Звезда королевы - Елена Арсеньева

Ну что же он не идет?! Мария досадливо ударила кулаком по подушке. Правда, когда они приехали из театра, возле дома стоял фиакр, что означало: у них посетители. Так и оказалось: барона ожидал какой-то невзрачного вида человечек, и оба тотчас удалились в кабинет, Мария на всякий случай пошла в библиотеку, постояла у камина, но нет, ничего не слыхать: верно, слуховая труба действовала только в одном направлении. Но тот посетитель давно, уже не меньше часа назад, отправился восвояси: в ночной тиши Мария уловила удаляющийся стук колес фиакра. А Корфа все нет и нет. Придет ли он, в конце концов?! Может быть, он сегодня устал, и женщина ему попросту не нужна? Наверное, более искушенные в любовных делах дамы как-то возбуждают страсть в своих любовниках, побуждая их делать то, что им хочется; Марии приходилось слышать, что существуют даже особенные блюда для усиления эротического настроения: трюфели, яичный желток, мед, всевозможные специи; особенно артишоки. Считалось, что молодым девушкам неприлично даже пробовать их! Мария уже не была молодой девушкой, однако ни разу в жизни не ела артишоков — нужды не было, да и охоты; а сейчас, наверное, не помешало бы возбудить и свои собственные эротические настроения.

Господи, ну какая глупость, что она выдумала, зачем она здесь?!

Марии вдруг захотелось как можно скорее оказаться в своей комнате, упасть в собственную постель, никого не ждать, закрыть глаза, отдаться сну… и все забыть хотя бы до утра.

Она откинула одеяло, рванулась с кровати — да и замерла, вся покрывшись ледяной испариной: в коридоре скрипнул паркет под чьими-то осторожными шагами.

Мария в панике взглянула на окно: третий этаж, высоко… как бы ноги не переломать! Спрятаться под кроватью? Но, не найдя своей любовницы в еще теплой постели, барон может остаться ждать ее — или подстерегать, если заподозрит неладное. Кто знает, сколь долго продлится это ожидание — что ж, Марии до утра под кроватью в пыли лежать? (Комната Николь блистала чистотой, однако Мария почему-то не сомневалась, что под кроватью у нее все заросло пылью и паутиною.) Спрятаться в шкаф, подобно любовнику, застигнутому ревнивым мужем на месте преступления, и всю ночь провести между юбками и кринолинами Николь, с завистью размышляя, почему ее платья, хоть и менее роскошны, чем у хозяйки, но гораздо элегантнее?.. Ох, нет, поздно, все уже поздно!.. Дверь отворилась, и Мария едва успела упасть на постель. С головой накрывшись одеялом, она сквозь щелочку, остановившимися глазами, вглядывалась в темноту: барон задул стоявшую у двери свечу, едва вошел. Конечно, зачем ему свет? Он тут знает каждый уголок! Эта мысль наполнила сердце Марии тоской, а мягкий, как шелк, шепот: «Ma belle! [149]«, достигший ее ушей, заставил глаза наполниться слезами. Можно сколько угодно уповать на темноту, надеяться, что заставишь мужа своей свежестью и нежностью потерять голову и обо всем забыть, все простить, но сейчас-то он пришел не к тебе, и шепчет ласковые слова не тебе, и все тело его в порыве страсти устремлено не к тебе!

Мария как бы обмерла от этого горького прозрения и даже не сразу поняла, что происходит, ощутив на своем теле сильные, горячие руки. Она хотела крикнуть, оттолкнуть оскорбительные, не ей расточаемые ласки, но не смогла пошевелиться. Да какое там! Она и пикнуть не успела, а ее батистовое неглиже оказалось уже сорвано и отброшено; протестующий крик был заглушен жадным ртом, прижавшимся к ее губам, а тело распластано тяжелым мужским телом.

Какие там артишоки! Какие специи! Судя по всему, муж Марии так изголодался по своей любовнице, что не мог дождаться мгновения, когда овладеет ею, и даже не заботился о том, чтобы и она была готова принять его. Впрочем, возможно, что и Николь обыкновенно набрасывалась на него чуть не на пороге.

Значит, этакие неистовые объятия, более похожие на сражения, обоим не в новинку? Как бы то ни было, протестовать или открывать барону глаза у Марии не было ни сил, ни возможности. Да и глупо теперь-то вставать в позу оскорбленной невинности! Ей оставалось лишь пытаться хоть как-то соответствовать своей роли — роли любовницы.

Григорий сделал Марию женщиной, но не избавил от стыдливости; в любви с Вайяном она искала более веселья и нежности, чем страсти, и уже этим была счастлива; однако сейчас ей вдруг захотелось вполне разделить frénésie d'amour [150] своего мужа-любовника, и прежние страхи и сомнения отступили. В конце концов, она пришла сюда сражаться за своего мужа! Как прекрасно, что можно перестать быть собою — забытой, заброшенной, страдающей, оскорбленной; та, прежняя Мария никогда не осмелилась бы отбросить всякую стыдливость, как последние обрывки нежного батиста, и впиться в мужское тело с тем же неистовством, с каким оно впивалось в ее тело.

Благословенна тьма! Благословенны тяжелые шторы на окнах! Можно не опасаться быть узнанной, не ждать в тревоге возмущенного, изумленного возгласа — Мария сперва крепко жмурила глаза, а потом открыла их, но не увидела ничего. Чудилось, сам ночной мрак обтекает, обнимает ее, сливается с нею, трепещет под ее горячими ладонями, которые с безудержным, неутолимым любопытством гладили, ласкали, исследовали все изгибы этого сильного тела, не минуя и самых сокровенных уголков. Все эротические знания Марии следовали из недавно прочитанных «Liaisons dangereuses» [151] Шодерло де Лакло, однако манящие страницы сейчас оживали и расцвечивались новыми, неожиданными красками.

Внезапная волна взаимного восторга, накатившая на любовников-супругов, заставила их забиться сладострастной дрожью, хрипло шепча слова любви губами, не прерывающими поцелуев, — а потом отбросила измученные, покрытые потом тела на разные края широченной, взбаламученной кровати — и отхлынула, оставив их в полубеспамятстве, задыхающихся и обессиленных.

Мария ощущала, что улыбка не сходит с ее нацелованных губ. Наверное, настала пора переходить к признаниям? Пожалуй, барон не будет очень суров и к ней, и к себе за то, что не узнал давно знакомого тела любовницы. Мария вспомнила его отповедь наутро после свадьбы насчет вкуса любимых губ и аромата любимого тела — и только плечом повела: как она тогда ревновала к Николь, которая своими навыками первейшей парижской кокотки и медведя из берлоги могла бы поднять. Сейчас же барон, похоже, испытал нечто гораздо более потрясающее — вон, лежит почти бездыханный, изредка сладострастно, блаженно постанывая, переполненный только что испытанным наслаждением.

«Пожалуй, это очень мило и приятно, но мужчины, очевидно, или чувствуют острее, или им достается больше удовольствия», — так оценила Мария свой новый опыт. Однако и впрямь, кажется, пора признаться. Ее клонит в сон, да и барон, верно, вот-вот уснет, сломленный усталостью… Ох, будет сцена, если он проснется утром прежде Марии — и увидит рядом с собой не ту, кого ожидал увидеть!