Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2) - Сергей Витте

Мне несколько лиц говорило, что после катастрофы на Аптекарском острове, когда он в разговорах проводил такие мысли, которые совершенно противоречили тому, что он говорил ранее, когда он был предводителем дворянства в Ковно, губернатором в Саратове, а потом министром внутренних дел, то он на это отвечал: "да, это было до бомбы Аптекарского острова, а теперь я стал другим человеком".

{324}

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

МОЯ ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ ЛЕТОМ 1906 г.

Теперь я перехожу к изложению обстоятельств, имевших место при моей поездке заграницу. В мае месяце я уехал прямо в Брюссель к моей дочери. В Брюсселе пробыл дней 10, познакомился там с принцем Наполеоном, империалистическим претендентом на французский престол. Тогда еще он не был женат на дочери короля Леопольда Бельгийского, так как король не соглашался выдать за него дочь из соображений политических, так как он проводил большую часть своего времени во Франции и там весьма жуировал, а потому он полагал, что выдав свою дочь за претендента на французский престол, он может этим несколько попортить свои отношения к французской республике.

Как то раз принц Наполеон, с которым я обедал у тамошнего первого банкира Ламберта, женатого на дочери парижского банкира Ротшильда, просил меня придти к нему запросто со своей женой завтракать. Через несколько дней я пошел к нему завтракать. Меня удивило то, что у него в доме вся его прислуга и лица, там находившиеся, не называли его иначе, как Ваше Величество, т. е. представляя себе, как бы он есть французский Император. Там я узнал, что отставные офицеры французской армии и даже некоторые из действующих офицеров империалисты, поочередно приезжают к нему и по несколько месяцев дежурят и исполняют обязанности адъютанта. Точно также все французские пожилые империалисты, с известными более или менее именами, поочередно приезжают к нему и исполняют обязанности обер-гофмаршалов, т. е. иначе говоря, как бы министров двора. Хотя завтрак был совершенно простой, тем не менее соблюдался весь этикет, как бы на завтраке у Императора.

{325} После завтрака он меня попросил зайти к нему в кабинет, где я наедине имел с ним такой оригинальный разговор: он мне сказал, что вот он хорошо знает меня по моей государственной деятельности и по репутации, которою я пользуюсь в Европе, что он хотел ко мне обратиться, чтобы я ему даль совет, как ему поступить, и мне объяснил, что дело заключается в том, что в виду такого неспокойного настроения во Франции, которое существует, и каковое беспокойство идет от того, что с каждым днем все усиливается крайняя партия социалистов, его советчики ему советуют явиться во Францию и сделать империалистическое пронунсиаменто, т. е. объявиться Императором, и просил сказать, что я по этому предмету думаю, причем он мне сказал, что особенно во Франции беспокоятся, что там дошли до таких крайностей, что даже говорят о возможности министерства Клемансо, такого крайнего человека с социалистическими идеями.

На это я ответил принцу, что как мне ни неприятно ему сказать то, что я думаю, тем не менее, в виду его доверчивого ко мне отношения, я считал бы нечестным ему не сказать откровенно мое мнение, а мое мнение таково, что такая авантюра не может иметь никакого успеха, что я убежден в том, что, если Клемансо сделается президентом министерства, то министерство Клемансо обратится в министерство буржуазное; что там все социалисты - до тех пор, пока не входят во власть, а когда входят во власть, то сами обстоятельства складываются так, что они видят, что проводить свои социальные теории они не в состоянии. Поэтому, с точки зрения экономической, материальной - Франция представляет собой страну с наименее прогрессивным финансовым и экономическим законодательством; хотя она и республика, но соседние государства провели в свою государственную экономическую, финансовую жизнь гораздо большие демократические реформы и принципы, нежели Франция.

На это принц мне пожал руку и сказал, что он очень рад от меня это слышать, так как и он внутри души был того же мнения. Действительность вполне оправдала мои указания. После этого министерства Клемансо было министерство такого крайнего социалиста, как Бриана, и эти министры со своими коллегами социалистами и крайними, как только делались министрами, не выходили из рамок государственного благоразумия, и до сих пор во Франции не введена даже такая мера, как подоходный налог, который введен уже давно и в Германии, и в Англии, и в других Европейских Государствах.

{326} Из Брюсселя я с дочерью и зятем должны были неожиданно выехать в Экслебэн, где находилось семейство Нарышкиных, т. е. отец и мать моего зятя с некоторыми детьми, так как Василий Львович Нарышкин заболел воспалением легких и там умер. Моя же жена с внуком отправилась в Париж. Из Экслебэна моя дочь с зятем поехали в Петербург вместе с гробом Василия Львовича, чтобы похоронить его в Невской Лавре, а я вернулся в Париж и с внуком поехал в Виши.

