Нет времени - Константин Крылов

Впрочем, и вся советская цивилизация смотрелась рядом с подтянутым Западом этаким комическим героем, «коллективным санчопансиной» — то есть чем-то кургузым, приземистым и отчаянно завидующим. Наверное, так зачем-нибудь было нужно…

Но в сторону постороннее. Итак, вытянутость, стройность букв — признак несоветскости книги. Напротив того, сгорбленные, кургузые, кацапистые — по выражению одного моего приятеля — литеры маркируют обычно советскую продукцию.

Использование шрифтов помимо таймсообразных иногда допускалось в качестве отдельного бонуса, этакого «дозволенного изыска». Например, издания «Библиотеки античной литературы» набирались гарнитурой «Академическая»[286] (то есть перекроенной «антиквой»).

Использование несерифных шрифтов — признак ведомственной, «ротапринтной» книги, или инструкции по пользованию швейной машинкой, или ещё чего-то подобного, что к «советской книге» отношения уже не имеет.[287] Исключением — из разряда тех, что подтверждают правило — могли считаться детские книжки из разряда «для самых маленьких», где допускались простейшие начертания букв, в том числе и лишённые засечек, — крупные, чёткие, похожие на оладушки или картофельники. И, разумеется, всё сказанное не касается шрифтов, используемых для оформления обложки — тут допускались всяческие фантазёрства, в том числе рисованные шрифты и т. п.[288]

Несколько слов о советской книжной орфографии. Первое и самое главное: надёжно, стопроцентно советскими следует считать книги, набранные после частичной орфографической контрреформы — то есть окончательной отмены апострофа на месте твёрдого знака и возвращения «ъ».[289] Интересно отметить, что эта «сдача назад» совпала (или даже была частью) с частичной реабилитацией традиционного русского государства, причём масштаб реабилитации точно совпадал с масштабом этой маленькой орфографической контрреформы. А именно: если в недоброй памяти времена «под’ездов» и «об’явлений» абсолютно всё, связанное с уничтоженным большевиками русским государством считалось трефным и подлежало исключительно хуле и забвению, то с обратным введением в слова законного «ъ» (но только там, где без него никак нельзя) «новый мир» начал сквозьзубно признавать кое-какие пользы «старого мира» (но, опять же, там, где без них было совсем затруднительно[290]). Впрочем, сравнение натянутое и без него можно тоже обойтись.

Как правило, гарнитура содержала 33 буквы русского алфавита. «Ё» считалось факультативным: в гарнитуре литера присутствовала, однако использовалась только в тех случаях, когда без неё ну никак нельзя было обойтись — например, при транслитерации иностранных имён. То есть «ёж» писался как «еж», но какой-нибудь «Ёнссон» писался именно как «Ёнссон», а не «Енссон». Увы, это правило выполнялось несистематически. Особенно обидно было то, что оно по каким-то причинам не распространялось на широко известных людей. В результате несколько поколения советских людей жили и умерли, так и не узнав, что кумир интеллигенции Николай Рерих и народный любимец Жерар Депардье на самом деле звались Рёрихом и Депардьё (не говоря уже о Рёнтгене и Гёринге).[291] Что, наверное, не очень большая трагедия, но всё-таки обидно же ведь.

Встречались и случаи бескомпромиссной борьбы с карамзинским изобретением. В таком варианте «ё» систематически заменялось на «е» во всех русских словах, а в иностранных — на «йо» или даже «йе». Бедолага Ёнссон в таком случае становился Йонсонном или даже Йенсонном, что уж совсем никуда не годится.

Впрочем, политика в области буквы «ё» вообще была очень сложна. Систематически гонимая и дискриминируемая на бумаге, несчастная буква в конце концов сама стала признаком дискриминации. По старой недоброй традиции в важных словах пишется уважительное «йо». Например, никто никогда не осмелился бы назвать известный американский город «Нью-Ёрком»: важный иностранный населённый пункт величается исключительно «Нью-Йорком». Такое же почтение проявляется к значимым импортным именам — начиная от шекспировского «Йорика» (а вот попробуйте написать «Ёрик» — сразу становится «ёрнически смешняво») и кончая лемовским «Йоном Тихим». Последний, правда, непонятно чем заслужил такую милость — герой он вроде как комический. Так что, надо понимать, уважили автора лично.[292]

Теперь о буквах ещё более редких, чем «ё». В некоторых гарнитурах, например в «Литературной», на всякий случай имелись и ять, и фита, и даже ижица. Это мне известно потому, что «Литературной» набирались тексты серии «Памятники литературы Древней Руси». Правда, тамошние яти пришиблены, как будто им дали по шапке, и по виду напоминают твёрдые знаки. Никакого сравнения с изящными дореволюционными шрифтами.

