Дом духов - Исабель Альенде

Альба оставила учебу, потому что философский факультет, как и многие другие, воспитывающие умение мыслить, был закрыт. Музыкой она тоже перестала заниматься, ей казалось нелепым и легкомысленным играть на виолончели в это жестокое время. Многие преподаватели были уволены, арестованы или уничтожены в соответствии с черным списком, которым пользовалась политическая полиция. Себастьяна Гомеса убили при первой же облаве, а донесли на него его собственные ученики. Университет наполнился шпионами.

Крупная буржуазия и правые из среды экономистов, участвовавшие в подготовке военного мятежа, пребывали в состоянии эйфории. Поначалу они немного испугались, увидев последствия переворота, потому что им еще никогда не приходилось жить при диктатуре и они не знали, что это такое. Они считали, что потеря демократии — явление преходящее и что какое-то время можно обходиться без личных и коллективных свобод, при условии, что нынешний режим станет уважать свободу предпринимателей. Для них не имело значения, что страна утратила свой авторитет в мировом сообществе, и это ставило ее в один ряд с другими местными тираниями, ведь это казалось им невысокой платой за свержение марксизма. Когда в страну потекли иностранные капиталы и увеличились банковские вложения, это с легкостью приписали стабильности нового режима, не обращая внимания на то, что за каждый песо, который поступал, увозили два в качестве процентов.

Когда прекратили работу почти все национальные промышленные предприятия и сократилось число коммерсантов, уничтоженных обильным импортом товаров потребления, стали утверждать, что бразильские плиты, тайваньские ткани и японские мотоциклы гораздо лучше всего, что когда-либо производилось в стране. Только после того, как вернули шахты на концессию североамериканцам через три года после национализации, некоторые лица подняли голос, заявив, что это равносильно тому, что подарить страну, завернув ее в целлофан. Но когда начали передавать в руки прежних хозяев земли, поделенные согласно аграрной реформе, правые успокоились: все возвращается к старым добрым временам. Ока убедились, что только диктатура обладала реальной силой и ни перед кем не отчитывалась, гарантируя их привилегии, и перестали говорить о политике, согласившись с тем, что в их руках останется экономика, а военные поделят власть. Единственное занятие крупных собственников состояло в том, чтобы давать советы по выработке очередных указов и новых законов. За несколько дней были упразднены профсоюзы, чьих руководителей арестовали или убили, а политические партии объявили распущенными на неопределенное время, как и все организации трудящихся и студентов. Гражданам было запрещено собираться вместе. Единственным местом, где люди могли встречаться, была церковь, так что вскоре религия стала модой, а священникам и монахиням пришлось отложить свои духовные занятия, чтобы прийти на помощь земным нуждам этого заблудшего стада. Правительство и предприниматели стали рассматривать их как потенциальных врагов, а некоторые даже мечтали решить проблему с помощью убийства кардинала, поскольку Папа Римский отказался снять его с поста и отправить в приют для умалишенных монахов.

Большая часть среднего класса приветствовала путч, ибо это означало возвращение к порядку, соблюдению обычаев, к юбкам у женщин и короткой стрижке у мужчин, правда, вскоре они стали страдать от высоких цен и отсутствия работы. Заработной платы не хватало даже на еду. Во всех семьях оказался кто-либо, кого пришлось оплакивать, и почти никто не верил, как это было вначале, что несчастный арестован, мертв или выслан потому, что он того заслуживал. Невозможно стало отрицать и применение пыток.

В то время как процветали блестящие торговые заведения, новомодные финансовые предприятия, экзотические рестораны и конторы по импорту, в воротах фабрик стояли очереди безработных в надежде получить работу хотя бы на один день. Рабочие руки были низведены до уровня рабства, и хозяева могли, впервые за долгие десятилетия, уволить работника по собственной прихоти, без компенсации, или арестовать в случае малейшего неповиновения.

В первые месяцы сенатор Труэба разделял политику приспособления представителей своего класса. Он был убежден, что период диктатуры необходим. Сенатор стал одним из первых землевладельцев, кто вернул обратно свою собственность. Он получил Лас Трес Мариас в руинах, но полностью, до последнего квадратного метра. Почти два года Эстебан Труэба ждал этого момента, пережевывая горькую жвачку своего гнева. Не надеясь на возврат земли, он дважды отправлялся в деревню с полудюжиной наемных убийц и сполна отомстил крестьянам, которые осмелились бросить ему вызов и лишить собственности.

