Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

— Что мне делать? — беспомощно завопил он, обращаясь ко всем четырем стенам сразу.

— Идите в храм и молитесь, — холодно проинструктировал его облаченный в акапулькский спортивный костюм Гринспэн, материализовавшийся откуда-то из боковой комнаты.

— Ничего подобного я не сделаю.

— Тогда езжайте, минуя храм, на аэродром, — продолжал Гринспэн, — садитесь в первый самолет и улетайте куда-нибудь. Если сможете — возвращайтесь в Вашингтон. Я им всем конфиденциально сообщу, что срочное дело потребовало вашего немедленного отъезда, и отошлю их по домам так, чтобы они не видели друг дружку. Ах, Голд, Голд, вы шонда для вашего народа.

— А вы, Гринспэн, такая гордость для вашего. — Голд по-русски благодарно прижал его к своей груди и от избытка чувств похлопал по плечу.

— Педик! — прочирикал Крап и еще раз пронесся мимо него.

Вот гад! В Голде все закипело, а на лице появился свирепый оскал, когда внезапно вспышка просветления, похожая на вспышку молнии, высветила для него простую истину. За то время, пока он пробегал один круг, Крап успевал пробежать два, иногда три, а иногда и четыре. Подлый говнюк — ни одно живое существо не может бегать с такой скоростью!

Скрипя зубами и злобно сопя носом, Голд продолжал трусить, не сбавляя темпа и наблюдая украдкой, а в сердце у него копилась смертельная ненависть. По углам зала, где дорожка закруглялась, находились четыре лестничных площадки, где стояли тренировочные снаряды. Крап сбегал с дорожки на площадку и прятался там, дожидаясь Голда, а когда тот пробегал мимо, снова выскакивал на дорожку и обгонял его. Этот преступный мерзавец, задумав самый жестокий и самый злостный розыгрыш, какой только мог представить себе Голд, все это время прятался, отдыхал и поджидал его на площадках!

— Педик!

Голд неверно рассчитал бросок, и его левая рука проскочила мимо горла Крапа Уэйнрока; он сбился с темпа и споткнулся. Ненависть растеклась у него в груди нестерпимой, пульсирующей болью, от которой все стало погружаться во тьму. Зал начал вращаться, свет — тускнеть. Пол, неровно раскачиваясь, поднялся ему навстречу, ноги его потеряли опору и подогнулись, и он, как раненый, но не сдающийся воин, пробежал еще ярдов пятнадцать на коленях и только потом рухнул недвижным камнем на дорожку, глаза его широко раскрылись и остекленели, словно смертельный испуг оборвал его жизнь.

— Вы живы? — спросил кто-то.

Слух его ничуть не пострадал.

— Сделайте ему искусственное дыхание рот в рот, — предложил балетный танцор.

— Не буду. Это отвратительно.

— Ну, парень, тебе повезло, — сказал Крап, сверкая своим золотым костюмом. — За тем, другим, как раз приехала скорая.

Зрение тоже не покинуло его.

— Доктор, можно его куда-нибудь перенести? — с явным неудовольствием спросил чей-то незнакомый голос. — Мы все хотим продолжать пробежку.

— Отнесите его в отдельную комнату, — сказал Крап Уэйнрок. — Он очень важная шишка.

Голд почувствовал, как сердце его снова опасно затрепетало.

— Я не шишка! Крап, никому не слова.

Дара речи он не лишился и на следующее утро в больнице Рузвельта завопил благим матом, когда обнаружил, что лежит не в кислородной палатке.

— Доктора говорят, что вам не нужна никакая палатка, — объяснил флегматичный черный санитар, принесший ему завтрак.

Голд пришел в ужас от того, что увидел на подносе: яичница, утонувшая в маргарине, бекон, сочившийся жиром, четыре кубика масла — во всем этом холестерина было достаточно, чтобы уничтожить корпус морской пехоты.

— Слушайте, это какая-то ошибка. Я это не буду есть.

Санитар, прикончив все, что было на подносе, причмокнул губами. Когда в палату вошла женщина, чтобы записать сведения о Голде, тот отказался назвать даже свое имя. Подозрительно оглядев врачей, он попросил разрешения позвонить собственному доктору. Таксофон был в холле.

— Я могу встать с кровати и сходить туда?

— Ну, вам это виднее.

Для звонка нужен был десятицентовик. Ему дали доллар. В полдень в больницу приехал Мерш Уэйнрок, и пока он шепотком совещался с местными медиками, для Голда готовили отдельную палату.

— Зачем тебе нужна кислородная палатка? — спросил Уэйнрок, когда они остались одни. — Без нее пребывание здесь обойдется дешевле. Ты что, просто споткнулся или тебе стало плохо? Что ты почувствовал?

