Прошедшие войны - Канта Ибрагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Испуганный Цанка, не долго думая, полетел следом. Его полет был рассчитанным и он, сгруппировавшись, сумел смягчить падение. Быстро встал и подбежал к неподвижному товарищу. Тронул за плечо.
— Андрей Моисеевич! Андрей Моисе… — Арачаев не успел договорить, как Бушман резво поднял голову.
— Я цел? — спросил он.
— Вроде да — только кое-что отлетело, — и Цанка весело засмеялся.
Бушман тяжело встал, оглядел себя и тоже стал смеяться. — Все. Теперь мы на свободе, но от этого не легче. Теперь все зависит от нас.
— И от Бога, — добавил Цанка.
Они подобрали свои рюкзаки, долго искали топорик.
— Послушай, — прошептал Бушман. — Ничего не слышно?
Кругом было тихо и безмолвно, только робко шел дождь и, как молоденькая девственница, щебетала ранняя вода с камнями, мечтая о большой любви, верности и ласке. Думая не о любви, а мечтая о простой, обыденной жизни, двинулись в неизвестность два беглеца, две худые жердочки в океане бескрайней чужой земли.
Они шли всю ночь вдоль реки по каменистому неровному руслу таежной реки. Часто спотыкались, падали, с трудом вставали и шли дальше, подгоняемые страхом погони. Бесконечный дождь промочил всю одежду. В сапогах шлепала холодная влага. На своих длинных тощих ногах, как на ходулях, Арачаев шел впереди, низко наклонив голову, придерживая обеими руками ремешки рюкзака, который, как тяжеленная гиря, все больше и больше давил все его тело к земле. Андрей Моисеевич отстал, он часто спотыкался, падал, вначале громко матерился после каждого приземления, после, устав и окончательно выбившись из сил, только сопел и протирал влажной рукой залитые дождем очки, боясь потерять из виду длинный, как огородное пугало, силуэт напарника. Единственное, что облегчало им путь, было то, что их маршрут вдоль реки всегда шел по наклону вниз. В некоторых местах спуск был такой крутой, что их тела невольно бежали, тогда дохлые ноги не успевали переставляться, и они падали лицом вниз, в остроконечные камни, обдирая в кровь лицо и руки. В одном месте Цанка, споткнувшись, полетел кубарем вниз, и когда с трудом поднялся, на него налетел Андрей Моисеевич — они уже вместе прокувыркались несколько раз. Лежа, обматерили друг друга, стали ругаться, махать руками и ногами. Били не столько друг друга, сколько по каменистому грунту. Цанка неожиданно стал кашлять — кашель был сухой, резкий, выворачивающий все внутренности наружу; он скрутился в клубок и вместе с каждым новым потугом его тело непроизвольно подпрыгивало, все больше и больше сжимаясь в спираль.
Бушман тем временем, тяжело кряхтя, встал на ноги, пнул Цанка:
— Хватит валяться, вставай.
Приступ кашля прекратился, было слышно, как тяжелые капли упруго вонзались в промокший ватник Арачаева.
— Пошли, — грубо сказал Бушман, еще раз пнул с силой безмолвно лежащего напарника и исчез в ночи.
Пролежав, не двигаясь, еще некоторое время, Цанка выпрямился, лег на спину, холодный дождь щедро лил в лицо, протекал жгучими струйками по шее к телу. Он хотел встать, пытался раскрыть глаза, что-то крикнуть, но вся сила мрачной ночи придавила все его тонкое тело к холодному каменистому грунту. С другой стороны какие-то твердые металлические предметы, находящиеся в рюкзаке, кололи его в спину, пытаясь надломить не только последние остатки воли, но и хребет.
Наверное, Цанка так и остался бы лежать, если бы не очередной приступ кашля, который снова согнул его в пояснице, и его тело невольно оказалось в сидячем положении. Теперь вместе с кашлем наружу вырвалась едкопахнущая мокрота; он тяжело, надрываясь, сплюнул ее и почувствовал некоторое облегчение.
Потом тяжело встал. Вокруг ничего не видно. Мрачно.
— Андрей! — тихо вскрикнул он.
Его голос потонул в падающем ливне.
— Андрей Моисеевич! — уже громко закричал Арачаев.
Ко всем невзгодам еще и страх одиночества охватил Цанка. Он стал метаться по сторонам, ничего не видя, все время спотыкаясь о неровности. Вдруг нога провалилась в темноту. Он свалился в воду, мощное ледяное течение распахнуло свои широкие объятия и потащило упрямо вниз. Цанка отчаянно закричал, метнулся обратно к берегу, больно ударился об огромный валун, и следующим движением его течение реки рвануло к чуть возвышающемуся берегу. Здесь река сворачивалась в водоворот, точила грунт, ища себе простора жизни. Цанка поддался течению, и когда почувствовал злое шипение водоворота, с отчаянием подался вверх; его голова взметнулась вверх, и он грудью ударился о невысокий берег, следующая волна подтолкнула его, и, в кровь царапая руки, вцепившись в острый камень, — выполз. Долго лежал, уткнувшись лицом в твердую землю… Он снова ощутил борьбу за жизнь. Он снова выжил и ему снова хотелось жить.
