Антология современного анархизма и левого радикализма - Алексей Цветков

С другой стороны, радикальные монисты (исмаилиты, рэнтеры, антиномисты) считали, что тело и дух едины, что дух, живущий в черном камне, также проникает и в плоть, что все живет и все — жизнь.

«Вещи таковы, каковы они в момент встречи с ними... все естественно... все в движении, как если бы Истинный Господь действительно все время двигал бы их — но если мы будем искать свидетельств существования этого хозяина всех вещей, мы не найдем ничего». (Го Цзян)

Парадоксально, но монистический путь также пролегает через своего рода «убийство, войну, голод и стяжательство»: через превращение смерти в жизнь (пища, негэнтропия), через войну против Империи Большой Лжи — «пост души», или через отказ ото Лжи, от всего, что не живо и стяжание самой жизни, абсолютной мощи желания.

Даже больше: без познания тьмы («плотного опыта») не может быть познания света («гнозиса»). Эти два вида знания не просто дополняют друг друга: правильнее будет сказать, что они идентичны, как одна и та же нота, сыгранная в разных октавах. Гераклит сказал, что реальность находится в состоянии «войны». Только сочетание нот создает гармонию. («Хаос — это сумма всех порядков».) Теперь дайте каждому из наших четырех понятий покрывало из других слов (назвать фурий «милыми созданиями» значит не просто употребить эвфемизм. Это означает найти в фуриях больше смысла). Облеченные в эти покрывала, ритуализированные, реализованные в качестве искусства, эти четыре понятия приобретут свою темную красоту, свое «Черное Сияние».

Скажи «охота» вместо «убийства». В охоте заключается бесхитростная экономика всякого архаического, родоплеменного и неавторитарного общества. «Почитание» жертвы — это одновременно убийство, поедание плоти и путь Венеры, путь вожделения. Вместо «войны» скажи «бунт». Не классовая борьба, а вечный мятеж, в котором темное начало обнаруживает внутри себя светлое. Вместо «стяжательства» скажи «томление», непокорное желание, безумная любовь. И, наконец, вместо голода, этой пытки, говори о полноте, избытке, чрезмерности, щедрости, Даре самого себя Другому.

Без этого танца покровов ничто не может быть сотворено. Древнейшая мифология считала Эрота перворожденным сыном Хаоса. Эрот, дикарь, которого можно приручить, открывает ту дверь, через которую художник возвращается к Хаосу, к Единому, а затем устремляется обратно, унося с собой частицу прекрасного. Художник, охотник, воин — в них уравновешенность сочетается с пассионарностью, стяжательство с крайним альтруизмом. Упаси нас от всех спасителей, которые спасают нас от самих себя, от нашей животной, анимальной природы, без которой мы были бы лишены как anima, «живота», нашей жизненной силы, так и animus, «живчика», живительности роста, проявляющей себя в агрессии и ненасытности. Вавилон поработил нас, убедив в том, что наша плоть мерзка, и заставив ожидать спасения. Но если плоть уже «спасена», уже просветлена, если даже само сознание — разновидность плоти, осязаемый живой эфир, тогда мы не нуждаемся в силе, ходатайствующей за нас. Как сказал Омар: «дикость — это рай в настоящем».

Только свобода дает возможность подлинной жизни, убийство же — обычай Империи. Война — также вавилонское изобретение. Никто не должен умирать ради возвеличивания других. Голод входит в человеческую жизнь исключительно благодаря верховному жречеству — разве не Иосиф учил фараона спекулировать зерновыми? Стяжательство... жажда земли, символа богатства, силы, позволяющей деформировать души и тела других людей под лозунгом их спасения. Стяжательство тоже произрастает не из «природных обстоятельств», а из того, чисто человеческого обстоятельства, что все благотворные энергии втаптываются в грязь во славу Империи. Художник может выставить против этого свой танец покровов, тотальную радикализацию языка, «Поэтический Терроризм», который ударит не по живым существам, а по злотворным идеям, который собьет крышку с гроба, где похоронены наши желания. Удушливое и парализующее здание будет взорвано благодаря всеобъемлющей радости, когда радуются даже тьме.

Поскольку в АОА постоянно ведутся разговоры о «пещерности», я думаю, вы будете не против отправиться обратно в Каменный Век.

Нас не интересует «возврат к почве», если подразумевается скучная жизнь крестьянина, гребущего лопатой дерьмо. Не нужен нам и «родоплеменной» строй, если он связан с табу, фетишами и недоеданием. Мы вовсе не против концепции культуры, в том числе включающей технологию. Для нас проблемы начинаются с цивилизации.

