В руках врага - Дэвид Вебер

Ужас захлестнул ее, ибо лицо Алисон Харрингтон сказало ей все.

Глава 25

Завершив изометрические упражнения, Скотти Тремэйн утер вспотевшее лицо выданным пленникам грубым полотенцем. Проку от этих тряпок было маловато, поскольку влагу они впитывали немногим лучше водоотталкивающего пластика, но офицер был рад и этому. Могли бы и вовсе ничего не дать!

Возвращать пленникам их багаж в БГБ сочли нецелесообразным, в результате чего Скотти, как и его товарищам, приходилось обходиться той форменной одеждой и тем бельем, в котором они предстали перед Рэнсом. Конечно, современные синтетические ткани были прочными и носкими, но поскольку мундиры пришлось носить постоянно, они вскоре стали выглядеть отнюдь не щегольски.

Правда, охранники предложили пленным переодеться в ярко-оранжевые робы, однако те единодушно отвергли это, сделанное отнюдь не из добрых побуждений, предложение. Мундиры, пусть потертые и драные, позволяли им чувствовать себя не безликими арестантами, а офицерами Ее Величества, а это стоило того, чтобы стирать вручную свою одежонку, выстраиваясь в очередь к единственному в отсеке умывальнику.

Размышляя, Скотти вспомнил единственного из своих соратников, кто согласился на посулы хевенитов, стиснул зубы и снова утер лицо, скрыв под полотенцем гримасу отвращения. Это предательство потрясло его сильнее чем он мог ожидать… и в известном смысле даже сильнее, чем дикое известие о смертном приговоре леди Харрингтон. В космическом масштабе событий измена Харкнесса особого значения не имела, никакого влияния на ход войны оказать не могла и уж всяко была несопоставима с намечавшейся неправосудной казнью женщины, которую Тремэйн уважал больше, чем кого бы то ни было во всей галактике. Скотти понимал это, однако вновь и вновь возвращался мысленно к тем дням на станции «Василиск», когда его, такого же зеленого необстрелянного юнца, как нынешний Карсон Клинкскейлс, главстаршина Харкнесс принял под свое чуткое мудрое покровительство. Не читая нотаций, не наставлениями, а примером он терпеливо учил салажонка быть настоящим офицером. Такова участь старшин всех флотов в истории человечества: наверное, и в эпоху Пунических войн такие же умудренные опытом морские волки брали на себя попечение о карфагенских салажатах, превращая их в грозных противников флотоводцев Рима. Каждый флотский командир стал тем, кем он стал, благодаря мудрости и терпению своего не имевшего офицерских погон наставника, и для Скотти таким наставником был Харкнесс.

К глазам лейтенант-коммандера подступили слезы. Всегда – и на крейсере «Бесстрашный», и после перевода на «Трубадур» МакКеона, и в Первой Битве при Ельцине – они с Харкнессом были вместе. Вместе служили на «Принце Адриане», вместе прошли через горнило Третей Ельцинской кампании, вместе дрались в двух первых битвах за Найтингейл. Вслед за Тремэйном Харкнесс перешел на «Пилигрим», и когда корабль тяжело пострадал в бою, именно их взаимовыручка спасла жизни и им самим, и всем уцелевшим в том тяжком бою членам команды. Скотти никогда даже не пытался охарактеризовать их взаимные отношения – они казались чем-то, не нуждающимся в формулировках и определениях, – однако всегда, даже в самых отчаянных, а то и безнадежных ситуациях, не падал духом, если знал, что где-то рядом с ним был Харкнесс.

И вот теперь Харкнесса рядом не было, и он чувствовал, что рухнула одна из опор его личного мироздания – то, что придавало окружающему незыблемость и надежность. Теперь все вокруг стало зыбким и неопределенным, а коварное предательство ранило так сильно, что ему хотелось кричать от боли на всю Вселенную. Только вот предала его отнюдь не Вселенная, и вопли гнева ничего изменить не могли. Глубоко вздохнув, он усилием воли отогнал прочь скорбь по оставшемуся в его памяти Горацио Харкнессу. Тремэйн знал, что скорбь все равно вернется, однако, будучи старшим по званию офицером в отсеке, считал своим долгом подавать товарищам пример выдержки и самообладания. И этими качествами, равно как и обостренному чувству ответственности, он был обязан не в последнюю очередь все тому же Харкнессу! Ему казалось, что пока он исполняет заветы Харкнесса, предательство старшины неким непостижимым образом вычеркивается из реальности. Кроме того, ему помогали мысли о людях, которых просто невозможно было представить проявившими слабость. Скотти невесело думал, доведется ли когда-нибудь леди Харрингтон или капитану МакКеону узнать, что сохранить достоинство и не выказать признаков отчаяния в присутствии Клинкскейлса, Мэйхью, Кэндлесса и Уитмена ему помогли не мужество и самоотверженность, а боязнь подвести их, не дотянуть до их стандартов?

