Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

— Как это может не касаться меня! Это войска, верные королю. Это имеет самое непосредственное отношение к моей жизни. На карту поставлено наше достоинство, — изрек Антонио Ибаньес, исполненный величавого и несколько не свойственного ему пафоса.

— Так ты не помогаешь французам?

— Я? Да… с какой стати я вдруг буду им помогать! Да ты, может, с ума сошел! — отрезал Антонио Ибаньес.

— Но они прошли мимо литейного завода и не тронули его.

— Ну так его трону я, как только увижу, что французы собираются стрелять в меня моими же собственными снарядами. А ты что думал? — удивился Ибаньес. — Разве я не поступил таким образом с Орбайсетой? — Теперь он возмутился, заметив выражение лица своего родственника.

Тогда Франсиско Ломбан счел своей обязанностью вселить в свата тревогу по поводу сложившейся ситуации.

— Пушечные снаряды, боеприпасы для королевской армии, и все даром — ты хорошо слышишь? — даром! Вот что отливают в Саргаделосе! Цепи?! Цепи для моих сыновей и зятьев? Ну, тут уж надо быть сукиным сыном, самым настоящим сукиным сыном! — возмущенно изрек Ибаньес.

Вновь послышался грохот пушек. Ибаньес повернулся к своему свату и убедился в том, что лицо его выражает истинную озабоченность; истинно было все то, что он ему рассказывал, очевидна была и подстерегавшая его опасность: ведь десять лет назад его едва не линчевали за гораздо меньшее преступление.

Они серьезно поговорили, и Антонио догадался, что в его доме все слуги были в курсе этих сплетен, но никто не осмелился сказать ему ничего или из страха, или потому, что полагали, что ему и так все известно. Когда они сочли тему закрытой и Ломбан решил, что он полностью исполнил свой долг, уже близилась ночь. Момент для бегства был неподходящий. Нужно дать французам время освободить дороги, это позволит ему укрыться в Саргаделосе или же лучше снова в Оскосе, ибо в первом случае он подвергал себя очевидному риску попасть из огня да в полымя. Следовало дождаться следующего дня и выехать так рано, как только будет возможно. Когда Ломбан покинул особняк Ибаньеса, вновь раздалась канонада.

Едва только Франсиско Ломбан вышел из дома, Ибаньес позвал Шосефу и предупредил ее о серьезной опасности, которой они подвергались, сказав, что она напрасно вернулась из Саргаделоса, но он убежден, что ее все это не затронет, он договорился со сватом Франсиско и тот придет к ним завтра рано утром, чтобы в случае необходимости защитить ее, как только получит известие, что Антонио уже покинул особняк. Пусть она ничего не говорит, сохраняет спокойствие, а он сейчас отправится в подземелье, чтобы распорядиться своим имуществом, и обеспечит его охрану. Она все приняла как есть, не выказав никаких проявлений слабости. Столько лет, проведенных рядом с этим человеком, которого она всегда считала выше себя, заставили ее не только принимать как должное все его планы, незамедлительно приступая к их выполнению, но и выработать сходный характер, проявляя и твердость, и мужество в принятии решений и умение достойно вести себя в трудных ситуациях. Она вызвала к себе младших дочерей и позаботилась о том, чтобы они все время были подле нее, не вдаваясь в пространные объяснения, но сообщив им только, что приближаются войска Ворстера и может произойти любое несчастье.

Антонио спустился в подземелье и разместил в нужных местах пороховые заряды, чтобы они, взорвавшись, могли завалить проход. Он упорно трудился над этим в полном одиночестве, без чьей-либо помощи. Убедившись, что вход в колодец перекрыт, он таким же образом устроил все и на последнем отрезке подземного хода, выходившем в погреб Лусинды, чтобы предохранить его от любых попыток кражи со стороны войск Ворстера, которым в этом случае отрежет путь другой взрыв пороха, также надлежащим образом размещенного.

Генерал, под командованием которого служил зять Антонио, был представлен Ломбаном как человек невежественный и жестокий. «Кадровый военный, бездарь», — сказал Ломбан. Ворстер был весьма в малой степени одарен добродетелями, которые в те времена, как, впрочем, и в иные, считались неотъемлемой чертой военного и, несомненно, украшали многих военных, но при этом полностью отсутствовали у некоторых из них. Честь и бесстыдство всегда распределялись более или менее поровну. Ворстер был человеком оголтелым, и Ибаньес боялся, что он будет разыскивать его богатства, чтобы захватить их как военный трофей. Их нужно было защитить от посягательств, чтобы, как только все закончится, вновь воспользоваться ими.

