Планета-мечта - Лилия Баимбетова

— Деточка, — сказал Кэррон, — посиди на кухне, ладно? Уйди, слышишь?

— Да, — тихо сказала я.

Я вышла на кухню и села перед столом, застеленным белой пластиковой скатертью, облокотилась на него, подперла кулаком щеку. Дверь я закрыла неплотно и слышала, как они разговаривают на своем языке — мягкий голос Кэррона и усталый хриплый шепот Дорна. Потом все стихло. Свет я не включала, так и сидела в полутьме, глядя прямо перед собой.

В кухне было душно; наконец, я поднялась и отворила окно. В кухню ворвался влажный холодный воздух, запахло грозой — совсем не так, как пахнет просто в дождь. Я задержалась у окна, выглянула на улицу. Дождь все еще шел, но гром слышался лишь в отделении. Серый глайдер стоял во дворе как айсберг. Он был самым светлым пятном во всей округе.

Позади меня раздались шаги. Я обернулась. В кухню зашел Кэррон, и лицо у него было усталое и расстроенное. Мокрые волосы развалились на две половины и висели вдоль лица.

— Он заснул, — сказал Кэррон.

Я кивнула.

Он подошел ко мне вплотную и сказал:

— Рассказывай.

Запинаясь, я рассказала. Он провел руками по волосам, отвернулся от меня и сел за стол, опершись локтями на столешницу.

— Но это ведь он? — неуверенно сказала я, — Это Дорн?

— Либо это он, либо уж сам Корд, — пробормотал Кэррон.

Мы замолчали. Я постояла у окна, потом притворила окно, подошла и села за стол напротив Кэррона.

— Мне страшно, детка, — сказал он тихо.

Я посмотрела на него. Он невесело усмехнулся.

— Не обращай на меня внимания, Ра. Я так.

— Я не знаю, как это вышло, как я… я просто увидела его и… вот.

— Ничего. Может, это и к лучшему. Теперь у него есть шанс, хоть какой-то шанс. У тебя, видно, призвание, деточка, спасать изгнанников.

У меня вырвался короткий нервный смех. Кэррон взял меня за руку, пальцы у него были холодные.

— Мне надо еще уйти, — сказал он, — Если он проснется, дай ему молока или что-нибудь такое. Бульон какой-нибудь. Ничего существенного не давай, будет только хуже. И не давай ему вставать, а то характер, видно, тот еще… но сил у него нет совсем, пусть отдохнет…. Кто-нибудь знает о нем?

— Нет.

— И ладно. Пока незачем…. Но он не умрет. Ладно, я пойду.

— Ты скоро вернешься?

Он пожал плечами и поднялся.

— Ничего, если он здесь побудет? Пока, деточка, хорошо? Потом я что-нибудь придумаю.

— Ой, да уймись ты, Кэр! Я, что, кого-то выгоняю? В конце концов, он здесь из-за меня.

— Да, — сказал Кэр без тени юмора, — ответственность за спасенного обычно ложиться на спасавшего. Я пойду.

Он ушел, а я так и осталась сидеть на кухне.

Дорн пришел в себя часа через два. Я заставила его выпить чашку бульона, посидела немного рядом с ним. Мы не разговаривали, но он не сводил с меня взгляда. Потом глаза его постепенно закрылись. Тогда я встала и пошла на улицу.

После дождя разъяснилось, но на небе стояли еще белые и серые пышные облака. Небо было ярко-голубое, солнце светило холодно, задувал порывистый, неожиданно ледяной ветер. На мокрой и темной земле лежали, сорванные дождем или ветром, скрученные, пожелтевшие узкие вишневые листочки. Я долго смотрела на эти листья, со стесненным сердцем впервые осознав, что скоро уже осень. И погода казалась неожиданно осенней. Порывы ветра заставляли сжиматься мое сердце. Впервые со всей отчетливостью я поняла, что приближается осень, время свершений. Отчего-то всегда в моей жизни складывалось так, что лето было для меня временем созерцания, осень же — временем действия и завершения, временем перемен. Что до остального — весна для меня вовсе не существует, зима же — это время спокойной и размеренной работы.

Последний месяц лета — это напоминание о скором приближении осени. Каждый раз я забываю об этом, о том, что осень — будет, и каждый раз испытываю тихое и глубокое потрясение, понимая, что вот она — осень, что всего десяток-другой быстрых дней и осень будет вокруг меня и во мне.

Со стесненным сердцем долго смотрела я на опавшие мелкие листья. Воздух был прозрачен и свеж, мир казался умытым, так чисты и ясны были краски. Холодное слепящее солнце играло в мокрой, переворачиваемой ветром листве. Мне не хотелось возвращаться в дом; обхватив себя руками, я стояла на холодном ветру и не двигалась с места.

Что было со мной? О чем я думала в тот момент? Как холодно и ярко светило солнце, бросая блики вокруг! Облака медленно плыли по голубому небу, белые кучевые и темно-серые расплывчатые. Было так тихо и холодно, на улице никого не было, видно, все ушли от дождя под крышу. Улица была в потеках от лившихся по ней ручьев. А в доме за моей спиной лежал тот, кто умер две с лишним тысячи лет назад. И мне это совсем не нравилось.

55. Из сборника космофольклора под редакцией М. А Каверина. Литературная обработка М. А. Каверина. Сказки о временах года. Фрагменты.

Осень.

Осенней порой тайное золото земли, которое храниться в далеких раскаленных глубинах, подступает к поверхности так близко, что деревья впитывают его корнями. Напитанные золотом, желтеют и краснеют листья и, не выдержав собственной тяжести, падают на землю. И земля постепенно утягивает золото из листьев, они теряют свой золотой цвет и увядают. Говорят, аульвы именно из листьев добывают свое золото. В самую лунную осеннюю ночь они приходят в лес и говорят там свои заклинания, и с каждого листа скатывается тяжелая золотая капля, а лист становиться таким же зеленым, как прежде.

Зима.

Когда приходят холода, и снег заметает землю, просыпаются духи зимы, и холодное непонимание нисходит на землю. Деревья, прекрасные в сне своем, не помнят и не думают друг о друге, последние листья скрывает снег, дождь не прорывается больше с небес, ветер же служит духам зимы — все в мире становиться не так. И все-таки это зима.

56. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят пятый.

Второй день пасмурно и холодно. Небо низко и сплошь заволочено серой пеленой. То и дело начинается дождь. После непрерывной жары никак нельзя привыкнуть к тому, что теперь холодно, и все кажется, что еще не холодно, а так. Но это начинается осень. Кэррон еще не вернулся. До моего отлета осталось три дня: я чувствую себя, как смертник перед казнью. Мне тоскливо и неуютно, но деться мне некуда. Дорн еще спит. Проснулся!

…Он долго лежал с открытыми глазами. Я ходила по дому, стараясь не шуметь, потом не выдержала, подошла и, присев на край кровати, потрогала его лоб. Лоб был горячий, но как сбить жар у ворона, я не знаю. А он… он взял меня за руку и прижался щекой к моей ладони. Закусив губу, я едва сдержалась, чтобы не вырвать у него руку: мне было так противно. Вся его щека покрыта была гнойниками. И порыв его мне был неприятен. А у него глаза были тоскливые-тоскливые. А потом лицо его окаменело. Он выпустил мою руку и сказал хрипло: