Империя серебра - Конн Иггульден

Сорхахтани тем временем распределила дневные задания, отпустила ответственных должностных лиц, а сама повернулась уходить. С ней тронулась и Дорегене, уже что-то по пути обсуждая.

— Одну минутку, моя госпожа, — подал голос Темугэ.

Слова вырвались из уст как бы сами собой. Сорхахтани спешила, а потому в ответ лишь махнула ему — мол, ступай следом — и по лестнице сошла в уединенный переход, ведущий в дворцовые покои. Именно этот ее мимолетный жест и вызвал у Темугэ вспышку гнева, а вместе с тем и решимости. Терпеть с собой обращение как с каким-нибудь просителем, и уж тем более со стороны этой проходимки, просто недопустимо. И хранитель библиотек поспешил вдогонку за женщинами, подбодряясь присутствием Яо Шу, который тоже подстраивался под его шаг. Воровато оглядевшись на выходе со двора, Темугэ слегка нахмурился, заметив там по-прежнему бдящего Алхуна.

Сорхахтани между тем допустила ошибку: в затененном коридоре она позволила Темугэ приблизиться к себе излишне близко. Он попытался ухватить ее со спины за руку, но женщина выдернула пальцы из его потной ладони.

— Ну, так что там у вас, почтенный? — выжидательно повернулась Сорхахтани. — Только быстрее, а то у меня уйма дел.

Для слов сейчас вряд ли подходящее время, но Темугэ, чтобы улучить момент, все же заговорил, одновременно под полой нашаривая нож. Рука отчаянно дрожала.

— Мой брат Чингисхан был против, чтобы его землями повелевала женщина, — невнятно пробормотал он.

В тот момент, когда он вынул нож, Сорхахтани напряглась. Дорегене тихонько ахнула и в страхе отступила на шаг. Глаза Сорхахтани потрясенно распахнулись. Темугэ ухватил ее левой рукой, а правую занес, целя в грудь.

И тут запястье ему перехватило с такой силой, что он пошатнулся и ойкнул. Оказывается, его удерживал Яо Шу, взгляд которого был полон ледяного презрения. Темугэ дернулся, но куда там: стискивает как железной клешней. Сердце от охватившей паники затрепыхалось испуганной птицей.

— Презренная самозванка! — несуразно тонким голосом выкрикнул Темугэ. В углах рта пузырьками вскипала слюна. Он сейчас вряд ли что-то соображал.

— Что ж, Яо Шу, — холодно произнесла Сорхахтани. — Получается, ты был прав. — На Темугэ она даже не взглянула, как будто его здесь и не было. — Мне неловко за то, что я в тебе сомневалась. Но я действительно не думала, что он настолько глуп.

Яо Шу сдавил запястье сильнее, и нож со звоном выпал на каменный пол.

— Этот человек всегда был слаб, — сказал советник, встряхнув Темугэ так, что тот вскрикнул. — Как прикажете с ним поступить?

Сорхахтани озадаченно смолкла, и тогда Темугэ вроде бы опомнился.

— Я последний брат Чингисхана, — горячечно зачастил он. — А вы, вы? Кто вы такие, чтобы судить меня? Цзиньский монах и две женщины… У вас и права такого нет!

— Угрозы он собой не представляет, — продолжал Яо Шу, как будто Темугэ ничего и не сказал. — Можно отправить его из ханства в изгнание, как обычного странника.

— Да, лучше будет его услать, — дрожащим голосом промолвила Дорегене. Видно было, как ее трясет.

Темугэ, чувствуя на себе взгляд этих женщин, тяжко вздохнул: его жизнь сейчас всецело в их руках.

— Нет, Дорегене, — рассудила наконец Сорхахтани. — Такое деяние наказуемо. Он бы к нам снисхождения не проявил.

Она подождала, пока горе-убийца, со сдавленной руганью повозившись в руках советника, утихнет. Тогда она обернулась к Дорегене, оставляя решение за ней. Но вдова хана лишь качнула головой и ушла с глазами, полными слез.

Тогда Сорхахтани повернулась к Яо Шу.

— Отдай его Алхуну, — распорядилась она.

Темугэ, охваченный внезапным отчаянием, снова завозился, задергался, но в железной хватке советника был беспомощен как ребенок.

— Кто, как не мы, нашел тебя тогда в лесу, монах! — в отчаянии крикнул он. — Я ж сам там был! Это же я привез тебя к Чингисхану! Да как ты можешь кланяться этой давалке моего племянника!

— Скажи Алхуну, пусть все сделает быстро, — добавила Сорхахтани. — Это единственное, на что я могу для него пойти.

Яо Шу понимающе кивнул, и женщина ушла, оставив их вдвоем. При звуке тяжелых шагов Темугэ как-то разом пожух. Из яркого прямоугольника дверного проема в затененный переход шагнул Алхун.

