Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тыкма долго молчал, нервно теребил бороду и снова заговорил:
— Да, начальник, значит, вот как получилось. Не по-людски получилось.
— Но ведь деньги тебе те же будут идти! — возмутился начальник уезда.
— А если я от ваших денег откажусь? — спросил сердар.
— Тогда прогоним тебя на Узбой, а в Беурму другого сердара посадим.
Тыкма опять задумался.
— Ладно, господин начальник. Спасибо за все царю. Тыкма будет служить ему верой и правдой. Давай угостимся немного.
После обеда он велел своим людям снять кибитки, грузить на верблюдов и отправляться в путь. Сам занялся сдачей зерна и кишмиша. Отворил двери сарая, небрежно указал на мешки:
— Вот все тут. С собой Тыкма ничего не возьмет, не беспокойтесь.
— Ты милостивый человек, — усмехнулся Сполатбог. — Мы тебе верим, как самим себе, так что поезжай. Без тебя разберемся, что к чему.
— Ладно, прощайте, — сказал Тыкма.
Войдя еще раз в дом, он взял двуствольное ружье — подарок Рерберга, — закинул его за спину, сел на коня и поскакал из Геок-Тепе прочь. В дороге догнал своих джигитов, послал тысячу проклятий царю, Махтумкули-хану и занял место впереди отряда.
На следующий день, подъехав к беурминской крепости, Тыкма увидел открытые ворота и выругался: "Все пошло по-старому, чтоб ты сдох, проклятый шайтан, за твои козни!"
На подворье, возле двух старых юрт, встретили Тыкму обе жены. По ним он не особенно соскучился. Лишь спросил, все ли хорошо в доме. Слуги бросились к нему, взяли коня, повели в стойло. Седенький старичок сопровождал Тыкму на айван и, усаживаясь рядом с ним на ковер, тараторил:
— Новости есть, сердар. Без новостей жизни нет. Неделю назад купцы с ситцем и шелком заезжали. А сегодня кизыл-арватский бахши у нас гостит. Приехал на той. Раньше он жил здесь, у тебя батрачил.
— Ты распорядись, чтобы джигитов накормили. А бахши сюда приведи: пусть и нам сыграет, — велел Тыкма.
Вскоре нукеры сердара заполнили подворье, уселись на кошмах. Жены и служанки Тыкмы понесли чашки с шурпой, чайники и пиалы. Только приступили к ужину — явился бахши.
— Я так и подумал, что это ты, Кертык, — скупо улыбнулся Тыкма. — Проходи сюда, ко мне, садись!
Кертык, поддерживая рукой дутар, который висел за спиной на веревочке, поклонился и сел рядом:
— С приездом вас, сердар-ага. Век вам жить и блаженствовать. Давно не виделись.
— Давно, — согласился Тыкма. — Ты-то, говорят, убежал к русским?
Кертык стыдливо пригнулся, однако нашелся что сказать:
— Тыкма-ага, я убежал к русским, а вы к ним с повинной явились. Говорят, вам большие деньги царь платит, а я от них копейки получаю.
Тыкма недовольно покривился, отвернулся от бахши и кашлянул в кулак.
— Мало платят, а живешь у них. Чем же у них лучше?
— Всем лучше. Они мне работу дали и жену в госпиталь устроили.
— Выходит, ты и жену себе нашел? — удивился Тыкма. — Откуда же она?
— Тыкма-ага, — тихонько похвастался Кертык, — помните тетушку Алтын? А у нее невестка была… Джерен… помните? Ну вот… Тетушка погибла в войну, а Джерен я к себе взял. Теперь живем с ней…
Тыкма, слушая своего бывшего батрака, даже выпрямился. Чуть было не подавился от услышанного. С опаской, как на преступника, посмотрел на него, потом перевел взгляд на джигитов.
— Подвинься поближе ко мне, Кертык, — попросил Тыкма. — Еще ближе. Вот так: чтобы никто не слышал, что скажу.
— Говорите, сердар.
— Вот видишь того нукера, который без тельпека, в одной тюбетейке?
— Да, вижу, Тыкма-ага.
— Это — муж Джерен. Он еще год назад вернулся из русского плена.
— Но вы же говорили, он погиб!
— Мало ли что я говорил.
Кертык почувствовал, как все поплыло у него перед глазами, а собственные ноги показались ему тоненькими как спички. Он зашарил в воздухе рукой, словно хотел опереться о воздух, и бессильно опустил руку на гриф дутара.
— Сыграй, сыграй, — насмешливо сказал Тыкма. — Сейчас у тебя такая радость — только петь.
— Тыкма-ага, пощадите меня.
— Играй, говорю!
И нукеры, сидящие поодаль, закричали:
— Сыграй, бахши!
— "Шесть красавиц" сыграй!
— "Кер-оглы" пусть споет!
Кертык с трудом собрал все свои силы, закачал головой и, ударив по струнам, запел:
Шесть красавиц встретил я в пути.
Ноги встали — не могу идти.
Шесть красавиц путь мне преградили!
Но какая лучше из шести?
Он пел и чувствовал, как трудно ему подчиняется собственный язык, как тяжелы его руки и какой болью переполнилось сердце. Он пел, выговаривая слова, а сам думал: "Если сейчас Тыкма скажет о том, что я увел у живого мужа жену, — смерть мне и ей. Эти, сидящие здесь, как псы кинутся в Кизыл-Арват, схватят Джерен и привезут сюда. Эти люди свяжут ее и меня, бросят у дороги и забросают камнями… потом коршуны растерзают нас… О аллах, смилуйся!" Кертык, ударяя по струнам, с трудом оторвал взгляд от мечущихся по грифу пальцев и посмотрел вниз, туда, где сидели джигиты и тот, который назывался мужем Джерен. На лице того человека была начертана усталая тоска, и по тому, как он был спокоен, Кертык понял — бедняга пока что ничего не подозревает. "Сейчас я спою, и Тыкма сделает то, что и положено в таких случаях всякому порядочному и благочестивому мусульманину".
И Сона смеется надо мной:
Было шесть — не стало ни одной! —
допел Кертык и вновь молящими глазами уставился на Тыкму-сердара.
— Да, это так, — сказал Тыкма. — Теперь не стало ни одной. — И, подумав, пока джигиты обменивались впечатлениями о песне, спросил: — Кертык, кто же теперь твой хозяин?
— Царь — мой хозяин, — пролепетал Кертык.
Тыкма улыбнулся одними губами.
— Ты же сказал, копейки от русских получаешь!
— У меня паспорт русский, сердар-ага.
— Тебе рабочие помогли с паспортом?
— Да, сердар-ага. Ваня помог… моряк питерский…
— Молодец, Кертык, хороших друзей завел. Твои друзья знают о туркменских обычаях?
— Знают, сердар-ага. Они говорят, кое-какие наши обычаи очень жестоки. Мои друзья против калыма и против насилия. Они не платят калым за женщин.
— Значит, ты на них равняешься? Тебе наш обычай не нравится?
— Тыкма-ага, пощадите, — вновь взмолился Кертык и украдкой поглядел на бывшего мужа Джерен.
— Ладно, пой пока.
Кертык опять запел. Запел о пери Агаюнус и Кер-оглы. Пел долго, не прерываясь. Пел, не глядя на сидящих. Пел и смотрел то на пальцы, то на собственные ноги. Он не заметил,