— Я почувствовал, что готов задушить его голыми руками. Я все больше и больше выходил из себя, и наконец это стало совсем невыносимо, и тогда оно разлилось у меня по всему телу. Я испугался. Потом я вдруг почувствовал жуткую слабость, и в глазах у меня потемнело. Я не споткнулся. Это все твой сучий братец Крап. Когда-нибудь я убыв этого мерзавца.

Уэйнрок кивал. — Он тысячу раз на дню разбивает сердце моей матушки! Никаких симптомов нарушения сердечной деятельности у тебя нет. Это больше похоже на нервы, но я не уверен. Десятки моих пациентов отправлялись на тот свет после того, как я снимал у них прекрасную кардиограмму. Вот почему я не люблю иметь дело с больными. — Он порекомендовал Голду полежать в больнице дней десять и понаблюдаться. Минимум посетителей, минимум телефонных звонков. — Никто не узнает, что ты здесь, если ты сам им не скажешь.

Никаких посетителей, никаких телефонных звонков, никаких писем, никаких цветов, никаких поздравительных открыток, никаких бананов в фруктовых корзинках — эти десять дней были самыми одинокими в жизни Голда. Сколько людей недоумевали — куда пропал? Он и сам с неизвестно откуда взявшимися угрызениями совести размышлял над тайной души, проявившейся в его последних словах, сказанных Крапу Уэйнроку на беговой дорожке: «Никому ни слова». Находясь на волосок от смерти, он в первую очередь думал не о жизни, а о разрушительной иллюзии триумфа, успеха в обществе.

И сейчас, в больнице, все оставалось по-прежнему.

Голд не звонил никому почти до самой выписки, когда подтвердилось, что он по всем показателям находится в прекрасном здравии. Сначала он позвонил Белл.

— Какая еще больница?

— Я болел, Белл. Завтра я выписываюсь.

— Чем болел?

— Ничем. Ты где, думаешь, я был? Ведь я отсутствовал почти две недели.

— Ты мне сказал, что тебе нужно уехать куда-то, чтобы разобраться со своими делами, — сказала Белл. — Вот я и думала, что ты наверно разбираешься.

— Я в полном порядке, — поспешил он уверить Андреа. — Доктора уверены, что со мной ничего не было.

— Какие доктора? Где ты?

— В больнице, дорогая. В Нью-Йорке. Ты разве без меня не скучала?

— Что с тобой?

— Ничего, дорогая. Я же тебе сказал. Я просто лег на обследование.

— Почему же ты мне ничего не сказал, дорогой?

— Мне не разрешали звонков и посетителей.

— Так у тебя ничего?

— Ты где, думаешь, я был, Андреа? Я отсутствовал десять дней. Ты что, не заметила, что я отсутствовал?

— Я знала, что тебе нужно еще раз вернуться к жене, чтобы разобраться с разводом, — сказала Андреа. — Я думала, ты разбираешься с разводом.

Но самым главным был его звонок Ральфу.

— У меня тут возникли личные обстоятельства, и мне пришлось уехать ненадолго. Извини, что не смог поговорить с тобой.

— О чем? — спросил Ральф.

— Обо всем. Ты же мне сказал, что дела пошли.

— Дела пошли, Брюс, — сказал Ральф. — Коновер нажимает на все рычаги, чтобы тебя протолкнуть. Президент хочет с тобой встретиться.

— Я смогу приехать завтра.

— Завтра он, кажется, занят. Хорошо бы вам встретиться на посольском балу.

— На посольском балу?

— Надеюсь, ты придешь, если тебя пригласят. Я сказал президенту, что ты пишешь важные бумаги, отражающие официальные мнения. Так что ты постарайся набросать что-нибудь.

— По каким вопросам?

— По каким хочешь. Я думаю, твои бумаги все равно никто не будет читать. Ты сейчас где?

— У себя в студии, — соврал Голд. — Ральф, разве ты не заметил моего отсутствия? Не почувствовал, что мы с тобой не общались?

— Я заметил, что мне не хватало твоего номера в отеле, — сказал Ральф. — Вот уж точно. Знаешь, не очень-то легко почти две недели спать только с женой, Песчинкой, Ириской, Кристи и Тэнди. Ты сам как-нибудь попробуй, тогда поймешь. Нам с тобой нужно срочно встретиться и поговорить о посольском бале и о том, что ты должен будешь говорить президенту, если тебя пригласят.

— Может, завтра? — спросил Голд.

— Завтра я тоже занят, — сказал Ральф.

— А как сделать, чтобы меня пригласили на посольский бал?

— Это практически невозможно.

«Вот говнюк», — впервые сказал Голд, набирая еще один номер. Со всех сторон одно пренебрежение, с тоской думал Голд, заливает меня, как ядовитый прибой, тащит меня на дно, смыкается над моей головой, заполняет нос смердящей…

— Моды Крапа, — радостно приветствовал его женский голос в телефонной трубке. — Чем могу вам помочь?