Упрямо встал. Окончательно промокшее в ледяной воде тело тряслось. Зубы невольно стучали, отдаваясь болью в висках. Уплывшая в реке шапка обнажила выбритую голову и тощую шею. Цанка с щемящей тоской думал о своей теплой кровати в санчасти и невольно, чисто инстинктивно тронулся обратно вверх по пологому склону, но в следующее мгновение вспомнил о высоченном заборе, о горе трупов, о Семичастном — развернулся и побрел вниз вдоль бурлящей, разжиревшей по весне реке.
Некоторое время спустя он почувствовал, что барабанная дробь дождя, падающая на его непокрытую голову, утихла, затем совсем перестала. Воздух стал светлым, легким. Подул резкий порывистый ветер. Небо поднялось, прояснилось. Над горой из-за туч стыдливо обозначился контур откушенной Луны — он выступал все отчетливее и резче. Наконец туманность медленно уползла за гору, и яркий полумесяц заглянул в бескрайнее ущелье.
Цанка замер, озираясь вокруг. Ему показалось, что он до сих пор был под мокрым одеялом и теперь кто-то заботливо снял его.
Снега практически не осталось, только вдоль склонов белели глубокие морщины. Река разошлась; чернела, с шумом перекатывая камни, поперек нее наискось поверх тысяч водяных каракуль перекинулся лунный мост.
Бледно-зеленый безжизненный свет Луны обнажил контуры бездонного ущелья. Казалось, что вся эта говорливая река с криком и отчаянием вливается в огромную черную пасть и что там конец света и жизни.
Цанка стоял в нерешительности, дрожа от страха и холода, боясь двинуться с места. Луна несколько раз скрывалась за тучами и вновь выглядывала. Вдалеке на фоне всего темного виднелся какой-то объемный предмет. Он манил и одновременно пугал Цанка. Неожиданно при новом появлении Луны что-то слабо блеснуло. "Очки Бушмана" — подумал Цанка, и крикнул:
— Андрей Моисеевич! Андрей!
— А-а-а-а-, - пронеслось долгое эхо по ущелью.
— Что орешь? — совсем рядом услышал он голос Бушмана.
Цанка с радостью кинулся к пугающему его контуру. Он хотел обнять друга, поцеловать его. Ему казалось, что они уже вечность не виделись и что на всем свете только они двое остались в живых.
— На выпей, — уперся Арачаев в протянутую руку. В лицо ударил резкий запах спиртного.
Сделав глубокий глоток, Цанка оторвал фляжку от синюшных губ.
— Хватит. Давай сюда, — Бушман резко вырвал посуду, выплескивая содержимое.
Приятная жидкость обожгла полость рта, горло и потекла вниз, разнося по животу тепло и блаженство.
— Дайте еще, — взмолился Цанка.
— Нет… Беречь надо, — ответил физик, делая при этом еще один глоток. — Дорога дальняя. Беречь надо… Ты-то не смог достать, хотя и работал в санчасти… Куда шапку дел? Что, жарко?
— В реке… Уплыла.
— Ну и поплыл бы вместе с ней… Ладно, пошли — уже светает.
Андрей Моисеевич резко двинулся, Цанка еще некоторое время стоял, наслаждаясь теплом, хлынувшим по всему телу, и затем обреченно побрел вслед за напарником, боясь потерять его из виду. Не пройдя в пути еще и одной ночи, Арачаев окончательно убедился, что их затея бессмысленна, что у них не хватит сил преодолеть огромное расстояние. Однако оставаться одному в этом безжизненном пространстве было страшно, еще страшнее была мысль, что могут их догнать и тогда последуют жестокие пытки.
С этими угрюмыми мыслями он шел вслед Бушмана и видел, как неровно шатаясь двигался его партнер. Руки физика бессвязно болтались, видимо, хмель окончательно овладел всем его телом и духом.
Андрей Моисеевич остановился, посмотрел по сторонам, громко матернулся. Затем, качаясь из стороны в сторону, снова побрел, напевая шепелявым голосом какую-то вульгарную песенку.
— Цанка! Цанка! Догоняй, — кричал он пьяным голосом, беспечно махая руками. — Мы на свободе! Мой план гениален! Я добьюсь своего!.. Вперед!.. Только вперед!
Споткнувшись, Бушман грузно упал, не мог встать и потому смеялся сам над собой и говорил:
— Встать! Вставай, Андрей Моисеевич! Ты должен идти. В твоих руках будущее. Тобой будет восторгаться мир!
Арачаев долго смотрел на самодурство товарища и, плюнув в сторону, медленно побрел по течению реки вниз.