Том 3. Ранние и неоконченные произведения - Аркадий Гайдар

Никогда не торопился отказать в какой-нибудь мальчишеской просьбе. Подумает, прикинет. «Да, можно». Но если уж «нет», значит, излишни и просто невозможны какие-то разговоры. Было у нас Слово. Не «честное слово», не «честное-пречестное», а просто — Слово. Свои обещания он выполнял свято, но и ты попробуй не выполни…

Александр Фадеев отмечал демократизм Аркадия Гайдара, указывая, что герои его книг — дети солдата, стрелочника, крестьянина… Так оно и есть, конечно. Но думаю, что его демократизм состоял еще и в неподдельном уважении достоинства каждого человека, взрослый он или маленький.

Из дневников: «Пятилетний Анатолий Федорович очень со мной дружит», «Запомнился пионер Колесников — угловатые плечи, жест — рукой к земле. Говорил крепко и хорошо». Рядом: «Неважное выступление красного командира».

Не только ребят, но и своих товарищей втягивал Аркадий Гайдар в игру или в веселый розыгрыш.

Константин Паустовский вспоминает:

«Гайдар любил идти на пари. Однажды он приехал в Солотчу ранней осенью. Стояла затяжная засуха, земля потрескалась, раньше времени ссыхались и облетали листья с деревьев…

Ни о какой рыбной ловле не могло быть и речи. На то, чтобы накопать жалкий десяток червей, надо было потратить несколько часов.

Все были огорчены. Гайдар огорчился больше всех, но тут же пошел с нами на пари, что завтра утром он достанет сколько угодно червей — не меньше трех консервных банок.

Мы охотно согласились на это пари, хотя с нашей стороны это было неблагородно, так как мы знали, что Гайдар наверняка проиграет.

Наутро Гайдар пришел к нам в сад, в баньку, где мы жили в то лето. Мы только что собирались пить чай. Гайдар молча, сжав губы, поставил на стол рядом с сахарницей четыре банки великолепных червей, но не выдержав, рассмеялся, схватил меня за руку и потащил через всю усадьбу к воротам на улицу. На воротах был прибит огромный плакат:

СКУПКА ЧЕРВЕЙ ОТ НАСЕЛЕНИЯ

Этот плакат Гайдар повесил поздним вечером…»

К воспоминаниям Константина Георгиевича можно добавить и непубликовавшуюся часть его рассказа.

Вскоре возле дома, к которому в обмен на рыболовные крючки ребята таскали банки с червями, появился милиционер. Прочитал плакат. «Так писать нельзя! Скупкой у населения могут заниматься представители организаций. Придется снять», — сказал он. «А как можно?» Милиционер задумался. «Ну, если бы срочно куплю червей, тогда, пожалуй, можно. И то через контору горсправки…» — «Так что, снимать?» — «Червей-то у вас теперь хватит?» — «Вроде хватит». — «Если хватит, снимайте!»

В поведении Аркадия Гайдара была та свобода, раскованность и нестандартность поступков, которые нередко ставили людей в тупик.

Хорошим весенним днем он шел по московскому бульвару, опять при деньгах и в отличном настроении. Увидел продавца воздушных шаров, купил сначала один шарик, а потом, подумав, всю связку: «Ребят во дворе много, пустят наперегонки, то-то будет праздник».

Но если по бульвару идет человек с пестрой кучей воздушных шариков, за кого его примут прохожие?

— Почем шарики?

— Не продаются.

— Мне голубой, пожалуйста.

— Не продаются.

— Шары почем, гражданин?

Долго так, естественно, продолжаться не могло. Симпатичным покупателям Аркадий Гайдар начал раздавать шары бесплатно. Несимпатичным отказывал.

Позвали милиционера…

Милым лукавством пронизано письмо, отправленное Аркадием Гайдаром Ермилову в редакцию журнала «Красная новь».

«Дорогой т. Ермилов. Я вчера написал письмо т. Вармуту с просьбой одиннадцатого февраля прислать еще денег, а ночью увидел очень плохой сон, будто бы 11-го не прислали, а потому, пожалуйста, посоветуй ему 11-го не присылать, а прислать лучше 6-го февраля.

И если вы пришлете 6-го февраля, то я даю Тимур-Гайдаровское слово, что как только устроюсь, сейчас же допишу рассказ на один печатный лист… и пришлю вам.

Рассказ будет, по-моему, очень славный — я уже его читал кое-кому еще в Москве.

