Американская трагедия - Теодор Драйзер

Ее радостные надежды сразу сменились глубокой тоской и унынием. Всегда у нее так получается в жизни! Через два дня рождество, ей надо ехать домой в Бильц, где вовсе не весело и только от нее ждут радости и веселья. И придется ехать одной, а Клайд забежит к ней только на несколько минут. Она вернулась на свое место, и лицо ее ясно говорило, что она глубоко несчастна. Она ничего не видела вокруг и двигалась как автомат. Клайд заметил эту перемену, но, захваченный внезапным, непобедимым чувством к Сондре, не способен был раскаиваться.

Как всегда по субботам, в час пополудни мощные гудки соседних фабрик возвестили о конце рабочего дня, — и Клайд и Роберта порознь направились к ее дому. По дороге он обдумывал, что сказать Роберте. Что делать? Как притворяться нежным, когда он не чувствует нежности, когда увлечение его охладело и поблекло? Как продолжать эту связь, которая еще две недели назад была живой и страстной, а теперь стала поразительно слабой и бесцветной? Нельзя сказать или как-то показать Роберте, что он к ней охладел, это будет слишком жестоко, и кто знает, что она на это ответит? Как поступит? А с другой стороны, теперь, когда все его мечты и планы связаны с Сондрой, не годится успокаивать Роберту ласковыми словами и лживыми объяснениями, — это значило бы оставить все как есть, сохранить прежние отношения. Невозможно! Кроме того, если появится хоть малейшая надежда, что Сондра тоже полюбит его, конечно же он сразу захочет оставить Роберту. А почему бы и нет? Что может дать ему Роберта? Можно ли сравнить ее по красоте и положению в обществе с Сондрой! Разве хорошо будет со стороны Роберты, если она станет требовать и ждать, чтобы он по-прежнему был занят только ею и отказался ради нее от всех связей и возможностей, какие открывает для него близость с Сондрой. Нет, право же, это несправедливо!

Так рассуждал Клайд, а Роберта, уже успевшая вернуться домой, тем временем спрашивала себя, почему он вдруг стал к ней равнодушен. Почему он нарушил свое обещание и не пришел вчера вечером, почему теперь, когда она уезжает на праздники домой и не увидится с ним целых три дня, он не хочет даже проводить ее до Фонды? Он говорит о совещании, но правда ли это? Она могла бы, если надо, подождать его до четырех часов, но не решилась это предложить, потому что чувствовала в поведении Клайда какую-то уклончивость, отчужденность… Что же все это значит? Ведь еще так недавно возникла эта близость, которая с самого начала и до сего дня, казалось, так прочно их соединяла. Неужели это — опасная перемена, быть может, даже конец их любви, их чудесной сказки? О, боже! А она отдала ему так много… теперь от его верности зависит все: ее будущее, ее жизнь…

Она стояла посреди комнаты, раздумывая над всем этим, когда явился Клайд с рождественским подарком под мышкой и с напускной беспечностью на лице, никак не отвечавшей его твердому решению по возможности изменить свои отношения с Робертой.

— Ох, до чего же я огорчен, Берта, — начал он оживленным тоном, в котором смешивались притворная веселость, сочувствие и неуверенность. — Понимаешь, еще два часа назад я и понятия не имел, что они собираются устраивать это совещание. Но ты же знаешь, как это бывает. От таких вещей просто невозможно уклониться. Ты не очень огорчена, дорогая? — По выражению ее лица и в эту минуту и еще раньше, на фабрике, он видел, что она в самом печальном настроении. — Хорошо еще, что мне удалось вырваться на минутку и принести тебе вот это, — прибавил он, протягивая ей подарок. — Я хотел принести вчера, но помешал этот обед. Мне ужасно жалко, что так вышло, правда, жалко!

Если бы он принес свой подарок вчера вечером, Роберта была бы в восторге, но теперь она равнодушно поставила коробку на стол; вся прелесть подарка была для нее потеряна.

— Ты хорошо провел вчера время, милый? — спросила она, желая узнать во всех подробностях, что же отняло его у нее.

— Да, недурно, — ответил Клайд; он старался притвориться возможно более равнодушным, говоря об этом вечере, который так много значил для него и таил столько опасности для нее. — Я думал, что меня просто приглашают к дяде на обед, я ведь так и говорил тебе. А оказалось, что нужно проводить Беллу и Майру на вечер в Гловерсвил. Там живет богатая семья Стил, — знаешь, у которых большая перчаточная фабрика. Ну вот, они устроили танцевальный вечер, и мне пришлось проводить туда двоюродных сестер, потому что Гил не мог поехать. Но там было не особенно интересно. Я был рад, когда все это кончилось.

Он произнес имена Беллы, Майры, Гилберта так, словно это было для него привычным делом, — такая интимность с Грифитсами неизменно производила на Роберту сильное впечатление.