То, что нам нравится в жизни палеолита, суммировано антропологической школой в выражении «Народы без авторитетов»: элегантная праздность общества охотников и собирателей, двухчасовой рабочий день, одержимость искусством, танцем, поэзией и любовью, «демократизация шаманизма», культивация ощущений, короче, культура.

А вот то, что нам не нравится в цивилизации: «сельскохозяйственная революция»; возникновение каст; Город и связанный с ним культ иерархической власти («Вавилон»); рабство; догма; империализм («Рим»).

Подавление сексуальности в «рабочее» время под эгидой «авторитетов». В общем, «Империи нет конца».

Новое пещерное мышление, базирующееся на высокотехнологичном, пост-аграрном, постиндустриальном, свободном от труда, кочующем (или «беспочвенном космополитском»), квантовом обществе — вот идеальный образ будущего согласно Теории Хаоса и «футурологии» (в том смысле, который придавали этому термину Роберт Энтон Уилсон и Тимоти Лири).

Что до настоящего, то мы отвергаем всякое сотрудничество с цивилизацией Постников и Обжор, с людьми, которые настолько стыдятся отсутствия страданий, что заставляют затягивать пояса себя и других и с теми, кто безжалостно нажирается, а потом возвращает съеденное в виде рвотных масс в мазохистических припадках диет и пробежек. Все способы доставить себе удовольствие и способы самоограничения подарены нам Природой. Мы никогда не станем отрицать самих себя, никогда не откажемся ни от чего, но в некоторых вещах нам отказано с самого начала, некоторых вещей мы лишены, потому что мы сами слишком велики для них. Я — пещерный человек настолько же, насколько пришелец со звезд, я — одновременно член команды и свободный пират. Как-то раз одного индейского вождя пригласили на банкет в Белый Дом. Когда разносили еду, он трижды наполнил доверху свою тарелку. Какой-то белый, сидевший рядом с ним, наконец, не выдержал и сказал: «Мистер Вождь, хе-хе... Не думаете ли вы, что это будет чуть-чуть лишку? ».

«Гм, — ответил ему вождь, — когда чуть-чуть лишку, для Вождя это — в самый раз».

Тем не менее, некоторые положения «футурологии» остаются под вопросом. Даже если мы, к примеру, согласимся с тем, что новые технологии, такие как телевидение, компьютерная техника, роботизация, космические исследования и т.д. содержат освободительный заряд, мы не сможем не заметить пропасти между их потенциалом и реальностью. Ба-нализация телевидения, яппификация компьютеров[69] и милитаризация Космоса указывают на то, что сами по себе эти технологии не дают строгой гарантии использования их возможностей для дела освобождения.

Даже если мы отвергнем ядерный Холокост, как еще одно Зрелище, поставленное для того, чтобы отвлечь наше внимание от реальных проблем, нам придется согласиться с тем, что такие понятия «гарантированное взаимное уничтожение» или «чистое оружие» несколько умерили наш пыл в отношении некоторых аспектов Высокотехнологичного Приключения. В Онтологическом Анархизме луд-дизм используется как тактика: если определенная технология, не зависимо от того, какие восхитительные возможности она может преподнести в потенции в будущем, используется для моего подавления здесь и сейчас, то я должен или найти способ ее саботировать, или завладеть средствами производства (или, что, вероятно, важнее, средствами коммуникации). Человеческое подразумевает использование техники, но нет такой техники, которая значила бы больше, чем человеческое во мне.

Мы с презрением смотрим на антитехнологический анархизм с его технофобиями, по крайней мере, считаем его неприемлемым для нас самих (существуют ведь другие хорошие люди, просто обожающие деревенскую жизнь). Но мы также отказываемся от технологической идеи фикс. Для нас все формы детерминизма выглядят равно бессодержательными. Мы не рабы наших генов, как не рабы и наших машин. То «естественно», что мы придумали и воплотили. «У Природы нет Законов — только склонности».

Для нас жизнь не принадлежит ни Прошлому — этой земле, кишащей призраками славной старины, стерегущими свои потускневшие сокровища в могильной тьме, ни Будущему, где мутанты-гидроцефалы ревностно охраняют секреты бессмертия, полетов со сверхсветовой скоростью, генной инженерии и упадка Государства. Или сейчас или ничего. Каждое мгновение пропитано вечностью, а мы заблудились в миражах, увиденных нами сквозь глазницы мертвого черепа, завязли в ностальгии по невоплощенному идеалу.