Заставив себя рывком подняться со скамьи, Скотти еще раз напомнил себе, чем он обязан им и, несмотря ни на что, Горацио Харкнессу. Как бы ни повел себя сам Харкнесс, Тремэйн усвоил его уроки слишком хорошо и не собирался забывать их, что бы ни случилось на борту «Цепеша».

Джеймс Кэндлесс проводил взглядом направлявшегося к энсину Клинкскейлсу лейтенант-коммандера Тремэйна и поежился. Хотя формально Джейми числился офицером морской пехоты, ему с Уитменом казалось, что их место вовсе не здесь, рядом с флотскими офицерами. Оба они служили гвардейцами, и не просто гвардейцами, а личными телохранителями землевладельца, однако их землевладелец оказалась плененной и приговоренной к смерти, а они не только допустили это, но и остались в живых.

«Этого стыда нам не избыть до конца дней! – подумал Кэндлесс, отстраненно глядя на присевшего рядом с Клинкскейлсом и ободряюще заговорившего с ним Тремэйна. – Пусть мы не могли вызволить землевладельца, но в таком случае обязаны были погибнуть с честью.»

Тот факт, что, когда хевениты приговорили ее к смерти, ни его, ни Уитмена рядом не было, никакого значения не имел. Землевладельца избили прикладами, Нимица покалечили и едва не убили, а верные телохранители ничего не сделали для той, кого поклялись защищать.

Заскрежетав от отчаяния зубами, Кэндлесс закрыл глаза. Он знал, что Уитмену тоже не по себе, но даже Уитмен не мог постичь всей глубины его страданий. Шесть лет вместе с майором Лафолле Кэндлесс провел возле леди Харрингтон, оберегая ее от врагов, а порой и от самой себя – от опасностей, в которые ввергала ее отвага и привычка идти на риск ради других. А теперь она осталась в одиночестве, находилась лишь Богу Испытующему ведомо где, терпела лишь Испытующему ведомо какие лишения и ждала неминуемой гибели, тогда как Джеймсу Кэндлессу было отказано даже в праве умереть рядом с ней.

Открыв глаза, он снова увидел Тремэйна и Клинкскейлса, невольно отметив, что испытания сделали лейтенант-коммандера более зрелым, да и Клинкскейлса заставили заметно повзрослеть. Телохранитель обвел взглядом помещение: Уитмен, склонившись над умывальником, стирал мундир, а лейтенант Мэйхью и лейтенант медицинской службы Уокер играли в уголке в шахматы на доске, существовавшей лишь в их воображении. Они пока держались, но никто не знал, сколько это продлится и чем закончится. Пленные не имели ни малейшего представления о том, сколько времени лететь до Аида, а хоть бы и имели! У них не было ни хронометров, ни календарей, они даже не знали, как долго находятся в пути… в конце которого землевладельцу предстоит погибнуть, а им всем – стать безымянными узниками тюрьмы размером с целую планету.

В этой ситуации Кэндлесс видел для себя лишь один выход. Возможностей спасти землевладельца у него имелось не больше, чем захватить этот корабль, однако кое-что он сделать мог. Решение далось на удивление легко, хотя гвардеец никогда не замечал в себе задатков берсерка. Умереть вместе с землевладельцем ему не дадут, но когда-нибудь, рано или поздно, он получит свой шанс. Пусть не сразу, пусть придется ждать, но рано или поздно он заставит этих ублюдков в черно-красных мундирах убить его, но он умрет, лишь прихватив с собой хотя бы одного из них. Хотя бы одного…

– Ладно, вошь камерная, одевайся, – глумливо обронила охранница, швыряя Хонор оранжевую робу.

Хонор, не глянув в ее сторону, поймала комбинезон и принялась одеваться. С того момента, как два охранника вошли в ее камеру для проведения регулярного послеобеденного обыска, имевшего официальной целью «предупреждение и недопущение возможной попытки самоубийства», она смотрела только прямо перед собой. При этом унизительном ритуале всегда присутствовали двое: сегодня вторым был сержант Бергрен, особо радовавшийся любой возможности покуражиться над пленницей, иногда его сменял Хэйман, а то и сам Тиммонс, но одно оставалось неизменным: второй охранник всегда был мужчиной.

Даже действия сотрудников БГБ регулировались правилами, причем на бумаге эти правила нередко выглядели вполне разумными и приемлемыми. Другое дело, что они оставляли определенный простор для толкования, и двуногие животные вроде Тиммонса и его банды умели извратить регламент так, что, не нарушая формально ни единого пункта, получали возможность вдоволь поиздеваться над своими жертвами. В правилах оговаривалось, что производящий обыск должен быть одного пола с обыскиваемым, и Хонор всегда осматривала женщина. Однако тот же регламент предусматривал присутствие при обыске второго охранника, пол которого особо не оговаривался. Вот этим вторым Тиммонс непременно назначал мужчину.