Мы - живые - Айн Рэнд

Продавец вытер нос рукой. Промокнув краем передника оставшиеся на горлышке бутылки подтеки льняного масла, спросил:

— На сегодня все, гражданин?

— Все, — ответил Андрей Таганов.

Продавец, оторвав кусок газеты, завернул бутылку; на бумаге проступили жирные пятна.

— Как идет торговля? — поинтересовался Андрей.

— Отвратительно, — ответил продавец, пожимая плечами, на которых, как на вешалке, болтался старый синий свитер. — Вы первый покупатель за последние три часа. Рад слышать человеческий голос. Целый день ничего не делаю, только гоняю мышей.

— Да, невесело. Терпите убытки, наверное?

— Кто — я? Магазин принадлежит не мне.

— В таком случае, мне кажется, вы скоро останетесь без работы. Хозяин сам будет выполнять обязанности продавца.

— Кто? Мой шеф? — Продавец издал хриплый смешок; широко раскрыв рот, он выставил напоказ два своих сломанных почерневших зуба. —- Никогда в жизни. Хотелось, бы посмотреть, как элегантный товарищ Коваленский взвешивает селедку или льняное масло.

— При такой торговле всю его элегантность скоро как рукой снимет.

— Кто знает, — вздохнул продавец.

— Все может случиться, — заметил Андрей Таганов.

— С вас пятьдесят копеек, гражданин.

— Держите. До свидания.

У Антонины Павловны были билеты на новую балетную постановку в Мариинский театр. Это представление давалось для членов профсоюза, и Морозову в Пищетресте дали билеты. Но поскольку он был равнодушен к балету, да к тому же его ждали на каком-то школьном собрании с докладом по вопросу пролетарского распределения продовольственных товаров, он отдал билеты Антонине Павловне. Она пригласила с собой Аео и Киру. «Конечно, это будет революционный балет, — объясняла она, — Красный балет. И вы, конечно, знаете мое отношение к политике, но нужно иметь широкие взгляды на искусство, как вы считаете? В конце концов, это интересный эксперимент».

Кира отказалась, и Лео пришлось идти с Антониной Павловной одному. На ней было зеленое, вышитое золотом платье, слишком тесное в талии. В руках Антонина Павловна держала перламутровый бинокль на длинной позолоченной ручке.

Кира договорилась о свидании с Андреем. Но когда она вышла из трамвая и направилась по темным улицам к дворцовому саду, она почувствовала, как ноги ее наливаются свинцом, а напряженное неподатливое тело начинает сопротивляться; казалось, будто она идет против сильного ветра. Ее плоть напоминала ей о том, что она старалась забыть, — о прошлой ночи, похожей на ее первую ночь, проведенную в серебристо-серой комнате, в которой она вместе с Аео прожила уже более трех лет. Тело ее ощущало чистоту и святость; непослушные ноги пытались удержать ее от приближения к тому, что казалось кощунством, потому что она страстно желала этого, и в то же время именно в этот вечер ей не хотелось желать этого. Наконец Кира поднялась по высокой темной лестнице. Андрей открыл дверь.

— Андрей, сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?

— Прежде чем тебя поцеловать?

— Нет, потом. Своди меня сегодня вечером в кино.

— Хорошо, — сказал Андрей, поцеловав Киру. Лицо его не выражало ничего, кроме неизменной радости от встречи с ней.

Они вышли вместе, под руку. Под ногами скрипел только что выпавший снег. На холщовых афишах трех самых больших кинотеатров на Невском красными буквами было написано:

ГВОЗДЬ СЕЗОНА!

НОВЫЙ ШЕДЕВР СОВЕТСКОГО КИНЕМАТОГРАФА! «КРАСНЫЕ ВОИНЫ»

Эпическое полотно о героических подвигах красноармейцев в гражданской войне!

САГА О ПРОЛЕТАРИАТЕ!

Колоссальное произведение о массовом подвиге рабочих и крестьян!

На одном из кинотеатров также висел плакат:

ТОВАРИЩ ЛЕНИН СКАЗАЛ:

«ИЗ ВСЕХ ИСКУССТВ, ВАЖНЕЙШИМ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ КИНО».

Вход в кинотеатр был ярко освещен. Билетеры зевали, уныло поглядывая на прохожих. Никто не обращал внимания на вывешенные фотоснимки с кадрами из фильма.

— Сюда ты не хочешь, — заметил Андрей.

— Нет, — подтвердила Кира.

В четвертом кинотеатре, поменьше, шел заграничный фильм. Это была старая, неизвестная, непримечательная по составу актеров лента; на стекле витрины были наклеены три выцветшие фотографии с изображением дамы с чрезмерным макияжем на лице, одетой в платье, которое было модным лет десять назад.

