Эротизм без берегов - Маргарита Павлова

Едва ли Татьяна Николаевна, вникавшая в латинские фрагменты из «Половой психопатии», оставила без внимания страницы первой главы («Очерки по психологии половой жизни»), в которой прокомментирована сексуальная патология, возникающая на почве религиозной экзальтации: «Неудовлетворенная чувственность очень часто находит себе эквивалент в религиозном фанатизме. Это отношение между религиозным и половым чувством обнаруживается, однако, и в несомненно психопатологической области. Достаточно указать на могуче проявляющуюся чувственность в истории болезни многих, страдающих религиозным помешательством, на пестрое смешение религиозного и полового умопомешательства, как это наблюдается так часто при психозах (например, у маниакальных женщин, которые считают себя Божьей Матерью), и в особенности при психозах на почве мастурбации. Наконец, достаточно указать на сладострастное жестокое самобичевание, самооскопление, даже самораспинание на почве болезненного, полового религиозного чувства»[790] и т. д.

Подвижнический путь, избранный старшей сестрой, образ которой Татьяна Николаевна постоянно имела перед собой и которую боготворила, мог навести ее на некоторые размышления и аналогии (наподобие: «она <З. Гиппиус. — М.П.> — способна живой закопаться в землю, как закапывались в ожидании Второго Пришествия раскольники, о которых с таким ужасом и восторгом рассказывает в своей книге „Темный лик“ В. В. Розанов <…>»[791]). Соотносила ли она приведенный в книге Крафт-Эбинга пример с собственным религиозным опытом, — нам также неизвестно. Однако знакомство с ее эпистолярным наследием позволяет предположить, что интерес к «Половой психопатии» не был для нее данью «моде», проистекал не из праздной любознательности, а, главным образом, из стремления к сексуальной самоидентификации, так как, подобно З. Гиппиус, «обычной» женщиной она себя не чувствовала, да и не была ею.

Интимная жизнь сестер Гиппиус возбуждала в литературно-художественной среде всевозможные сплетни и пересуды. Пристальное внимание к их взаимоотношениям проявлял В. Розанов[792]. 4 августа 1907 года Татьяна сообщала сестре: «Розанов прямо младенец: перечитала еще его письма; обещала ему ответить. Он всех нас подозревает в откровенном разврате и одобряет, это ему <яснее —?> и понятнее, „божественнее“, нежели неприятие брака, что для него „дьявольщина“. Все-таки тело признаем, хоть не родим, что печально, но не страшно»[793].

В своем специфическом любопытстве мистик «пола» был на верном пути. Так называемые «дневники» Татьяны Гиппиус отчасти могли бы послужить материалом для еще одного раздела его «Метафизики христианства». Не напрасно З. Гиппиус шутливо пеняла Розанову: «Жаль, что с Татой-Натой раздружились. Они девочки для вас полезные. Правда, „девочки“ в них нет… Я об этом вздыхаю. Мне, вот, скоро 50 лет будет, а во мне до сих пор, если не девчонка, то мальчишка есть, во всяком случае…»[794]

В кругу петербургской литературно-художественной элиты Татьяна Николаевна Гиппиус (или Тата, как ее обычно называли) была известна, главным образом, как младшая сестра поэтессы и даровитая художница. В 1901–1908 гг. она занималась станковой живописью, рисунком и графикой в Высшем художественном училище при Академии художеств, в мастерской И. Е. Репина и затем В. А. Рубо. В 1906–1908 гг. Тата создала ряд портретов современников: А. Блока и Л. Д. Блок (ныне в Музее-квартире А. Блока, Петербург), А. Белого (ныне в Музее А. Белого, Москва), Л. Ю. Бердяевой, В. Розанова, А. М. Ремизова, А. В. Карташева, В. А. Степанова и др. (местонахождение их нам неизвестно). Склонности к литературным занятиям у нее не было. Записи («дневники»), которые она вела с 1906 по 1908 и с 1911 по 1912 г. — в периоды продолжительного пребывания Мережковских в Европе, — явились на свет не столько по ее личному побуждению, сколько «по послушанию», которое она получила перед их отъездом в Париж (первая запись была сделана в день отъезда — 25 февраля 1906 г.)[795].

Название «дневники» применительно к этим материалам предложено нами с долей условности. Под «дневниками» Татьяны Гиппиус подразумеваются ее послания Мережковским, которые составлялись более или менее регулярно, иногда ежедневно, с небольшими перерывами для сна. 3 августа 1906 года Д. В. Философов сообщал Н. А. Бердяеву: «Тата пишет З. Н-не каждый день и затем отсыпает весь накопившийся за неделю дневник сразу. Получается письмо страниц в 70–80. Это уже какая-то психопатия, но здесь есть что-то прекрасное. Громадное усилие воли, во что бы то ни стало победить время и пространство»[796].

