Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Столкновение на почве протокола произошло у английского посла Джорджа Бьюкенена в период его аккредитации при русском дворе в 1910 году. Англичанину не нравилось, что императорский двор обращался с иностранными послами как со своими слугами. Согласно установившемуся обычаю посол или посланник, приглашённый на обед ко двору, должен был сидеть за одним столом с царём, но Бьюкенена посадили за стол с придворными. Так повторилось и в следующий раз, и Бьюкенен был вынужден апеллировать к дуайену дипкорпуса, чтобы тот вошёл в переговоры с церемониймейстером Николая II графом Гендриковым и указал ему на нарушение протокола.

Там, где правила европейского протокола не действовали, происходили драматичные столкновения двух представлений о степени важности общающихся сторон. Так было в средневековой Европе до введения общепринятых норм дипломатического этикета (вспомним о послах русских царей, не желавших «ломать шапку» перед европейскими монархами), так было и в более поздние времена при сношениях с представителями Азии и Африки.

Занимательный случай произошёл в Москве во время коронации Николая II в мае 1896 года. Присутствовавшего на коронации китайского сановника Ли Хун-чжана посетил эмир Бухары. У китайца в это время сидел С. Ю. Витте, который за время общения с представителем мандарина достиг в общении некоторой простоты. При упоминании имени бухарского эмира Ли Хун-чжан сейчас же привёл себя в порядок и с великой важностью уселся в кресло. При появлении в комнате эмира со свитой Ли Хун-чжан встал, сделал гостю несколько шагов навстречу и поздоровался.

С первых минут беседы по лицу эмира пробежала тень недовольства. Он был явно шокирован важностью китайца, какого-то там сановника богдыхана, в то время как сам эмир, считая себя царственной особой, только из уважения к экзотическому иностранцу снизошёл до нанесения ему визита вежливости. Эмир стал расспрашивать о здоровье богдыхана и его матери, но ни слова не нашёл для того, чтобы поинтересоваться состоянием здоровья самого Ли Хун-чжана. Впрочем, китаец внешне никак не реагировал на невежливость эмира и сидел в кресле с непроницаемым лицом, словно истукан.

Сановник, однако, завёл речь о религии и спросил эмира, какого вероисповедания тот придерживается. Вот китайцы, пояснил он, держатся религиозных начал, установленных ещё Конфуцием. Эмир терпеливо объяснил хозяину, что он мусульманин и придерживается начал, установленных самим Магометом.

После обмена такой информацией эмир встал и китаец пошёл провожать его до коляски. В этот момент он удачно изобразил вид униженной по сравнению с величественным эмиром особы. Витте подумал про себя, что эмир всё-таки сумел подействовать на Ли Хун-чжана и показать себя во всей своей царственной красе. Но тут, когда карета с эмиром уже тронулась, китаец стал что-то кричать ему вслед. Русский офицер, сопровождавший эмира, подошёл к нему и спросил, что ему угодно.

— Передайте, пожалуйста, эмиру, — сказал Ли Хун-чжан, — что я забыл ему сказать, что вспомнил: Магомет — это тот самый человек, который основал религию и который был также и в Китае. Так вот: там он оказался каторжником, а потом его из Китая выгнали. Вероятно, после этого он попал к ним и там основал свою религию.

Такова была китайская месть надменному бухарцу.

О реакции эмира на «опус» Ли Хун-чжана свидетель Витте ничего не пишет. Он только заключает свой рассказ словами о том, что китаец вернулся к себе в гостиную весьма и весьма довольным. Приём, по всей видимости, удался.

Ли Хун-чжан во время коронации Николая II в Москве проживал на 1-й Мещанской улице на десятом этаже дома купца Н. С. Перлова. Резиденцию китайца русские протоколисты постарались обставить в соответствии с «китайским» духом. Фасад дома был украшен разноцветными бумажными фестонами и гирляндами из зелени. Справа от подъезда соорудили эстраду для оркестра. По обе стороны подъезда полукругом выстроили по 24 мальчика: справа — в жёлтых, а слева — в красных костюмах. Мальчики держали в руках ветки зелени.

При въезде китайца в ворота двора над домом взвился его посольский штандарт с изображением двух драконов, оркестр исполнил китайский гимн и «Боже царя храни». Перлов стоял на крыльце в дворянском мундире с хлебом-солью на серебряном блюде, а члены его семьи — с букетами из живых цветов. Мальчишки устлали путь посла ветками, музыка смолкла, купец произнёс приветственную речь и преподнёс Ли Хун-чжану хлеб-соль. (Гость нанёс потом хозяину специальный визит, чтобы выяснить, что кроется за русским обычаем приветствия с хлебом-солью, и спрашивал, почему там вместо сахара положена соль.)

