Том 4. Рассказы для больших - Саша Черный

Но сладкого в Провансе не так уж много. Виноград надоел, даже волосы им пропахли, терпкий винный дух над всей долиной повис. Варенье из ежевики… Бррр! Бумагу для мух им смазывать. Фиги приторны, светлые, темные ли, объешься и вспомнить противно: будто мармелад из слабительной кашки с песком. Лучше уж чистый сахар. И поздние персики какие-то бездарные, — щеки толстые, а укусишь — резиновый мячик. Ни соку, ни сладости.

Дыня, конечно, райский фрукт. Фрукт ли? Ну как же сказать, — не овощ ведь? Хотя провансальские дыни, правда, больше на овощ похожи. По французскому положению едят их перед обедом с солью и перцем. Наружность изумительная, аромат — ваниль с сигарой. А взрежешь, тыква тыквой, прямо злость берет. Приготовишься к полному удовольствию, прикусишь мякоть… и осторожно, чтобы тетка не заметила, в бумажную салфетку сплюнешь. Дыня!

И вот тетя как-то сказала, что за перевалом на старой ферме, там, где над дорогой гранатные деревья, — чудесные дыни. Вава достала из-под подушки свой крохотный бисерный кошелек, пересчитала франки, хватит, и, никому не сказав ни слова, пошла. Угостит всех, а то они тут, в Провансе, совсем вкус потеряли;

На буром боярышнике краснели крепкие ягодки. Мимо Вавы проплыл на разбитом грузовичке молодой краснощекий мясник… Берет вареником, глаза блестят, усы блестят, нос блестит. Подумаешь, тореадор какой… Нахал! Еще оборачивается. Но ведь и она тоже обернулась. Ерунда… С мясником она, слава Богу, не флиртует. Обогнула свежий хоровод сосенок, поднялась на горку, — вот и гранаты. Какие тугие луковицы сидят в мелкой листве, за ними, словно крепость, старые провансальские службы и в глубине такой милуша-дом: фисташковые ставни, матово-розовые стены, веранда в тени темных кургузых шелковиц… И на столе неизменная кошка.

Собаки? Но какая же провансальская собака укусит входящего в усадьбу человека… Не то что Ваву, почтальона и то не укусит. Полаяли для порядка и завиляли у маленьких незнакомых ног хвостом: «Нам скучно. Мы очень-очень вам рады…»

Навстречу Ваве поднялся дремавший у колодца в камышовом кресле грузный и крепкий старик и так хорошо улыбнулся, будто он четырнадцать лет назад Ваву на руках носил. Какой толстяк! Совсем как душа Хлеба в «Синей Птице». Пожалуй, еще толще. Как только его камышовое кресло выдерживает.

Старик вежливо подтянул свои огромные светло-небесного цвета штаны и, лениво поглаживая толстые ватныё усы, ждал. Вава быстро и толково объяснила. Она гостит у дяди вон там. Тетя ей сказала, что на ферме, где гранатные деревья, можно достать настоящую дыню. Сладкую, потому что русские едят дыню на десерт. Так вот, пожалуйста, — Вава просит выбрать самую-самую сладкую…

Толстяк, все добродушнее ухмыляясь, выслушал балерину, — с таким же видом выслушал бы он залетевшего в усадьбу болтливого попугая. Прикрикнул на пристающих к гостье с телячьими нежностями собак и повел ее в сарай.

В солнечной полумгле золотились груды желтого перца, отсвечивали слоновой костью гирлянды чеснока, и вдоль стены, на широких лавках зеленели овальные дыни.

— Нет, нет, не эта. Эти для французов.

Он нагнулся к стоящей у ног корзине, поднял круглую янтарную дыню в продольных дольках с бородавками и сжал ее в мягких руках.

— Сладкая? — недоверчиво спросила Вава.

— Как мускат. А вы еще и эту возьмите. Дыня не утка, можно съесть и две.

Вава подумала, потрогала в бисерном кошельке свои монетки и выбрала сама третью дыню. Самую крупную.

— Сколько вам за все три?

Толстяк опять, не спеша, подтянул свои штаны и улыбнулся во весь рот:

— Ничего. Кланяйтесь, пожалуйста, вашей тетушке. Семена пусть сохранит, — сорт первоклассный.

Бедная Вава чуть с дынями на землю не села.

— Как ничего? Но ведь тетя говорила, что на ферме за гранатными деревьями…

— Совершенно верно. Но это мой сосед продает, по ту сторону дороги, чуть подальше. Да вы, барышня, не волнуйтесь. Там тоже гранатные деревья… А я не продаю. Да вы, барышня, не волнуйтесь. Неужели старый человек не может своей доброй соседке через ее милую племянницу послать несколько дынь. Надеюсь, что вы теперь убедитесь, что у нас в Провансе сладкие дыни растут…

Что ей было делать? Пробормотала что-то такое нелепое старику, даже собак не погладила, и — бегом домой. И глаза у нее были такие растерянные, будто у нее в сумке не дыни, а бомбы лежат.