…Наемники подъехали к имению прекрасным воскресным утром, незадолго до Рождества, и высадились из машин, крича как пираты. Они рассеялись по улицам, понукая жителей криками, ударами и пинками, собрали в патио людей и животных, а затем облили бензином кирпичные домики, которые раньше были гордостью Труэбы, и подпалили со всем тем, что там осталось. Животных перестреляли. Сожгли пашни, курятники, велосипеды и даже колыбели новорожденных под крики родителей, и чуть было не прикончили самого старого Труэбу в своем безудержном азарте. Он прогнал всех арендаторов, предупредив, что если они снова окажутся в имении, их постигнет та же судьба, что и животных. Он смотрел, как они уходят, еще более обездоленные, чем когда-либо, длинной и грустной чередой, подхватив детей, стариков, немногих собак, которые выжили после отстрела, и курицу, спасшуюся из этого ада, смотрел, как тянутся они по пыльной дороге, что уводит их от земли, где они жили из поколения в поколение. А в воротах Лас Трес Мариас уже толпилась группа несчастных бедняков, ожидающих чуда, смотрящих вперед беспокойным взглядом. Это были безработные крестьяне, изгнанные из других имений, которые пришли просить хозяина нанять их на ближайший сезон.

Этой ночью Эстебан Труэба лег спать на железную кровать своих родителей в старом господском доме, где так давно не бывал. Он устал, в носу стоял запах пожарища и горящих трупов животных, которые тоже пришлось сжечь, чтобы зловоние не наполнило воздух. Еще горели остатки домиков, и все вокруг кричало о разрушении и смерти. Но он знал, что может снова поднять поля, подобно тому, как уже сделал однажды, потому что пастбища были нетронуты и силы у него еще остались. Несмотря на радость мести, он не мог уснуть. Он чувствовал себя точно отец, слишком строго наказавший своих детей. Всю ночь он видел лица крестьян, которых помнил со дня их рождения в своем поместье, а теперь они уходили все дальше по дороге. Он проклял свой скверный характер. Он не мог спать весь остаток недели, а когда наконец удалось уснуть, то во сне он увидел Розу. Эстебан решил никому не говорить о случившемся и поклялся, что Лас Трес Мариас вновь станет образцовым хозяйством, каким уже был однажды. Вскоре прошел слух, что он намерен принять вернувшихся арендаторов, на известных условиях, разумеется, но никто не вернулся. Крестьяне разошлись по полям, холмам, по побережью, некоторые отправились пешком на шахты, другие — на острова юга, разыскивая любую работу и кусок хлеба насущного для своей семьи. Чувствуя ко всему отвращение, хозяин вернулся в столицу еще более постаревшим. У него болела душа.

Жизнь Поэта угасала. Он был болен, и события последнего времени исчерпали его желание продолжать свой путь. Войска разрушили его жилище у моря, уничтожили коллекции раковин, бабочек, бутылок, масок с носовой части кораблей, плававших по всем морям, переворошили книги, картины, рукописи с неоконченными стихами, пытаясь найти в доме разрушительное оружие и спрятанных коммунистов, пока старое сердце барда не стало останавливаться. Его отвезли в столицу. Он умер через четыре дня, а последние слова человека, который воспевал жизнь, прозвучали так: «Они их убьют! они их убьют!» Никто из его друзей не мог подойти к нему в час смерти, потому что все они находились вне закона, стали беглецами, были высланы или убиты. Его синий дом на холме оказался наполовину разрушен, паркет сожжен, стекла разбиты. Никто не знал, чьих рук это дело: то ли военных, как говорили соседи, то ли соседей, как говорили военные. Несколько человек, из тех, кто осмелился прийти, находились ночью при нем, да еще собрались журналисты со всех концов света, получившие известие о его похоронах. Сенатор Труэба никогда не разделял убеждений Поэта, но тот часто бывал у них в доме, и сенатор знал его стихи наизусть. Он пришел на ночное бдение, строго одетый в черное, вместе со своей внучкой Альбой. Оба стояли у простого деревянного гроба и проводили его до кладбища печальным утром. Альба держала в руке букет первых гвоздик, красных как кровь. Маленький кортеж медленно шел по дороге на кладбище, продвигаясь между двумя рядами солдат, оцепивших улицы.