Всемирная история: в 6 томах. Том 5: Мир в XIX веке - Коллектив авторов

Кризис империи, напротив, подрывал прежнюю лояльность периферийных элит. В 1810-1820-х годах региональные элиты в Испании испытали сильное влияние со стороны испанских элит в колониях Латинской Америки, которые взбунтовались против метрополии из-за неравноправия своего статуса в сравнении с европейскими элитами империи. С еще более серьезными трудностями в процессе строительства нации на Иберийском полуострове и ростом каталонского и баскского регионализма/национализма Испания столкнулась сразу после потери Кубы и Филиппин в результате поражения от США в 1898 г. Элиты Каталонии, успешно осуществлявшие в это время экономическую модернизацию, пришли к выводу, что кастильцы плохо справляются с имперскими задачами, и стали требовать для Каталонии статуса Венгрии после конституционного соглашения 1867 г.

В случае Османской империи потеря периферийных владений и связанные с ней миграции мусульманского населения в центр империи дали, парадоксальным образом, важные демографические ресурсы для превращения Анатолии в турецкую «национальную территорию» и для переосмысления роли тюркского ядра в империи. (Не забудем, что практически все примеры «революционной автономизации» относятся именно к Османской империи, и все они сопровождались жесточайшими репрессиями против мусульманского населения отпадающих окраин.) Турецкая нация стала плодом усилий представителей главным образом военных элит на стадии глубокого кризиса империи. Первое поколение младотурок почти целиком состояло из уроженцев имперских окраин, которые наиболее остро чувствовали угрозу и взяли власть в тот момент, когда прежние экспансионистские проекты уже были отброшены и во главу угла была поставлена задача минимизации ущерба в ходе распада Османского государства.

Другая важная характеристика положения империй в мировом соревновании — это их периферийность или центральность в европейском масштабе. Иначе говоря, расположение имперской метрополии в центре мировой экономической системы, во многом совпадающем с пространством интенсивного урбанистического развития (бóльшая часть немецких земель, север Франции, Нидерланды, Англия), или на периферии, или полупериферии по Иммануилу Валлерстайну (Испания, большая часть Австрийской империи, Россия, Османская империя), является важным критерием для понимания динамики практически всех имперских процессов и в особенности взаимоотношений империй и национализма.

Центральное или «фланговое» положение империй имело и военно-стратегическое измерение. Д. Ливен показал, что в течение всего XIX в. ключевое значение для баланса сил в Европе имел тот факт, что Британия и Россия, находившиеся на периферии континента и старавшиеся предотвратить возникновение пан-европейской империи, имели принципиально разную структуру военной силы. Россия обладала крупнейшей сухопутной армией, а Британия — самым мощным флотом. Когда Франция в начале XIX в. и Германия в начале XX в. пытались подчинить себе материковую Европу, для успеха им необходимо было создать флот, способный конкурировать с британским, и сухопутную армию, способную противостоять российским силам на суше. Ни Франция, ни Германия не смогли решить эту двуединую задачу.

Попытка Наполеона установить имперскую гегемонию в Европе опиралась на «вооруженную нацию» и дала толчок новой, активной фазе строительства наций в ядре почти всех крупнейших европейских империй. Именно межимперское соперничество послужило главным императивом для имперских династий и элит, предпринявших, вслед за Францией, в Британии, в Германии под прусской гегемонией и в России попытку консолидации имперской нации.