Куриная слепота. Это она к здешнему богачу Дюбуа влетела, совершенно ясно… «Пожалуйста, самую сладкую, русские едят дыни на десерт…» И еще третью, самую крупную, величиной с арбуз, сама прихватила…

Что теперь тетя скажет? Вава свернула в лесок и, разогревшись от быстрой ходьбы и конфуза, присела на пень, чтобы собраться с мыслями и перевести дух. Сердце стучало — срам-срам-срам… Попрошайка несчастная… В голове отчетливо звенело: «Ду-рын-да». Но вавиным пальцам не до сердца, не до головы было. Пальцы торопливо достали из сумочки шпильку, вспороли в одной из дынь треугольник и поднесли ко рту ароматный, сочный ломтик.

Вава даже застонала от удовольствия. Да… Вот это так дыня… Если шербет положить на ананас, и то — никакого сравнения…

1930

МЕЛКОЗЕМЕЛЬНЫЙ ГРИПП*

Есть, конечно, помешательства неопасные. Собирает человек марки, какой тут риск. Купит в год франков на двадцать, — серию какую-нибудь юбилейную. Специально для таких фанатиков выпускают… А главная коммерция в обмене — с такими же блаженными. Да в знакомой конторе иностранные конверты, Христа ради, выпрашиваешь.

Сидит такой собиратель вечером за столом и, вместо пасьянса, сокровища свои раскладывает. В лупу зубчики проверяет, пинцетом запасные уники со страницы на страницу переволакивает… Гость у него под носом все бублики съест, в холодном чае муха за мухой ванную берет, а он и не замечает. Лицо у него такое вдохновенное, будто он продолжение «Египетских ночей» обдумывает.

Марки — это ничего. А я вот напоролся гуще…

Приходит ко мне приятель, Сергей Дроздов — хороший человек, чтоб он сгорел без страховки. И конечно, с места в карьер интимный разговор.

— Что же, Василий Созонтович, ты все еще свое коптильное заведение держишь?

— Какое заведение?

— Небо, — говорит, — все еще коптишь?

Отвечаю ему логично:

— Если ты опять про давешнее, лучше уйди. Вот на метро франк пятнадцать сантимов, — в первом классе поедешь…

Европейцу скажи — либо уйдет, либо пластинку переменит, ну а свой по тому же месту да той же наждачной бумагой. Либо еще номером крупней возьмет.

— Удивляюсь, — говорит, — тебе, Вася. Чудом у тебя какие-то допотопные доллары сохранились, а ты их, как нищая тряпичница, в тюфяке просаливаешь.

Молчу. Человек воспитанный сразу бы по глазам понял, что я его мысленно свиньей обозвал, а этому хоть бы что.

— Странная у тебя, Вася, мания величия. Все население — ослы, а ты один Спиноза… А вдруг наоборот? Как бы тогда не прогадал.

Варенье я ему подвинул. Молчу. Средство старое: какой угодно фонтан заткнет.

Однако он выносливый.

— Ну, ладно. Только ты меня не перебивай… Вокруг Парижа на сто километров все клочки расхватаны. Фотографы, рабочие, астрономы, кокотки, блондины, брюнеты — все покупают. И только ты, Эльбрус какой, даже не почешешься. Не идиоты же все? С высшим образованием среди них есть некоторые… А в чем гвоздь? Земля пить-есть не просит, а цена растет да растет, как сало на кабане. Понял? Бриллианты падают, марганцевое кали за полцены даром отдают, а земля, брат, пухнет… Конечно, если ты на свои остатки в месопотамском банке полтора процента получаешь, — ты либо дурак, либо самоубийца. Даже, скорее, первое. А потом — банки лопаются, а земля… наоборот. Не поливаешь, не удобряешь, глядь — у тебя через четыре года каждый франк золотым пухом оброс. Ты меня не перебивай, пожалуйста.

Придвинул я ему финики. Молчу, как марганцевое кали…

— Словом, ты, Василий Созонтович, не невинная белошвейка, и я тебя не соблазняю. Скажу в двух словах. Завтра утром заеду за тобой со знакомым шофером. Он там в одной дробительно-земельной компании на процентах работает. Человек бескорыстный. Посмотрим на это просто, как на пикник. Свезут нас в оба конца даром, подышим воздухом, вид у тебя, в самом деле, одутловатый… Легким завтраком даже угощают! — и тоже ни сантима. Чудаки какие-то. Поедем, Вася. Я же тебя с третьего класса знаю. Другому бы и не предложил. В жизни-то даром только по шее бьют, а тут тебе и бензин, и завтрак, и букет полевой нарвем бесплатно…

Ну, тут жена за стеной услыхала. Полгубы не докрасила, стремительно в дверь вошла и сразу руль в свои руки взяла.

— Нашли с кем разговаривать… Он даже пока на мне женился, два года раскачивался. Раз даром — о чем говорить… У нас сын в Гренобле курс кончает. Внуки могут пойти, теперь это в два счета делается. Надо и об них подумать. А потом за горло нас никто не берет, подышим воздухом, а там видно будет.