Топаз - Рю Мураками

больно. Это как саднящая рана, подумал Аояма. Нельзя сказать, что организм отказывался от еды. Он хранил воспоминания об Асами Ямасаки и жаждал возобновления волнующих свиданий и секса с ней. Но ему попросту не хватало сил на то, чтобы посылать сигнал о необходимости поесть. Обнаженная грудь Асами Ямасаки, ее вагина, ягодицы, кончики пальцев и лицо держали его мозг под беспрерывным контролем, так что подчас хотелось закричать: «Ведь это был всего только раз. Прошу, умоляю, прости уже!» Когда Аояма листал журнал с фотографиями обнаженных топ-моделей, его мозг придирчиво заявлял, что она совсем не такая. Как наркотик, думал Аояма. Схожесть с наркотиком была отнюдь не метафорой. Асами Ямасаки дала Аояме абсолютно то же самое, что представляет наркотик с его неотъемлемыми составляющими – возбуждение и успокоение. Нет ничего, что могло бы ее заменить, и она в принципе незаменима, это познал скорее не Аояма, а его либидо. Оно правдиво и подчинено физиологии. Уговоры на него не действуют.

Где-то снаружи лаял Гэнгу. Гэнгу – бигль, который по природе своей является охотничьей собакой и потому часто лает. Поднимает вой, когда слышит сирену патрульной машины или «скорой помощи». Разумеется, гавкает на воробьев и ворон, а случается, и на ползущих по земле насекомых. «Что, если тебе прогуляться с Гэнгу?» С подачи Сигэ Аояма неоднократно выходил на прогулку, но стоило неугомонному псу заинтересоваться каким-либо запахом, как он начинал насильно тащить хозяина по следу. Аояма то и дело был вынужден бежать за ним, что не являлось приятным времяпрепровождением.

Аояма ел йогурт и слушал музыку. Он на себе испытал, что, когда нервы ни к черту, телевизор сильнее раздражает. Телевизор вопил: «Даже когда тебе ужасно скверно, мир отлично функционирует!» Поэтому никому особо не отдавая предпочтения, Аояма просто начал слушать классику. От тяжелых минорных симфоний до легких фортепианных мелодий, охватывая временной отрезок от Баха до Дебюсси. Классическая музыка помогала убивать время. На то, чтобы прослушать один только концерт Моцарта для фортепиано с оркестром, уходило почти тридцать минут. А если слушать концерты с двадцатого по двадцать седьмой, это занимало четыре часа. Разумеется, сладостный и невыносимо возбуждающий образ Асами Ямасаки не покидал Аояму и во время игры пианиста Баренбойма. Он мучил, причинял боль, унять которую было не под силу даже Моцарту. Однако и мелодия, и исполнение впечатляли, благодаря чему нервная система не раздражалась еще больше. Аояма следил за ходом стрелок на часах. Так приходил вечер, и можно было браться за коньяк или виски.

Аояма воздерживался от алкоголя в дневное время. По прошествии двух недель после исчезновения Асами он заметил, что спиртное не спасает от чувства утраты: когда силы покидают, к беспокойству и раздражению прибавляется ненависть к самому себе. Невыспавшийся Аояма до обеда несколько раз испытал гнетущее чувство отвращения к себе как к полному неудачнику по жизни.

Потому теперь, в два часа дня в воскресенье, вместе с йогуртом Аояма пил яблочный чай «Фортнум энд Мейсон». На этот раз он выбрал музыку увертюр к операм Верди. Звучала «Сила судьбы» в исполнении Венского филармонического оркестра под руководством Караяна. Через сорок с небольшим минут Верди закончится, и следующим он собирался слушать Вагнера. Потом поставит концерты Моцарта для квартетов. А после наступит вечер. Он примет ванну и, попивая пиво, будет есть горячий юдо-фу под фортепианную музыку, потому что, перед тем как отправиться спать, Аояма непременно выбирал ноктюрн.

Пожалуй, сегодня вечером подойдет «Ноктюрн» Дебюсси в исполнении Микеланджели, который еще ни разу не слушал, решил было Аояма, как вдруг его посетило смутное ощущение того, что что-то не так. Словно он почувствовал запах, который никак не мог забыть, словно в ушах возник еле уловимый шум, которого он обычно не замечал, словно в поле его зрения на мгновение кто-то мелькнул, или случилось все это разом. Аояма первым делом поднялся с дивана и окинул взглядом всю комнату.

– Риэ-сан? – произнес он вслух.

Вообще-то Риэ-сан взяла выходной, но, возможно, пришла, чтобы приготовить ужин. Это было вполне вероятно, так как она не на шутку волновалась по поводу здоровья Аоямы.

– Риэ-сан? – еще раз окликнул ее Аояма.

Ответа не последовало. Принюхиваясь, он развернулся в сторону кухни.

Может, что-то подгорело? Наверное, я собирался подогреть капустные роллы и включил плиту, когда ходил в туалет.

В последнее время Аояма стал очень рассеянным, и нельзя сказать, что он никогда не оставлял включенным газ. Если немного передвинуться, то из гостиной видно газовую плиту на кухне. На плите ничего не стояло. Разумеется, и включена она тоже не была. Что же случилось? Аояма с помощью пульта сделал музыку потише. Звучала «Сицилийская вечерня» Верди. Он обратил внимание на одно существенное изменение. Гэнгу не лаял и ничем не выдавал своего присутствия. За исключением сна Гэнгу почти всегда лаял, а если не лаял, то без устали производил какой-либо шум. То его цепь со звоном терлась об основание будки, то он вилял хвостом, то чесал себя задней лапой или же просто бегал. Ничего подобного абсолютно не было слышно.

Собираясь позвать собаку по имени, Аояма почувствовал что-то необычное в голосовых связках. Он пытался выдавить из себя хоть какой-то звук, но ничего не получилось. Осознав, что дело тут вовсе не в голосовых связках, а в проблеме с дыханием, он тут же испытал сильное беспокойство. Успокаивая себя, Аояма потянулся за чашкой с яблочным чаем. Сделав глоток, он страшно удивился. Чтобы добавить чаю питательных свойств, он определенно положил в него пару ложек сахара, однако тот был абсолютно безвкусным.

Что-то с моим языком? Или кто-то тайком подменил чай на что-то другое? Может, это Сигэ вернулся пораньше и решил подшутить надо мной? Возможно, в районе лыжной базы поднялась метель, и,