех, что когда-либо давали Лореданы. Более проницательные и внимательные сплетники, вроде Карло, чичизбео донны Розальбы, отметили необычно хорошее настроение, в котором пребывал Алессандро, и тот факт, что он дважды станцевал с женой. Они вместе танцевали вальс, и, хотя в глазах многих этот танец считался скандальным, все согласились с тем, что чета Лореданов исполнила его весьма грациозно. Они были красивой парой. Как прискорбно, что их брак оказался несчастливым!