Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

— На скалах, правда, завидно, — сказал Андрей, улыбаясь, — особенно когда повиснешь между небом и землей.

— Так-эдак! — нескладно, но горячо подхватил Чулков и, в свою очередь, подогретый воспоминаниями, засучил рукав, показывая сбитый когда-то локоть. — Повисишь, да и сорвешься… Вот, сажен десять проехал на локтях и коленках, да с вывихнутой ногой…

Андрей сам мог рассказать немало, но он был задумчив и молча присматривался к своим людям. Каждого из них отметила дикая природа, с которой они сталкивались в течение долгих лет. Давний спор между ними и ею продолжался, не ослабевая, а ожесточаясь с годами. Пустынная земля как будто сознательно выживала пришельцев, пугала их зверями, засыпала им путь двухметровыми сугробами, превращавшимися по весне в жидкую кашу, изматывала бездорожьем, а они все переносили: тонули и выплывали, плутали среди гор, вязли в болотах, голодали, но, едва отдохнув, принимались за то же. И они еще любили ее — эту суровую землю!

Рассеянно слушая чей-то рассказ об открытии золота на Алдане, когда старательская вольница совершала сорокадневные голодные и холодные переходы по тайге, Подосенов припоминал события прошедшего дня.

Его вызвал со Светлого Чулков, обрадованный рудной жилкой, вскрытой в одной из канав. Жилка вправду оказалась интересной. И хотя Долгая гора уже не раз обманывала ожидания Чулкова и Андрея, открытие обнадежило их. Чтобы дополнительно разведать жилу на глубине, на канаве, как и прежде в таких случаях, заложили шурф.

— В третий раз будем пробивать, — со вздохом обратился Андрей к Чулкову, прерывая его новый рассказ, тоже из алданской эпопеи.

— В этот раз не ошибемся, — ответил Чулков, сразу проникаясь тревогой главного геолога.

— Послезавтра картина станет ясной, — сказал Андрей, представляя себе сеть земляных работ на горе.

— Не раньше, Андрей Никитич, а может, и затянется дело: скала ведь сплошная — подрывать придется.

— Дольше ждали…

— У меня предложеньице есть, — тихо заговорил Чулков, придвигаясь поближе, — я не хотел все сразу… Объявился здесь один из бывалых старателей-золотничков, говорит, что амбарчик знает. Верст за тридцать.

— Километров, товарищ Чулков! — весело поправил Андрей. — Когда я вас отучу от старинки? Значит, амбарчик открыт!.. И надежный человек?

— Кремень!

— Ну-ка, давай его сюда.

«Кремень» оказался мужчиной лет сорока восьми, с шершавой бородкой, с русыми патлами, торчавшими из-под войлочной шляпы. Сбористые шаровары его, спадавшие пузырями на коричневые краги, были сшиты не из темного трико или молескина, именуемого таежниками то ли за крепость, то ли за черный лоск чертовой кожей, а из светлой бумазеи с мелкими букетами синих и красных цветов. Поверх распоясанной рубахи накинута старая, чудом державшаяся на одном плече вытертая до плешин меховая дошка.

Он был крепко навеселе, но глубоко посаженные глазки его горели бойко и ярко, как у медвежонка.

— Права на вольную разведку имеет, — шепнул Чулков Андрею и ободряюще кивнул своему гостю.

Но тот совсем не нуждался в ободрении: даже в таком шутовском наряде он сумел внушить разведчикам если не уважение к себе, то сочувствие и живой интерес.

— Закурил!.. Четвертый день уже, — заговорил он, подходя к Андрею. — Вылетел из тайги бос и наг. Вот оперился по мере возможности. — Он оглянул себя не без удовольствия, и в то же время озорные искорки блеснули в его глазах. — Позвольте представиться — мещанин Мышкин, как теперь принято выражаться, из прочих, вроде бы вольный кустарь-одиночка. Отец мой был препровожден в сибирские края царским этапом за фальшивые деньги. А я, став на возрасте, решил посвятить себя благородному металлу. Дело трудное, но завлекательное и до святости чистое. — Он исподлобья взглянул на Андрея и неожиданно серьезно сказал: — Вы не обращайте своего внимания, что я много треплюсь, — намолчался. Три месяца в тайге в молчанку играл.

— Вы не из нашего района отправились? — спросил Андрей.

— Нет, я оторвался в пути от поисковой партии, но туда, — подчеркнул он последнее слово, — направлялся специально. Я раньше в Верхне-Амурской компании служил разведчиком, и мы в эти места тоже заглядывали. Решил кое-что проверить.

— Ну и как?

— Все в порядке. Посмотреть и вам не мешало бы, товарищ инженер…

— Андрей Никитич, — подсказал Чулков.