Изнуренный непривычными усилиями, Ибаньес наконец открыл дверь, выходившую в погреб Лусинды, и медленно стал подниматься по ступенькам, которые вели на кухню. Пока он шел, он постепенно убеждался в том, что чего-чего, а продовольствия в этом доме было в достатке, и это наблюдение его успокоило. Лусинда вышла к нему, едва заслышав его шаги, и, увидев его таким усталым и грязным, молча бросилась в его объятия. Она поняла, что теперь уже сможет говорить, не боясь ранить того, кто и так не скрывает причиненной ему боли. На некоторое время они застыли, а когда оторвались друг от друга, то продолжали держаться за руки. Затем Антонио сел на каменную скамью возле очага и положил свой камзол цвета синего кобальта на стоявшее поблизости корыто. Он взглянул на Лусинду и увидел, что она готовит ужин, который они тут же с жадностью съели. Антонио был голоден. Душевное волнение никогда не вызывало у него аппетита, скорее наоборот, а вот физические усилия — несомненно, и, после того как он перекопал столько земли, перетащил с места на место такое количество пороховых бочек, испытывая постоянный страх, что от искры, вылетевшей из факелов, порох может воспламениться, положив конец всему, в том числе и его собственному существованию, у него появился зверский голод, заставивший его жадно поглощать пищу, так что по завершении трапезы у него появилось неприятное ощущение пресыщенности, вынуждавшее дышать неровно, прерывисто, словно он взбежал по ступенькам лестницы с неподобающей его возрасту живостью. Заметив это, Лусинда поспешила приготовить травяной чай из ромашки с анисом, уверенная, что это поможет ему избавиться от вздутия живота.

Когда она подала напиток, Антонио не торопясь выпил его, стараясь не обжечься, быстрыми, легкими движениями прикасаясь губами к краю чашки из фаянса цвета синего кобальта, произведенного в Саргаделосе некоторое время назад, когда они еще делали первые, далеко не всем понравившиеся пробы. Затем он поведал девушке обо всем, что ему было известно, и сообщил ей о принятых решениях. Она постаралась не задавать ему никаких вопросов, лишь попросила, чтобы он берег себя, остерегался и тех и других и чтобы ехал в Оскос, ибо там люди его любят и уважают, это его люди, не то что галисийцы из Рибадео или астурийские идальго; это люди из Оскоса, живущие между двумя странами и взявшие лучшее от каждой из них. Еще она попросила взять ее с собой и, когда он отказался из страха, что с ней может что-нибудь случиться, попросила, чтобы он по крайней мере прислал ей весточку, как только прибудет в Оскос, и она тут же отправится туда, чтобы заботиться о нем.

Антонио подумал обо всем, что накоплено у него в подземных кладовых, о том, что Саргаделос может быть вновь разрушен, если старые идальго и клерикалы или же он сам решится на это; подумал он и о том, что случайная буря в любой момент может унести его корабль в море, и еще о том, что в самый последний час единственным, что бесспорно принадлежит ему, остается лишь эта деревенская девушка, которая ни о чем его не просит и лишь тихонько плачет по нему. Как бы там ни было, она вернется в Оскос.

Они проговорили большую часть ночи, вспоминая, как увидели друг друга впервые, восстанавливая в памяти незаурядные личности Ломбардеро, картины природы в Оскосе, охоту на медведей и любовное токование горных тетеревов, которое Антонио припомнил с удивительной точностью. И в таких подробностях, что вдруг встал с каменной скамьи, на которую вновь уселся после ужина, опустился на корточки и, вытянув назад распахнутые руки, будто собираясь взлететь, стал изображать любовный танец тетеревов, издавая, как и они, страстное клокотание, а потом вдруг обнял Лусинду, да так крепко, как хватается потерпевший кораблекрушение за спасительную доску посреди бурного, бушующего моря.

Около четырех часов утра Антонио решил проститься с Лусиндой. Он постарался успокоить ее, заверив, что пошлет весточку, как только окажется в Оскосе, пообещав беречь себя и заставив ее пообещать, что она будет делать то же самое. Он подумал, что ему следует еще провести какое-то время с Шосефой, рассказать ей о том, как он всем распорядился, предостеречь ее, чтобы вход в подземелье ни в коем случае не открывали до его возвращения, и предупредить, чтобы ни за что на свете она никому не говорила о существовании подземного убежища. Он собирался просветить ее на этот и другой счет, ибо никто не знал, сколько может продлиться война с французами и безумство, овладевшее душами людей. То, что начиналось как война, призванная изгнать из Испании англичан и португальцев, в конце концов превратилось в противостояние армии Наполеона и вполне могло вылиться в братоубийственную войну.