В Виши я получил телеграмму от известнейшего, замечательного ученого Мечникова, в которой он меня спрашивал, могу ли я его принять. Я Мечникова знал еще с Новороссийского университета, так как, когда я кончал курс, он там начал профессорствовать по кафедре зоологии. Так как он был, по тому времени, довольно крайних идей, а я был гораздо более консервативных идей, то мы с ним не особенно сходились, тем не менее, я его отлично знал. Я ответил Мечникову, что я его во всякое время с большим удовольствием приму.

* Однажды в Одессе я имел с Мечниковым большой спор по поводу защиты диссертации на магистра моего товарища Лигина (впоследствии попечителя варшавского учебного округа). Мечников и его компания из естественников, имея самые слабые математические познания, его хотели провалить потому, что он маменькин сынок и консерватор.

Обратились к знаменитому геометру Шалю, который ответил, что за диссертацию Лигина следовало бы дать доктора, а не только магистра механики. Вот этот милейший, достойнейший и талантливейший Мечников меня также упрекал, что я мало убил людей. По его теории, которую он после выражал многим, я должен был отдать Петербург, Москву или какую либо губернию в руки революционеров. Затем через несколько месяцев их осадить и взять, при чем расстрелять несколько десятков тысяч человек. Тогда бы, по его мнению, революции был положен конец.

Некоторые pyccкие с восторгом и разинутыми ртами слушали его речи. При этом он ссылался на Тьера и его расправу с коммунистами. Впрочем, Мечников прибавил: это я так говорю - ведь я не политик...

Затем и в России начали при критике моих действий ссылаться на Тьера. Какое невежество и потемнение разума. Начать с того, {327} что Тьер искусственно коммуну не создавал. Мечников в основу своих пожеланий ставит грубейшее провокаторство. Затем Тьер действовал, опираясь на народное собрание, выбранное всеобщею подачею голосов. Он громил парижскую коммуну, опираясь на мандат и желание всей Франции. Относительно репрессий не он толкал национальное собрание, а обратно - он его всячески сдерживал.

Если бы после 17 октября было собрано всеобщею подачею голосов народное собрание, то оно бы потребовало от меня не всеобщих расстрелов, а полного прекращения таковых. Но мало того, оно потребовало бы еще отказа династии Романовых от престола и во всяком случае отказа Государя от царства и передачи всех виновных в позорнейшей и страшнейшей войне верховному суду. В результате произошла бы братоубийственная война, которая, вероятно, окончилась бы отложением некоторых наших окраин и занятием некоторых наших провинций чужеземными армиями. Ведь наша армия в 1.000.000 человек была в Манджурии, и мне удалось только к моему уходу почти через полгода вернуть большую ее часть в Pocсию.*

Мечников ко мне приехал и просил меня дать ему совет по следующему делу: ему предлагают в Оксфорде кафедру с 3000 фунтов стерлингов жалованья и с квартирой, отоплением и освещением на счет университета, т. е. с жалованьем около 30 тыс. рубл., и он меня спрашивает, советую ли я ему принять это место или нет. Я его вопроса не понял и спросил его, а сколько вы получаете, будучи одним из главных деятелей в института Пастера в Париже. Он сказал, что он получает 3 тыс. франков, но без всяких других каких-нибудь добавлений. Тогда я ему ответил, что по моему мнению, вопрос кажется довольно ясен для ответа. На это он мне сказал, что для него вопрос совершенно не ясен, потому что он ни за что не переменил бы положения у Пастера на профессора в Оксфорде, хотя там жалование больше и материальное обеспечение больше, но только у него есть сомнение: он получает из России по второй закладной из земельного имущества своей жены около 8 тыс. рублей в год и вот он в сущности на это и живет.

Если только он может был уверен, что это не пропадет, что он это будет получать, то, конечно, он никогда никакого места не примет и останется в институте Пастера, где он приобрел репутацию не только во Франции, но и во всем свете. Судя по тому, что происходит в Pоccии и, главными образом, вследствие идей об экспроприации земельного имущества, его стращают, что он может эти деньги потерять и не получить. В этом случае он жить в Париже не в {328} состоянии и должен будет принять кафедру в Оксфорде. Я его успокоил и сказал, что принудительно экспроприации земель в большом объеме не будет, и если бы даже она была, то она будет производиться за вознаграждение а следовательно, он получит и соответствующий капитал, поэтому он может быть совершенно покоен. Он мне поверил. Конечно, так и случилось. Это обстоятельство меня с ним очень сблизило.