Один из ключевых элементов строительства нации — это «присвоение» определенной территории как «национальной». Этот процесс осуществляется различными средствами — от демографического «завоевания» с помощью миграций до символического присвоения территории с помощью топонимики, искусства и архитектуры. В расширяющихся империях пространство национальной территории также имело тенденцию к расширению, хотя никогда не охватывало всю империю. Самый амбициозный с точки зрения экспансии национальной территории проект строительства имперской нации осуществлялся в России. Он включал в себя присвоение в качестве национальной территории, в первую очередь за счет сельскохозяйственных миграций, участники которых исчислялись миллионами, огромных пространств на окраинах империи, и охватывал последовательно Поволжье, Новороссию, Северный Кавказ, Сибирь и Дальний Восток. Проект русской нации включал в ее состав, наряду с великороссами, белорусов и малороссов, а также многие угро-финские этнические группы. В Германии проект также предполагал германизацию значительной части входивших в состав Пруссии территорий бывшей Речи Посполитой, а после 1870 г. и Эльзаса, и избирательную ассимиляцию населения этих регионов. И в русском, и в немецком случае национальный ирредентизм поддерживал имперские притязания на некоторые территории, находившиеся вне имперских границ. Так, претензии России на Червонную и Угорскую Русь, т. е. часть владений Австро-Венгерской империи, идеологически обосновывались как «собирание русских земель». Таков же был механизм германских претензий на Эльзас, еще ранее на Шлезвиг, а позднее на ост-зейские провинции Российской империи. Трудный процесс превращения французского «шестиугольника» в национальную территорию Франции, а населения Лангедока, Прованса и Бретани во французов прекрасно описал американский историк Ю. Вебер. Постепенно французский проект «перешагнул» море и включил в себя Алжир. Строительство британской нации, где шотландцы и валлийцы объединялись с англичанами в совместной миссии по строительству гигантской империи и ее управлению, описано Л. Колли. В британском случае море также не стало непреодолимым рубежом — наряду с Шотландией и Уэльсом некоторые трактовки британской нации включали Ирландию. Часть британских элит даже выступала, подобно Дж. Сили, за то, чтобы включить в «большую» британскую нацию белые сообщества заморских колонистов, распространяя таким образом концепцию национальной территории далеко за пределы Британских островов.

Нетрудно заметить, что все четыре империи, осуществлявшие наиболее амбициозные проекты строительства имперских наций, принадлежали к «высшей лиге» европейских держав и к числу империй, сохранявших потенциал к дальнейшей экспансии.

Во всех империях детские книги по географии следовали образцу знаменитого французского издания Августина Фюле «Путешествие по Франции двух детей», которое рассказывало о путешествии по «нашей земле» двух друзей, восхищающихся ее разнообразием и богатством, но все время помнящих о ее единстве. Первое издание вышло в 1877 г., а к 1900 г. было продано 6 млн экземпляров. В то время, когда эта книга и подобные ей были написаны, они представляли собой не констатацию очевидного, но боевой клич ассимиляторской программы.

Новая, националистическая повестка дня проникала в имперские институты — школы, университеты, научные общества, армию, церковь. Именно в контексте имперского соперничества профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель написал после битвы при Садовой знаменитую фразу: «когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем». Школьные программы переписывались для национализации имперского пространства. В России, вслед за другими империями, в 1830-е годы был введен предмет «отечественная история». Национальный исторический нарратив, созданный в те годы Н.В. Устряловым в ответ на польский вызов на западных окраинах, сохранился практически неизменным до конца империи. Он постулировал единство великороссов, малороссов и белорусов как ветвей единой русской нации. Тогда же, в 1830-1840-е годы под руководством С.С. Уварова единственным официальным языком в университетах стал русский.

В XIX в. все более важным элементом «управления пространством» становилось урбанистическое развитие. Имперские и национальные мотивы тесно переплетаются и в этой сфере. Имперские центры метрополии — Лондон, Париж, Берлин, Петербург — сочетали функции национальных и имперских столиц. Именно в XIX в. и именно для имперских и династических церемоний Лондон получил те публичные здания и пространства площадей, которые были необходимы для их проведения. Здесь мы можем видеть национальный центр, постепенно трансформированный в центр имперский. В Петербурге развитие шло в обратном порядке — имперский центр в конце века приобретал все больше черт национальной столицы. Архитектура знаменитого Собора Воскресения Христова (Храм Спаса-на-Крови) может служить иллюстрацией этой тенденции. Следует помнить, что в конце XIX в. в Петербурге было построено более 10 церквей в таком новорусском стиле, сочетавшем неовизантийские и неомосковские мотивы, которые были разрушены в советское время. Создание Токио как имперского центра, который должен был дополнить старую столицу Киото как национальный центр, было сознательным воспроизведением режимом Мейдзи пары Петербург-Москва. Современный облик Будапешта, сложившийся в последние десятилетия XIX в., когда Венгрия получила свою субимперию, также сочетал имперские и национальные функции и заимствовал образцы урбанистического развития у Вены, Парижа и Лондона. В Португалии и Испании мотив канатов в декоре важнейших столичных зданий прямо отсылает к имперской миссии мореплавателей.