Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Дополнительное ночное знакомство с Куйсу. – Приют в пещере – Первое утро на острове. – Оригинальная встреча с его тремя отшельниками. – Знакомство с ними. – Занятие монахов. – Измерение, съемка и геологическое строение Куйсу. – Кумирня. – Начало поселений на острове. – Впечатление от ракет, пущенных на Куйсу. – Возвращение с промером глубины на берег. – Радостное свидание с экспедицией. – Моя экскурсия в южные горы. – Дополнительные работы при мысе Чоно-шахалур. – Прощанье с Куку-нором.

Теперь только из-за облаков выплыла луна, на свет которой возлагалась столь большая надежда при отплытии к острову. Нам захотелось тотчас же бегло осмотреть вершину Куйсу.

При первых шагах мы заметили лошадь, бросившуюся от нас в сторону. Поднявшись несколько по склону, мы встретили большой полуразрушенный субурган.

Склон был крутой и прерывался оврагами. Наконец мы достигли площадки, господствовавшей над всем островом. По краям ее виднелись постройки. Прежде всего попалась небольшая, но, видимо, недавно построенная кумиренка. Ко входу в нее вели ступеньки. Дверью служила занавесь. Заглянув в кумирню, мы увидели при свете спички, что стены ее увешаны множеством писанных бурханов. Дальше мы наткнулись на две пещеры. Стараясь ступать бесшумно, мы проникли внутрь, но обе пещеры оказались совершенно пустыми.

Выше всех построек на одном из углов площадки поднималось обо. Весь остров был залит лунным светом, но точного представления о его величине нельзя было получить, так как контуры острова сливались с озером. Оттуда доносился глухой ропот. Это один за другим набегали из темной дали ряды волн и плескали в берега. На юге рисовался своеобразный мираж. Казалось, что южный берег лежит очень близко. Он имел вид черного обрыва, над которым сразу поднимался хребет, вдвое более высокий сравнительно с Южно-Куку-норским.

Полюбовавшись неописуемой панорамой, мы спустились в свой склеп. Волнение наше улеглось, усталые организмы напоминали об отдыхе. Было два часа, когда мы разместились на полу в очень неудобном положении. Длина ложа достигала только двух аршин. Выступавший камин сжимал нас.

Подремав немного до восхода солнца, мы пошли к лодке. Стояла тишина, озеро тихо плескалось. Хребет Потанина был окутан снежно-белыми кучевыми облаками, а над нами после голубого промежутка, висела еще лента облаков. В семь часов утра температура воды в озере была +11,8°С, в воздухе было только +6,4°С. Мы стали приводить в порядок свое имущество: одно – мыть, другое – сушить.

Из обитаемой пещеры курился дымок. Мы ждали ее хозяина. Заметив нас издали около лодки, он, может быть, был бы не так испуган, как при нашем появлении в его жилище. Но время шло, а тишина ничем не нарушалась. Мы решили нанести визит.

Овцы были еще внутри загородки. Из пещеры слышалось монотонное бормотанье: очевидно, в ней был один человек, занятый молитвой. Не входя еще в пещеру, мы приветствовали его по-монгольски. В ответ он только повысил голос, но не вышел. Когда мы вошли в жилище отшельника, он сидел на особом возвышении перед раскрытой книгой, впереди которой стояли молитвенные чашечки и блюдечки.

Увидя нас, монах вскочил. Он был необыкновенно испуган. Руки его тряслись, зрачки расширялись. Приняв приветственный хадак, он поспешно стал усаживать нежданных гостей на пол, бросив туда шкуру. Перед нами, как по волшебству, появились чуть ли не все съестные припасы, какими обладал лама. Скороговоркой, заплетающимся языком он все время выкрикивал слова молитвы или заклинания, временами проводя пальцем по горлу и насильственно улыбаясь. Схватив большую чугунную чашу, монах выбежал из пещеры и стал поспешно доить коз. Теперь можно было различить непрестанно повторяемое: «Тэр-занда, датэр-занда-да, тэр-занда, датэр-занда-да»[231].

Подоив коз, он поставил котел на огонь. Увидев, что мы едим, как обыкновенные смертные, он стал понемногу успокаиваться, чаще улыбался, но не сводил с нас глаз, почти не мигая. Быстро перебирал свои четки, изредка шевеля губами.

Угощенье состояло главным образом из молочных продуктов: простокваши, сушеного творога – чюры – и масла. Кроме них, у монаха оказался молотый ячмень (цзамба) и кирпичный чай – очевидно, дары паломников. Была предложена и баранья нога в том же окаменелом состоянии, в каком мы нашли баранину в нашем убежище. От чая и остальных блюд мы отказались, зато оказали честь простокваше, очень вкусной, приготовленной чище других продуктов. Во время нашей еды монах снова сел для молитвы. Он ссыпал с тарелочек гальку и выливал из медных чашечек воду, тщательно их вытирая. Кроме этих предметов, на божнице были цаца – глиняные фигурки небольших бурханов и один рисованный бурхан. Лама читал по очень длинной и узкой книге, листы которой не были сшиты.

Когда отшельник кончил свою молитву, мы знаками просили его следовать за нами и привели к лодке. Осмотрев ее и остальное наше имущество, он совершенно успокоился, очевидно, понял, откуда и как появились в его владениях чужеземцы, приехавшие в совершенно необычное для посещения острова время года. Врученный ему подарок – перочинный ножик и жестяная коробка из-под сушеной капусты – установили между нами уже прочные дружественные отношения. Монах пригласил нас следовать за собой, показывая, что на острове есть еще двое таких же, как он, обитателей.

Мы пошли на запад по самому берегу под скалами за жилище первого монаха и вскоре увидали еще более солидную постройку, но прежнего, так сказать, пещерного типа. На голос нашего проводника ее хозяин вышел к нам навстречу. Между соседями завязался оживленный разговор, в котором наш первый знакомец выступал уже в роли толкователя. Новый обитатель острова удивленно посматривал на нас. Он показал нам свое помещение и кумиренку, построенную рядом с ним.

После осмотра кумирни все пошли к третьему отшельнику.

Монахи были людьми пожилыми, но еще далеко не старыми. Первый из них, очевидно, более молодой, был гладко выбрит и имел вид обычного служителя будды.

Остальные давно уже совершенно перестали заниматься своей наружностью; отросшие волосы торчали у них в разные стороны, представляя своеобразные головные уборы. Все монахи, очевидно, были тангутами: первый и второй – типичными брюнетами, третий – с более светлой кожей и волосами. Вид последнего отшельника положительно напоминал дикого человека; взгляд его был блуждающим, изо рта торчали зубы.

Увидав, что мы интересуемся камнем, первый монах пригласил нас следовать за собой. Мы поднялись на скалистый обрыв и пошли вдоль него. Берег повернул теперь на северо-запад, а затем почти на север. Под нашими ногами развернулась очаровательная картина. Берег был мало изрезан, но обрывался отвесными гранитными скалами высотой в восемь – десять метров. От него были оторваны крупные глыбы и, устилая подножье скал, уходили в изумрудно-зеленую глубь. Волны тихо плескали среди камней, между которыми плавали десяти-двенадцативершковые [до 0,6 м] рыбы. Целые стаи этих рыб непрерывной живой гирляндой окаймляли побережье. На скалах группами сидели бакланы. При нашем приближении птицы опускались на воду и несколько отплывали от берега туда, где уже качались на волнах чайки. За бакланами плыли рыбы, образуя длинные колыхающиеся ленты.