Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

Заключение

Мигранты: красные или «черные»?

Поздний Советский Союз был обществом постоянного движения. Миллионы граждан со всех уголков СССР наводнили ленинградские и московские железнодорожные и автобусные вокзалы и аэропорты, а затем направились на рынки и в магазины, к туристическим достопримечательностям или на культурные мероприятия, в техникумы или университеты, на строительные площадки или в офисы, поселились в общежитиях или квартирах. По иронии судьбы такая мобильность порождала образы неподвижности, что и стало ассоциироваться с мнимым застоем при Брежневе. Создавалось впечатление, что советские граждане стоят в бесконечных очередях – за ленинградскими и московскими потребительскими товарами, за билетами на популярные спектакли и даже просто для того, чтобы мельком увидеть первого руководителя страны. Благодаря образованию и урбанизации перед советскими гражданами открылось множество возможностей. Молодежь понимала, что преимущества и привилегии, которые их современная страна им предлагает, можно наиболее эффективно реализовать в крупных городах, а две столицы давали для этого лучшие шансы. Даже кратковременное пребывание в Ленинграде или Москве – чтобы получить знания, заработать денег или установить связи с местным сообществом, – могло изменить жизненные планы.

Истории советских мигрантов, рассказанные их собственными словами, позволяют узнать, какой выбор стоял перед ними, а также какие решения они принимали, прокладывая свой жизненный путь в последние десятилетия существования Советского Союза. Открывшиеся возможности для мобильности встраивались в контекст углубляющегося дисбаланса между перифериями – Кавказом, Средней Азией и азиатскими областями России – и ядром СССР в европейской урбанизированной части России. Этнические стереотипы и расистское отношение к советским «черным» сосуществовали с единым гражданством и принципом дружбы народов. Рассказывая о поездках в Ленинград и Москву и проведенном там времени, мигранты в качестве ключевых причин своих передвижений называли амбиции, целеустремленность и возможности устроиться на работу. Благодаря тому, что мигранты создали сети связей или вступили в уже существующие, возник позднесоветский динамизм. Личные и семейные связи, связи с деревней или с людьми своей нации оживили капилляры системы, которая связывала центр и окраины, формальную и неформальную экономику. В позднесоветский период эти сети связей, распространившиеся в двух столицах, в далеких деревнях и по территории всего социалистического государства, содействовали поддержанию образа процветания и счастья, который олицетворял позднесоветскую мечту.

Стремление советского государства и общества к прогрессу было воплощено в жизнь именно благодаря передвижению граждан. Советское правительство установило такие «правила игры», которые стимулировали потоки мигрантов, приезжающих официально или неофициально в привилегированные городские пространства на долгий или короткий срок. Личное стремление, а также поддержка семьи и сообщества привели к развитию послевоенной мобильности. Ученые в позднесоветскую эпоху отмечали, что энергия обычных граждан сыграла ключевую роль в формировании молодежных и динамичных городов, а также способствовала модернизации СССР в целом. В глазах мигрантов, прибывших из дальних городов или республик, две столицы были «пространствами возможностей», и возможности эти предоставлялись не только коренным ленинградцам или москвичам и не только этническим русским, а были открыты для всех, кто потенциально мог внести свой вклад в процветание и развитие Советского Союза[1099]. Вклад мигрантов был разносторонним: они могли предложить городским жителям свежие фрукты и овощи; получить новые навыки на обучающих программах и затем работать; посоветовать жителям новые лекарственные средства, сочетая рекомендации с практиками народной медицины; окончить университет и продолжить карьеру в центре страны или на периферии – в родных республиках; или даже возглавить авиационный или другие институты. Истории личного и коллективного успеха сливаются в рассказах мигрантов в единый поток, подражающий дискурсу советского воспитания. Это слияние дает нам увлекательную возможность погрузиться в опыт советской жизни того времени и понять, как об этом опыте вспоминают сейчас, когда постсоветские государства отказались от социалистического режима в пользу разнообразных политических идей и практик, которые существенно изменили характер отношений между личностью, обществом и государством.

Мигранты с окраин СССР представляли собой неповторимый срез советского общества, однако их слова и опыт отображали пути миграции, доступные всем гражданам СССР в последние десятилетия его существования. Динамизм и возможность передвижения просочились в саму систему советского режима, который сначала характеризовали как застойный, а затем – на рубеже 1990-х гг. – едва ли не как анархический. Советский Союз после Второй мировой войны был приведен в движение при помощи образовательных структур и обучающих курсов, советской инфраструктуры и личных амбиций граждан. Географическая и социальная мобильность работали параллельно. Это признание не означает игнорирования системных недостатков этого режима, которые привели к его распаду. Двойственная государственная политика по отношению к мигрантам демонстрирует неудачную попытку государства с консервативной бюрократией управлять современными общественными процессами. Государственное планирование инвестиций и распределения благ по регионам не учитывало расширяющуюся сферу услуг, а также не сумело эффективно решить проблемы демографического дисбаланса. В результате неформальные сети, часть которых проникла в государственную систему, брали на себя все большую роль в современной развивающейся экономике. И хотя Андропов и Горбачев предпринимали попытки оптимизировать процессы управления и усилить контроль над экономикой, они не сумели справиться с мощными сетями неофициальных связей. Неравенство центра и периферии, лежащее в основе многих рассказов мигрантов, привело к тому, что Союз рассыпался с окраин до самого ядра. Возникающая в контексте этого неравенства национальная идентификация и усиливающаяся расовая дискриминация разрушили СССР на рубеже 1990-х гг. Жизнь мигрантов в Ленинграде и Москве и воспоминания о ней демонстрируют, что мигранты выступили в роли «канареек в угольной шахте» для русской ксенофобии[1100]. После распада Советского Союза гораздо более массовые потоки мигрантов с Кавказа и из стран Средней Азии пересекали теперь уже международные границы в попытке преодолеть сохраняющееся – и во многих отношениях усугубившееся – экономическое неравенство между Югом и Севером. Некоторые из мигрантов советской эпохи видели в учащающихся проявлениях расизма на улицах Ленинграда и Москвы в 1980–1990-х гг. предвестник актов жестокого насилия, вспыхнувшего в первом десятилетии 2000-х гг.

В мыслях советских мигрантов с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России, как и всех тех мигрантов, кто когда-то уехал с бывших имперских окраин, сосуществовали противоречивые мотивы: близость и удаленность, знакомое и чуждое. Ослабленные связи между отдаленными центрами страны и, казалось бы, изолированной периферией оживили мысли и дискуссии о переселении. Стюарт Холл вспоминал, как неминуемая британская деколонизация Ямайки подтолкнула его к решению сесть в «банановую лодку и отплыть к центру мира»[1101]. Во второй половине XX в. как советские граждане, так и жители британских колоний – так называемое поколение Уиндраша – использовали все возможности, чтобы переехать в центры своих континентов, а если постараться – еще и поселиться в них[1102].