Каждый день в доме зажигали иллюминацию, которая изображала плывущую китайскую джонку. В комнатах китайца сделали китайские надписи, развесили и расставили цветы и поставили клетку с белой китайской канарейкой. Последний протокольный «номер» сразил посла наповал. Тем не менее китаец, чтобы подчеркнуть независимость и достоинство Китайской империи, проявил строптивость при посещении в Большом театре оперы «Жизнь за царя». Приставленный к нему в качестве адъютанта военный агент в Пекине полковник К. Вогак докладывал, что Ли Хун-чжан, вопреки предупреждениям, явился в театр не в парадной одежде, а когда он ему напомнил об этом, возмущённый китаец демонстративно встал и покинул ложу. У него были свои представления о протоколе.

Кстати, о бухарских ханах.

Наблюдение за непокорёнными в начале XIX века Хивой и Бухарой было поручено оренбургским губернаторам. На границе губернии и ханств происходили всякие инциденты. Так, в ноябре 1806 года губернатор князь Г. С. Волконский (1742–1824) сообщал министру иностранных дел Будбергу об укрывшемся в Бухаре фальшивомонетчике В. Хамитове и о безрезультатных мерах, предпринятых им, по выдаче фальшивомонетчика российским властям. Фальшивомонетчик сидел в бухарской тюрьме, но заполучить его обратно без подарков бухарскому хану было невозможно.

Будберг доложил дело государю, и тот повелел министру лично обратиться к бухарскому министру Хаким-бею, а относительно подарков хану, как на меру, «с достоинством российского двора не приличную», Александр I своего высочайшего соизволения не дал. На вопрос Волконского, как ему поступить с аргамаками, обещанными бухарцами, Будберг ответил, что оставляет этот вопрос на решение самого губернатора, но многозначительно добавляет: «…буде есть вид, что сии аргамаки точно следуют к высочайшему двору от хана бухарского, государь император соизволяет на принятие оных».

Одним из центральных пунктов протокола являются приёмы. Приёмы бывают торжественные и пышные, устраиваемые обычно по случаю национального или другого важного повода, например, визита главы государства или подписания важного договора, и тогда на них приглашают высших представителей двора и правительства страны пребывания. А бывают рядовые и скромные приёмы, рауты и коктейли, устраиваемые в связи с каким-нибудь текущим событием, в котором участвует узкий круг приглашённых лиц.

Министр-резидент в Дрездене барон А. Е. Врангель был приглашён в 1897 году на приём, устроенный королём Альбрехтом для дипломатического корпуса. «Вечером того же дня был в большом дворце с высочайшим выходом по церемониалу 1650 года, — докладывал он в Центр. — Особенность этого древнего обычая состоит в том, что в тронной зале ставятся четыре карточных стола для короля, королевы, наследного принца и его сына принца Фридриха Августа. Во время карточной игры приглашённая публика дефилирует через эту залу попарно, кланяясь и приседая перед каждым столом. Дежурные церемониймейстеры и камергеры у каждого стола называют Высоким Особам фамилии наиболее выдающихся лиц, причём король и королева милостиво раскланиваются. В этот зал допускаются только принцы, их свита и дипломатический корпус. К карточному столу для партии приближаются одни лишь посланники и их жёны. Русскому представителю как министру-резиденту предоставляется только стоять близ стола и смотреть на королевскую игру…»

В связи с государственным визитом президента Франции Раймона Пуанкаре (1860–1934) в 1913 году король Георг V устроил грандиозный приём, на который, естественно, были приглашены аккредитованные в Лондоне послы. Задачу опросить послов и узнать их мнение об участии в приёме взяли на себя русский посол А. К. Бенкендорф и дуайен дипкорпуса. Между русским послом и послами других стран по этому поводу состоялся обширный обмен нотами.

Каждый приглашённый на государственный банкет получил красиво отпечатанную брошюрку, на титульном листе которой было написано:

«Государственный банкет

Вторник, 24 июня 1913 года

в честь Президента Французской Республики

В 8.30 при полной парадной форме.

Допуск гостей через Большой Подъезд. Не позже 8.15.»