Если же не пришлете, то рассказ, вероятно, хорошим не получится, потому что по замыслу он должен быть очень простой и светлый. А у меня с горя в голове будет все время вертеться разное… и рассказ получится какой-то…

Жизнь здесь, вероятно, у меня будет очень хорошая. Но пока печники разломали печку, плотники разворотили стену — всем нужны деньги. А тут еще моя дочка Светланка по прозванию Рыжик-Фижик наелась снега и во время болезни разбила мой новый фотоаппарат. Но все это, конечно, мелочи жизни, а сама жизнь, куда как везде прекрасна. И Нюра вчера мне на обед сготовила в русской печке такой пирог с гречневой кашей, с луком и печенкой, что если бы его поставили перед тобою, ты тотчас же востребовал бы целый литр. Я же обошелся и половинкой.

Дорогой т. Ермилов! Как только получишь это письмо, так сейчас же постучи в стенку или высунься и позови т. Вармута. Когда он войдет, ты попроси его, чтобы он сел. Сначала скажи ему что-нибудь приятное. Ну например: „Эх, и молодец ты у меня Вармут“, или еще что-нибудь такое, — а когда он подобреет, ты тогда осторожно приступи к разговору насчет 6 февраля.

Если он сразу согласится, то ты его похвали, и скажи, что ничего другого от него и не ожидал. А если же он сразу начнет матом — то ты не пугайся, а выслушай до конца. А потом кротко загляни ему в глаза и проникновенно спроси: „Есть ли у него совесть?“

От такого неожиданного вопроса кто хочешь смутится. А ты дальше, больше, продолжай, продолжай, и все этак диалектически, диалектически, и тогда он раскается и, схватившись за голову, стремительно помчится в бухгалтерию.

Пока всем вам всего хорошего. Очень только прошу не понять, якобы я только пошутил. Деньги мне в самом деле нужны, так крепко, как никогда…»

Наверное, некоторый особый отблеск бросает на это веселое, озорное письмо то обстоятельство, что рассказ, о котором идет в нем речь, — «Голубая чашка».

К деньгам Аркадий Гайдар относился своеобразно. «Этак диалектически, диалектически».

Как все люди, радовался, если они есть, огорчался, когда их не хватало. Любил, чтобы сапоги были крепкие, белье чистым, гимнастерка сшита из коверкота. Чувствовал себя веселее и увереннее, когда знал, что может отправиться на вокзал и купить билет до самого дальнего города.

Вопросы о мебели, даче, каких-либо других «солидных приобретениях» не возникали. Но деньги, едва появившись, начинали, как Аркадий Гайдар однажды выразился, «бунтовать в его кармане». Они требовали немедленных действий. Не мог пройти мимо инструментальных, хозяйственных лавок. Покупал сверла, стамески, усовершенствованные мясорубки и хлеборезки. Все это ему нравилось, но не требовалось. Покупки отправлялись друзьям в подарок.

Легко ссужал приятелей деньгами, никогда не напоминал о возврате. Любил угостить друзей, а то и незнакомых.

Много ездил, однако по-настоящему хорошо себя чувствовал в родных местах.

«…Скучаю уже я по России. Где мой пруд? Где мой луг? „Гей вы, цветики мои, цветики степные!“ Всех я хороших людей люблю на всем свете. Восхищаюсь чужими долинами, цветущими садами, синими морями, горами, скалами и утесами.

Но на вершине Казбека мне делать нечего — залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе, в нижегородскую или рязанскую».

Любил хорошие песни. Помню, разбудил меня ночью, чтобы спеть новую, только что услышанную:

По военной дорогеШел в борьбе и тревогеБоевой восемнадцатый год…

Часто пел «Гори, гори, моя звезда…», и мне всегда казалось, что думает он о красноармейской звездочке.

Был по привычкам солдат, но, как все люди, тянулся к теплому человеческому житью.

«В сущности, у меня есть только — три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка. Полушубок — папаха — и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей.

И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный.

Просто — как-то так выходит».

И не подумайте, пожалуйста, что был он несчастлив, таил в себе какую-то беду или обиду. Несчастливые люди не пишут такие книги, какие написал он, и уж, конечно, не совершают веселые и даже озорные поступки.

Как многие физически и духовно сильные люди, он был добр. Как почти все добрые — легко раним. Не боялся боли, холода, жажды. Но совершенно не мог выносить грубость, хамство. Тогда — срывался. Тогда темнели глаза, начинал подергиваться левый уголок губы. Тогда он мог быть даже опасен.

Это теперь звучит красиво, романтично: в пятнадцать командовал взводом, в семнадцать стал командиром полка. Но стоит задуматься, какая тяжесть ложилась на плечи такого командира.

Когда Аркадий Гайдар стал командиром, за ним, отдающим приказ, посылающим людей в бой, может быть, и на гибель, стоял еще зачастую не суровый Дисциплинарный устав, а лишь личный авторитет. Каково завоевать и удержать такой авторитет командиру, если многие из бойцов годятся ему в отцы?