Идея ведения записей-отчетов о внутренней жизни семьи-коммуны была продиктована необходимостью осмыслить и описать совершаемый эксперимент: попытку Мережковских собственными усилиями внедрить в сознание творческой интеллигенции идею «нового религиозного сознания» — совершить религиозную революцию, учредить новый христианский коллектив и новую — Иоаннову церковь[797]. Татьяна Николаевна, несомненно, была знакома с дневником сестры, озаглавленным «О Бывшем», который та начала в 1899 г. (и затем вела до 1914 г.), специально посвятив его истории их обшей религиозной деятельности — «Главному» или внутренней «церкви».

Христианская коммуна Мережковских состояла из ядра — тройственного союза «иерархов», возглавляемого З. Гиппиус, и младшего «гнезда» во главе с Татьяной, которое также состояло из ядра — тройственного союза Татьяны, Натальи Гиппиус, бывшего профессора Духовной академии А. Карташева, — и ненадолго примкнувшего к ним четвертого — скульптора Василия Васильевича Кузнецова (1882–1923). В их молениях и «вечерях» изредка принимали участие «посвященные»: С. П. Ремизова-Довгелло[798], А. Белый, Е. П. Иванов, а в 1910-е гг. еще и немногие другие. Участники литургий получали статус высшего посвящения, именовались «вечными».

Принадлежность к братству Мережковских сохранялась в тайне, посвящение в тайну без специального приготовления и благословения главы общины не допускалось. В письме от 28 февраля 1906 года Татьяна пеняла Зинаиде относительно несвоевременности «посвящения» А. Белого, переживавшего страстное увлечение Л. Д. Блок: «Согрешили против его человеческого, когда приняли его как вечного. У меня явилось подозрение, что он Любови Дмитриевне как самому близкому и дорогому человеку (теперь и в Главном), насколько выявилось, <…> с правом расскажет о Четвергах <службах. — М.П.>, обо всем решительно, что сам знает. Спросила его, рассказал ли, говорит — нет, но явилась мысль, что надо. Я ему серьезно говорила, что надо молчать. И даже утром сегодня, в шесть утра написала записочку, что ото всех прошу его ничего ей не рассказывать»[799].

Предполагалось, что члены «гнезда» должны жить вместе, ежедневно перед сном сходиться для беседы или совместной молитвы. С этой целью после отъезда Мережковских Тата и Ната, Карташев и Кузнецов обосновались в оставленной им квартире на Литейном в доме А. Д. Мурузи (дом 25). Продолжительные моления обычно происходили не чаще чем раз в неделю и назывались, независимо от дня, в который совершались, — «Четвергами» (в память первой вечери Мережковских на Страстной Четверг в 1901 г.) или — «Субботами».

Литургии, совершаемые на большие христианские праздники, тщательно подготавливали, заранее покупали вино, цветы (летом собирали полевые), благовония, свечи; женщины надевали белые платья. Заканчивались вечери совместной трапезой и целование[800]. В «дневниках» Татьяны содержатся тексты служб, составленных участниками литургий и подробное описание ритуала (на Пасху, Троицу и др.). Мережковские и их последователи не считали себя вышедшими из Православной Церкви, однако причастие в Православной Церкви, которую они называли Церковью Мертвого Христа или исторической, осознавалось ими как предательство «Главного» и Иоанновой Церкви.

Каждый член троебратства был обязан периодически исповедоваться («выявляться») перед главой «гнезда», не замалчивая самых интимных и потаенных («стыдных») переживаний. Татьяна фиксировала эти исповеди в своих «дневниках» и пересылала в Париж на «одобрение» или «суд» Зинаиды Николаевны, признанной в общинной иерархии верховным авторитетом.

Согласно исповедуемой старшей Гиппиус «метафизике любви»[801], идеальные отношения между «братьями» и «сестрами» в их коммуне должны были строиться на основе взаимной влюбленности и целомудрия, или девственного брака. Такой тип отношений глава общины утверждала в «тройственном союзе» с Мережковским и Философовым (Розанов о браке Мережковских: «…и ни для кого не было сомнения из окружающих, что они собственно и „не живут“. Это прямо невообразимо относительно их. Они и спальни имели разные. Да и очевидно оба в этом не нуждались и не могли»[802]; Вяч. Иванов, по записи С. П. Каблукова: «С Мережковским ее союз — чисто духовный теперь, как и с Дм. Философовым. Все трое они живут как аскеты, и все намеки на „ménage en trios“ — гнусная выдумка»[803]).