— А ты не мог уйти пораньше и зайти ко мне?

— Не мог. Мне надо было дождаться их, чтобы вернуться всем вместе. А ты разве не хочешь взтлянуть на мой подарок? — прибавил он, стараясь отвлечь ее от мыслей о вчерашнем: он знал, как ей мучительно думать о том, что он оставил ее одну.

Она стала развязывать ленту, которой была завязана коробка, но все время неотрывно думала о том, что еще мог таить в себе вчерашний вечер. Какие девушки, кроме Беллы и Майры, были на танцах у Стил? Может быть, Клайд в последнее время увлекся какой-нибудь другой девушкой и встретился там с нею? Раньше он часто упоминал о Сондре Финчли, Бертине Крэнстон и Джил Трамбал. Может быть, и они были там вчера?

— А кто был там, кроме твоих двоюродных сестер? — спросила она вдруг.

— О, масса народа, ты их не знаешь. Там съехались двадцать или тридцать человек из разных мест.

— А из Ликурга, кроме твоих сестер, был кто-нибудь? — настаивала она.

— Всего несколько человек. Мы захватили с собой Джил Трамбал и ее сестру, это Белла придумала. Арабелла Старк и Перли Хайнс были уже там, когда мы приехали.

Клайд не упомянул ни о Сондре, ни о других, кто его больше всех интересовал. Но в том, как он сказал это, в тоне его голоса и в блеске глаз было что-то странное, и его ответ не удовлетворил Роберту. Она очень встревожилась, но чувствовала, что сейчас неблагоразумно надоедать Клайду дальнейшими расспросами. Как бы он не рассердился. В конце концов, в ее глазах он всегда был связан с этим миром. Она не хотела, чтобы он заподозрил, будто она старается получить какие-то права на него, хотя таково и было ее тайное желание.

— А мне так хотелось вчера побыть с тобою и отдать тебе свои подарки, — сказала она, стараясь прогнать мрачные мысли и вызвать сочувствие Клайда.

Он услышал печаль в ее голосе — прежде это всегда смягчало его, но теперь он не мог и не хотел поддаваться.

— Но ты же знаешь, Берта, как было дело, — возразил он почти вызывающе. — Я ведь объяснил тебе.

— Да, знаю, — грустно сказала она, пытаясь скрыть овладевшее ею уныние.

Она развернула бумагу и открыла крышку коробки. Увидев туалетный прибор, она слегка повеселела: никогда еще у нее не было таких дорогих и изящных вещей.

— Ах, как красиво! — воскликнула она с невольным интересом. — Я ничего подобного не ожидала! Рядом с этим мои маленькие подарки ничего не стоят.

Она пошла достать их. Но Клайд видел, что даже его замечательный подарок не может рассеять уныние Роберты, вызванное его равнодушием. Его неизменная любовь была бы для нее несравнимо дороже всех подарков.

— Нравится? — спросил он, наперекор всему горячо надеясь, что подарок отвлечет ее от грустных мыслей.

— Конечно, милый, — ответила Роберта, с интересом рассматривая прибор. — Мои подарки куда скромнее, — прибавила она печально, подавленная крушением всех своих планов, — но они пригодятся тебе, и они всегда будут с тобой, у твоего сердца, это для меня главное.

Она протянула ему коробочку с металлическим вечным карандашом и самопишущей ручкой; она выбрала их, думая, что они пригодятся Клайду в его работе на фабрике. Будь все это две недели назад, он горячо обнял бы ее и постарался бы утешить в том горе, которое ей причинил. Но теперь он только стоял и думал, как бы успокоить ее, не показавшись при этом слишком холодным, но и не проявляя обычной нежности. И он поспешил выразить бурный, но неискренний восторг по поводу ее подарка:

— О, вот это великолепно, дорогая! Именно это мне и нужно! Ты просто не могла придумать ничего удачнее! Я теперь всегда буду ими пользоваться.

Он сделал вид, что с величайшим удовольствием рассматривает карандаш и ручку, затем укрепил их в боковом кармане. И видя, как она стоит перед ним, печальная и задумчивая, — воплощение всего, что было так соблазнительно в их прежних отношениях, — он обнял ее и поцеловал. Вне всякого сомнения, она очень мила! И когда она охватила его шею руками и горько расплакалась, он прижал ее к себе и сказал, что ей незачем огорчаться: в среду она вернется, и все пойдет по-старому. И в то же время он подумал, что это неправда… а как это странно, — ведь всего какой-нибудь месяц назад он горячо любил Роберту… Удивительно, как быстро захватила его другая девушка! И все же это так. Роберта, наверно, думает, что он любит ее по-прежнему, но любви уже нет и никогда не будет. И поэтому он искренне жалел Роберту.