— Я помню, что Андрей Никитич. Богатства особого не обещаю, но не прогадаете. Тем паче не дальше сорока километров. И старая ороченская тропа есть.

— Пойдем — пятьдесят окажется, — пошутил Андрей.

— А кто их тут мерял! Якуты за двести верст в гости чай пить ездят.

«Надо побывать, — решил Андрей. — Возьму шурфовщика да промывальщика, продуктов, чтобы в случае надобности оставить им на неделю. Когда вернусь, Чулков уже проведет дополнительную разведку на жиле…»

Мысль о том, что они приближаются к значительным открытиям на Долгой горе, все время волновала Андрея.

— Поезжайте, а мы за это время выясним, — сказал ему Чулков после ужина. — Зачем вам здесь томиться: проведем сами, как полагается. Может, и вправду амбарчик-то у Мышкина богатенький. Двух рабочих смогу вам дать. Эх, жалко, Егорыч болеет, вот бы его туда!.. Грамотой не силен, но для самостоятельного задания по россыпной разведке лучше не сыскать. Честный, работяга, лоток у него в руках так и играет. Убежденный разведчик. — Чулков обдал Андрея крепким махорочным дымком — прикуривал от его папиросы, — потом сказал с недоумением: — Такой здоровяк был — и свалился. Неужто и вправду от водки с горчицей? Перцу я ему не особенно много сыпанул: только что зацепил на ноже. Врачи — они любят добрых людей в сомнение вводить. На вот, мол, тебе, терзайся. А там, где самим слабо, помалкивают. Почему бы, к примеру, не сказать человеку: дескать, жить тебе осталось крайний срок — неделя?

— Ему тогда тяжелее будет, — возразил Андрей, устраиваясь на нарах в углу, рядом с Чулковым.

— Это уж мое дело: тяжелее или легче мне будет, зато я свои последние денечки проведу с толком.

— С каким толком?

— Таким… что я бы велел вынести себя на самый шум, где народу полно, на волю, и все бы глядел да слушал, дышал бы так, чтобы про боль забыть. А может, и умереть забыл бы. — В бараке, набитом людьми, раздался смех, Чулков всмотрелся в темные углы и добавил: — Ведь если доктора молчат, я и пролежу один и проохаю, пока она меня не придушит.

— Нет, лучше не знать, — сказал молодой голос.

— Как хочешь, — серьезно согласился Чулков. — Помирай в одиночку.

В бараке снова раздался смех, хотя многие из рабочих, находившихся в нем, не раз уже глядели в лицо смерти и яростно сопротивлялись ей.

Смеялся и Андрей. Он очень любил жизнь и землю, но смерти не боялся и не задумывался о возможности небытия. Он признавал эту неизбежную необходимость в будущем — признавал довольно спокойно, — а пока жил, дыша полной грудью, стараясь сделать содержательным каждый день своей жизни.

— Растревожился я тогда очень, — говорил рядом Чулков. — Ну-ка, думал, умрет Егорыч, с какой бараньей совестью я жить останусь? А потом встретил Валентину Ивановну в больнице, и сразу отлегло на душе. Ка-ак она меня успокоила в этот раз! Будет, мол, жить ваш приятель. Руку мне подала так, будто сроду мы с ней знакомы были.

— Красивая она… — явно стесняясь, сказал за спиной Андрея молодой разведчик Мирский.

— Митек наш прямо влюбился!.. — откликнулся другой рабочий.

— Ты сам распинался, чтобы хоть посмотрела на тебя!

— Ну, куда нам! Смотреть-то она смотрела, да как на деда Ковбу. Попробуй подступись к ней!

— С народом она просто держится, — возразил Чулков. — Я нынче наших ребят проведал — не нахвалятся.

— А муж у нее есть? — спросил басом сидевший на порожке открытой двери Моряк, до пятидесяти лет доживший без сединки и всегда с шуткой.

— Не посвататься ли хочешь? — поддразнил кто-то из молодежи.

— Э, просто интересно! Вместе сюда ехали на пароходе. Могу и посвататься. Мне все можно. Только я и на ней бы не женился, потому что заботу переносить не в силах. У меня от задумчивости затемнение в мозгах делается. Скиталец морей, а теперь скиталец-таежник. Полундра! — вдруг зычно заорал Моряк, вызывая общий смех.

— Когда выпьет, так из него эти слова как из худого решета сыплются! — сказал Чулков Андрею, который и сам уже знал Моряка как облупленного. — А мужа у Валентины Ивановны нет, видно? — повторил он вопрос Моряка, задевший почему-то и его.

— Нет, — сказал Андрей неохотно.

Он сам в последнее время думал о Валентине очень хорошо, и ему не понравились эти мужские разговоры о ней.

— Красивые люди всегда несчастные, — твердо заявил Моряк. — Не родись красив…