Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной - Джон Треш

В августе, перед «довольно полной и очень модной аудиторией» в концертных залах Биржи, По читал стихи и лекцию «Поэтический принцип». «Мы никогда в жизни не были так восхищены», – сообщала газета Richmond Whig. В результате были приняты меры по организации дальнейших лекций в Ричмонде и Норфолке. Возвращение По прошло настолько великолепно, насколько он мог только надеяться.

«Поэтический принцип» свидетельствует о высочайших поэтических идеалах По. Как «Эврика» признавала ценность расчета, наблюдения и механического объяснения, но искала истину более фундаментальную и более прекрасную в «принципе единства», так и «Поэтический принцип» определял не только правила стиха, но и основополагающие надежды и идеалы, которые формируют «сущность того, что мы называем поэзией».

Настоящая поэзия возвышает душу, и «ценность стихотворения заключается в соотношении этого возвышающего возбуждения». Но поскольку душа изменчива и душевные состояния меняются, такое приподнятое состояние может длиться не более получаса. Поэтому ни одно длинное стихотворение не является истинно поэтическим, даже «Потерянный рай» Мильтона – это всего лишь несколько коротких стихотворений, нанизанных друг на друга. По читал и комментировал стихи Шелли, Байрона, Томаса Мура и Натаниэля Уиллиса, а также предисловие Лонгфелло к сборнику, из-за которого По начал свою катастрофическую «войну с Лонгфелло».

Такие стихи отвечают «бессмертному инстинкту, заложенному в глубине человеческого духа», – стремлению к прекрасному в «многообразии форм, звуков, запахов и чувств». Однако настоящая поэзия не ограничивается простым повторением форм. «У нас все еще остается неутоленная жажда», связанная с «бессмертием человека». Она является одновременно следствием и указанием на его вечное существование». По заимствовал знаменитую фразу Перси Шелли «стремление мотылька к свету звезды» и сделал ее своим определением поэзии.

Этот образ – мотылек, порхающий к далекой звезде, – отражает астрономическое расстояние между идеалом красоты и обреченными усилиями ничтожного существа, стремящегося к нему: «Вдохновленные экстатическим предчувствием славы, мы боремся, путем многообразных комбинаций среди вещей и мыслей Времени, чтобы достичь части той Красоты, сами элементы которой, возможно, принадлежат только вечности». В «Эврике», по мере усиления борьбы между гравитацией и жизненным эфиром или электричеством, возникали все более дикие и разнообразные формы жизни и искусства. Здесь «борьба за постижение сверхъестественной Красоты» дает миру все, что он может «считать поэтическим».

В стихах, утверждал он, разум и истина могут быть задействованы, но только для того, чтобы служить красоте. И наоборот, в произведениях разума и интеллекта, таких как «Эврика», красота может быть использована для служения истине. Это взаимодополняющие пути к одному и тому же далекому идеалу.

Обращаясь к аудитории в своем родном городе, По поразительным образом отождествлял себя с жителями города, в котором родился – с бостонцами, точно так же, как иногда отождествлял себя с вирджинцами, находясь на Севере. «Дидактическая ересь, – утверждал он, – особенно ярко проявилась на Севере: мы, американцы, особенно покровительствовали этой счастливой идее, и мы, бостонцы, особенно развили ее в полной мере».

По закончил рассказ стихотворением Уильяма Мазервелла, попросив слушателей «в воображении» отождествить себя «с душой старого кавалериста», сражающегося в обреченной битве:

Наше дело – сражаться, как мужчины,

И героически умирать.

Вернувшись к традициям трубадуров и бесцеремонным фантазиям своего детства, По изобразил поэзию как борьбу, стремление и эксперимент – стремление мотылька к звезде, выражение его инстинкта смерти и возрождения.

Один из зрителей описал, как он говорил: «Глаза темные, беспокойные, на языке жесткость, смешанная с элементом презрения и недовольства. Твердая и ровная походка, но нервные и резкие манеры». Хотя По являлся «человеком добросердечным», в его чертах проглядывалась внутренняя борьба: «великая битва за самоконтроль, в которой он, казалось, был постоянно занят».

Эдгар По строил планы. В октябре он поедет в Сент-Луис, чтобы встретиться с Паттерсоном, а в следующем году начнет издавать The Stylus. Он женится на Эльмире Ройстер и привезет Марию Клемм жить с ними в Ричмонд. Ему поступило предложение в сто долларов от богатого человека из Филадельфии «отредактировать» стихи его жены.

Прежде чем отправиться в путь, По посетил заброшенное поместье, принадлежавшее старым друзьям Алланов. Там он показался своей спутнице, Сьюзен Арчер Тэлли, «необычайно молчаливым и озабоченным воспоминаниями, связанными с этим местом». В пустом доме «он переходил из комнаты в комнату с серьезным, отрешенным видом и снял шляпу, как бы непроизвольно, войдя в салон, где в былые времена собиралось много блестящих компаний». «Он сидел у одного из глубоких окон, над которыми теперь росли кусты плюща, и память, должно быть, возвращала его к былым сценам, потому что он повторял знакомые строки Мура:

Иду я теперь, словно странник чужой,

По зале для пиршеств, отныне пустой.[81]»

По написал Клемм: «Меня никогда не принимали с таким энтузиазмом. Газеты только и делали, что хвалили меня до лекции и после… Меня часто приглашали куда-нибудь, но я редко мог пойти, потому что у меня не было парадного пальто. Вечером мы с Роуз [сестрой] собираемся провести вечер у Эльмиры… С тех пор как стало известно о моем намерении жениться, Маккензи осыпали меня вниманием».

Он добавил, что «последние несколько недель в обществе старых и новых друзей оказались самыми счастливыми» из всех, что он знал за многие годы, и что когда он снова покинет Нью-Йорк, то оставит позади «все неприятности и досады своей прошлой жизни».

Тем не менее, вокруг него витало ощущение предчувствия, судьбы. После одной из вечеринок хозяин дома вспоминал: «Мы стояли на портике, и, пройдя несколько шагов, он остановился, повернулся и снова поднял шляпу в знак последнего прощания. В этот момент в небе прямо над его головой появился блестящий метеор и исчез на востоке. Мы со смехом прокомментировали этот инцидент, но впоследствии я вспоминал его с грустью».

Путешествие в Арнгейм

По подготовил свой отъезд из Ричмонда, навестив Сару Эльмиру Ройстер вечером 26 сентября: «Он был очень печален и жаловался, что совсем болен. Я пощупала его пульс и обнаружила, что у него сильный жар». В полночь он отправился на пароход и причалил в Балтиморе двадцать седьмого числа.

Там он встретил людей, которые уговорили его пропустить стаканчик-другой. По мог поехать в Филадельфию, по словам музыканта Джеймса Мосса, который вспоминает, что проводил его до дома, – куда именно, неизвестно, – и что выглядел он больным.

Шесть дней спустя, 3 октября, По находился в Балтиморе, в день выборов в Конгресс. В типичной уловке кампаний «кандидаты следили