— Может, посмотрим это? — предложила Кира. Касса была закрыта.

— Извините, граждане, мест нет, — пояснил билетер. -— На этот и на следующий сеанс все билеты проданы. Фойе полностью забито желающими.

— Что ж, сойдут и «Красные воины», — вздохнула Кира, когда они покорно пошли прочь.

В фойе огромного с белыми колоннами кинотеатра было пусто. Сеанс уже начался, и по правилам никого не должны уже были пускать. Однако оживившийся билетер с готовностью пропустил их.

В зале было темно и холодно. Грохот оркестра отражался от стен огромного пустого помещения. Кое-где среди свободных рядов сидели случайные зрители.

По экрану, шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме со штыками наперевес. Толпа в серой ободранной форме сидит у костра и варит похлебку. Тянется бесконечно длинный товарный поезд, в вагонах которого сидит толпа в ободранной форме. Появляются титры: «Спустя месяц». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Повсюду развеваются знамена. На фоне серого горизонта ползает в окопах толпа в серой ободранной форме. Появляются титры: «Битва под Завражино». Толпа в лакированных сапогах расстреливает выстроенную вдоль стенок толпу в лаптях. Появляются титры: «Битва под Самсоново». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Появляются титры: «Спустя три недели». На фоне заходящего солнца тянется бесконечно длинный поезд. Появляются титры: «Пролетариат наступил тяжелым сапогом на горло поверженных аристократов-предателей». Толпа в лакированных сапогах танцует в грязном борделе среди разбитых бутылок и полуголых девиц, которые смотрят прямо в камеру. Появляются титры: «Но красным воинам присущ дух верности делу пролетариата». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. В фильме нет ни сюжета, ни героя. До этого Кира и Андрей обратили внимание на плакат в фойе: «Цель пролетарской культуры — показать жизнь масс во всей ее полноте».

В перерыве перед второй серией Андрей спросил Киру:

— Хочешь посмотреть, чем закончится?

— Да, еще все равно рано.

— Я знаю, что тебе фильм не нравится.

— Ты тоже от него не в восторге. Забавно получается, Андрей. У меня была возможность пойти сегодня вечером на новую балетную постановку в Мариинский, но я отказалась, потому что спектакль был революционным, и вот сейчас я смотрю это эпическое полотно.

— С кем у тебя была возможность пойти в театр?

— Да так, с одним моим другом.

— Не со Львом Ковалеиским, случайно?

— Андрей, тебе не кажется, что ты ведешь себя бесцеремонно?

— Кира, из всех твоих друзей — он единственный…

— …который тебе не нравится, я знаю. И все же мне кажется, что ты говоришь об этом слишком часто.

— Кира, тебя не интересует политика, не так ли?

— Нет, и что?

— Ведь у тебя никогда не возникало желания бессмысленно принести в жертву свою жизнь и запросто вычеркнуть из нее годы, проведя их в тюрьме или ссылке? Правда?

— К чему ты клонишь?

— Держись подальше от Льва Коваленского.

Она открыла рот, и на некоторое время ее рука застыла в воздухе. Переведя дыхание, она с большим трудом выговорила:

— Что… ты… имеешь… в виду… Андрей?

— Надеюсь… ты не хочешь прослыть знакомой человека, который дружит с плохими людьми.

— Какими людьми?

— Разными. С товарищем Серовым, например.

— Ну что у Лео может быть…

— Он ведь владелец частного продовольственного магазина, так?

— Андрей, ты что, разговариваешь со мной как агент ГПУ с…

— Нет. я тебя не допрашиваю. Я просто хочу знать, насколько хорошо ты знаешь его дела, — для твоей же безопасности.

— Какие, какие дела?

— Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказал тебе слишком много. Но я должен быть уверен, что твое имя нигде не будет фигурировать.

— Где оно может фигурировать?

— Кира, с тобой и по отношению к тебе я не агент ГПУ.

Свет погас. Оркестр заиграл «Интернационал».

На экране, тяжело ступая на сухую заскорузлую землю, движется толпа в грязных сапогах. Перед зрителями мелькают огромные, во весь экран серые сапоги с толстыми подошвами; снаружи, под действием мышц, они собраны в складки, изнутри пропитаны потом. Сапоги не спешат, но и не медлят; это не копыта, но и не человеческие ноги; они перекатываются с пятки на носок, с пятки на носок, подобно серым танкам, дробя и сметая все, что попадается на их пути, превращая комья земли в пыль; бесконечным серым потоком чеканят шаг безжизненные, лишенные жалости сапоги.