— Ты слышал? — спросил его Яо Шу.

В полумраке глаза тысячника свирепо блеснули. Одной рукой он ухватил Темугэ за плечи, чувствуя сквозь ткань хрупкие стариковские кости.

— Слышал, — ответил он. В руке у него был длинный кривой нож.

— Будьте вы оба прокляты, — произнес Темугэ. — Тенгри с вами за все рассчитается.

Когда Алхун поволок его обратно на солнце, он беззвучно заплакал.

Ко второму дню после ночной атаки воинство Белы отстроило стены из мешков, дополнительно подперев их сломанными возами и седлами павших лошадей. Лучники теперь стояли на стенах бессменно, но от постоянной жажды люди буквально задыхались. Воды всем хватало лишь на глоток — один утром, другой вечером. Мучились и лошади. Оперев подбородок на грубую холстину мешка, Бела пристально смотрел на монгольскую армию, становище которой расположилось напротив. Уж у врага-то воды вволю: доступ к реке за ним, пей не хочу.

Оглядывая ухабистые просторы, Бела изнывал от отчаяния. Прежние сообщения с севера уже не казались преувеличением. Численность армии у монгольского полководца намного меньше, но она сумела посечь венгров и нагнать ужаса на превосходящую ее силу, явив такую маневренность и такие приемы ведения боя, что Бела сгорал от бессильного гнева и стыда. До самого конца того ужасного дня он с замиранием сердца ждал от врага последнего решительного штурма, но тот отчего-то не последовал. А теперь вот Бела сидел в западне, утиснутый в такой массе людей и коней, что не повернуться. Непонятно, почему враг бездействует. Наверное, злорадно созерцает, как медленно, но верно гибнет от жажды венгерский король. Отодвинувшись за пределы полета стрел, монголы не угрожали даже для виду. Нахождение их на таком отдалении вселяло даже некое ощущение мнимой безопасности. Хотя из донесений, да и из собственного горького опыта Бела знал, что при желании монголы могут двигаться с немыслимой быстротой.

Краем глаза король заметил, как к нему, прервав разговор со своими рыцарями, направляется фон Тюринген. Тевтонец был без своего стального нагрудника, а потому в глаза отчетливо бросались руки в шрамах и стеганая поддева, засаленная и в грязных пятнах. От рыцаря по-прежнему исходил запах пота и крови. Взор магистра был суров, и Бела, когда фон Тюринген, подойдя, сухо поклонился, не нашел в себе сил взглянуть ему в глаза.

— Один из моих людей полагает, что нашел выход из этого положения, — сообщил фон Тюринген.

Король недоуменно моргнул. О спасении он, разумеется, истово молился, но вряд ли представлял ответом на свои мольбы этого верзилу-бородача, перепачканного засохшей чужой кровью.

— И… какой же? — спросил Бела, вставая и под пристальным взглядом рыцаря распрямляя плечи.

— Проще показать наглядно, ваше величество, — ответил фон Тюринген.

Он без слов повернулся и зашагал, проталкиваясь через скопище людей и коней. Беле оставалось лишь идти следом, раздраженно надув щеки.

Расстояние прошли небольшое (дольше было проталкиваться; в одном месте короля чуть не опрокинула пятящаяся кобыла). Остановились у другой части стены. Фон Тюринген указал куда-то рукой.

— Вон там, видите, трое моих людей? — сдержанно спросил он.

Бела поглядел через стену и увидел троих рыцарей без доспехов, но в черно-желтых сюркотах своего ордена. Их было прекрасно видно со стены лагеря, но, как ни странно, со стороны монгольского становища их вряд ли было заметно: мешал отлогий гребень, подъемом идущий отсюда на запад. При виде этого в сердце робко затеплилась надежда. А что, чем черт не шутит…

— Рисковать при дневном свете я бы не стал, но в темноте под прикрытием этого гребня можно проехать даже конным строем. Если повезет и если держать голову пониже, то монголы поутру застанут лишь пустой лагерь.

Бела закусил губу. Покидать хрупкую, но все же безопасность лагерных стен стало вдруг страшновато.

— А какого-нибудь другого выхода нет? — спросил он, со стыдом ощущая себя купчиком на неудачных торгах.

Фон Тюринген содвинул брови так, что они сошлись единой чертой.

— Смею заверить — нет. Особенно без воды, а также без более крупного лагеря и подсобных материалов для укрепления стен. Здесь мы набились так тесно, что в случае повторного нападения будем мешать сами себе. Слава Всевышнему, ваше величество, что они еще не поняли нашу уязвимость в полной мере. Господь указует нам путь, но двинуться мы можем лишь по вашему повелению.

— А если нам тоже пойти на них приступом? Как они — а, Тюринген? Нам ведь наверняка будет где развернуться в поле?