Из других примет советской книги стоит упомянуть соотношение кириллицы и латиницы. В классической советской художественной книжке латиница смотрится чужеродным элементом. Особенно это видно, если книжка высокой печати. В этом случае латинские буквы почему-то чуть поднимались над строкой — буквально на волосок, но этот волосок очень дёргал глаз. Сказанное не касалось специализированной научной литературы — там со шрифтами всё было нормально, включая не только обычную латиницу, но и всякие вариации с аксантами и проч.

Отдельная тема — вид книжного абзаца. Как известно, «русский» книжный абзац устроен так: первая строка имеет отступ — то есть она короче второй, третьей и прочих строк. Другие способы разделения абзацев — например, расширение интервала между строчками — не применяются. Так вот: в добезцарёвых книжках отступ был невелик: как правило, две буквы, редко три. Современные российские книги довольно часто следуют тому же правилу, — возможно, в целях экономии бумаги или ещё почему. Советские же книги обычно были устроены так, что отступ составлял три-четыре буквы. То есть заглавная буква нового абзаца нависала над третьей или четвёртой буквой следующей строки.

При всём том в советских книгах практически не встречались обычные в наши дни огрехи построения абзаца — висячие строки (сейчас они — повсюду, даже в очень качественных изданиях), а также несколько переносов подряд (скажем, больше двух-трёх). Последнее относится, конечно, не к специфичным изданиям типа энциклопедий, в которых надо было компактно уместить столбиком немаленький абзац, но к обычным книгам. В советские времена предпочитали растянуть строчку, сделать побольше интервалы между словами, но избежать лишнего переноса.[293]

Опечатки в советских книгах почти не встречаются — по причинам, изложенным выше: корректура работала не хуже редактуры. В наше страшное время опечатки и описки остаются в основном на совести автора. Правда, некоторые издательства ещё держат марку, в том числе «Владимир Даль», где ещё сохранились старые тётки, знающие русскую орфографию. Я очень старался избавить от огрехов ту книгу, которую вы держите в руках — и то, получив корректуру, ужаснулся собственной безграмотности.

Стоит ещё отдельно сказать, что советские книги практически не бывали репринтными: соввласть откровенно не любила никаких «копий» и «репринтов», предпочитая распорядиться заново набрать текст и заодно проверить, нет ли в нём каких несоответствий генеральной линии. Одним их немногих исключений был популярный словарь Владимира Даля — все его издания претендовали на адекватное воспроизведение оригинала. Но претендовали зря, ибо даже в репринтном Дале делались купюры — например, с соответствующих страниц было убрано слово «жид» и все его дериваты, а освободившееся место кое-как заполнилось благодаря увеличению расстояний между строчками.

Все эти особенности советской книги были не просто «случайным набором черт» — нет, они составляли единое целое. Не «канон» — но, по крайней мере, некое стилевое единство.

Сейчас оно разрушено. Остались обломки, которые каждый тащит в свою сторону. Странным образом, никто не желает всерьёз экспериментировать — российские книжки похожи на советские по части недостатков, а достоинств у них почти нет (если не считать содержания, но мы о нём не говорим), Современная российская книга — это, как правило, несостоятельная вещь, несостоятельная именно как вещь, «которую в руках подержать не зазорно». Исключения есть, но.

Не знаю, изменится ли что в будущем. Я буду считать, что подвижки в этом вопросе имеются, когда увижу русскую книгу с широкими полями и высокими, узкими, устремлёнными вверх буквами-окнами, открытыми на восток.

Проклятая свинья жизни

Сергей Витицкий. Бессильные мира сего. СПб.: Амфора, 2003

Это у вас получилась художественная правда.