Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик

Бывалый человек Рене Шар рассказывал младшему другу о главных подвигах и приключениях своей героической жизни, о «сопротивлении», когда он отчего – то называл себя «капитан Александр» и, вооруженный наганом, сам решал, кто достоин жизни, а кто враг народа…

Вот тогда-то он и познал невероятную любовь, таинственный, всезнающий Рене Шар. Была там у них в Любероне (понятное дело, не на курортной тропе этих умеренно-высоких гор, а в таинственном «маки») одна юная девушка по имени Жанна из семьи арендатора Матье. Что она умела, эта Жанна, ни одному биографу де Сталя или Шара разведать не удалось. Жена «конструктора книги» шепнула мне загадочно, что этот Шар нашего Сталя подставил. Но если б я знал, как это было (или хотя бы, как это бывает), я бы давно написал детективно-сексапильный бестселлер. Но я не знаю. Оттого пишу все время что-нибудь сугубо документальное и неизменно печальное.

Видя, что меня мучит любопытство и испытывая ко мне как к соотечественнику патриотическое сострадание, жена осведомленного Пьера Лекюира (некогда сотрудница знаменитого Зервоса, а в девичестве и вовсе княжна Гагарина) подарила меня заговорщицким взглядом и покрутила пальчиком у виска. Означало ли это, что я совсем спятил, углубляясь в такие дебри, или что у вышеупомянутой мною девушки тоже были не все дома, она мне разъяснять не стала.

Так или иначе, в результате этих интимных бесед с Шаром художник де Сталь отправился с детьми и беременной женой для отдыха и работы именно в Люберон, именно в то самое местечко Лань, близ которого проживала семья арендатора Матье и несравненной завлекательности девушка-резистантка по имени Жанна.

Конечно, менее, чем мы с вами, проницательные биографы объяснят, что просто художник Никола де Сталь нуждался в отдыхе и в южном солнце, которым издавна бредили все художники. Вот и все. А любезный Рене Шар помог снять какой-то сарай, воспользовавшись своим авторитетом и знакомством с семьей Матье в качестве «капитана Александра».

Ну что ж, у всякого автора, как и у всякого читателя, свой жизненный опыт. Мой опыт приучил меня большое значение придавать откровенным мужским разговорам. Надеюсь, мой читатель не сочтет меня нескромным, если я вспомню в этой связи историю из дней своей солдатской службы в маленьком армянском городке на турецкой границе. Много спасительных месяцев я провел тогда под началом доброго украинца-капитана из службы обозно-вещевого снабжения советской армии, к которому я после мытарств в саперной роте попал на сачковую должность писаря ОВС (я не был выскочкой или карьеристом, и у меня уже было к тому времени университетское образование, почти два). Капитан по вечерам, к сожалению, не спешил домой и держал своего «писарчука» за «сверкой документов» аж до полуночи. При этом время от времени он устраивал перекур и, отодвинув «документы», просил меня рассказать что ни то «из московской жизни». Я уже не меньше ста раз рассказывал ему о семье, о сестрах, о многочисленных обитателях большой коммунальной квартиры на Первой Мещанской, где у нашей семьи были две комнаты на шестерых. Больше всего нравился капитану мой рассказ о вполне еще бодрой и одинокой соседке-польке, имевшей гордое имя Ядвига и незаурядно развитые внешние данные. Наблюдая за реакцией слушателя, я конце концов понял, что рассказ о московской жизни мне лучше начинать сразу с описания этих данных… Года через полтора после моего дембеля капитан навестил меня однажды в Москве, и я был ему очень рад. Когда же он с робким трепетом спросил меня про соседку Ядвигу, я ощутил впервые что-то вроде писательской гордости… Ему не терпелось увидеть Ядвигу. В первый раз в документальном жанре мне так удался женский образ.

Знакомство состоялось, и он, кажется, был несколько разочарован, милый мой капитан. Он оказался тонкий ценителем. Мир праху твоему, Иван Дмитрич…

Не подумайте, что я дерзну сравнить себя с Рене Шаром, певцом резистантских тайн и неких прикосновений анонимной щиколотки, им воспетых. Разрешаю вам пропустить или напрочь забыть мою солдатскую байку. Но может, она все же придет вам в голову и утешит, когда рассказ наш подойдет к тому тягостному моменту, встречу с которым я все пытаюсь по возможности оттянуть. Пока же остановимся на том, что умелый рассказчик Рене Шар продолжал растравливать воображение нашего неуравновешенного героя – художника рассказами о неслыханном (вероятно, лишь по причинам особой его секретности) резистантско-подпольном сексе.

Июнь в Париже выдался холодный, и можно было бы уезжать на каникулы, и семейство Никола де Сталя даже собралось в Рим, когда по поручению Рене Шара им подыскали дом в тихом уголке Люберона, в тех самых местах, где жили Матье, а стало быть, находилась та самая Жанна, чей потаенный шарм был зашифрован Шаром в самых герметичных из его стихотворений. Мог ли выдумщик Рене Шар предвидеть что-нибудь из того, что должно было случиться с неуравновешенным русским гением? Иные из ныне живущих полагают, что мог…

Вдобавок в том же июне 1953 года произошло в жизни де Сталя событие, какого иным из художников приходится ждать всю их долгую жизнь (как, скажем, пришлось почитаемому де Сталем Сергею Шаршуну). Иногда еще и какое-то время после смерти (как, скажем, Серебряковой или Гончаровой). Так вот, в один прекрасный день объявился у него в Париже великий арт-дилер, былой парижанин Поль Розенберг из Нью-Йорка и подписал с ним неслыханно выгодный для всякого начинающего художника контракт, на условиях, каких могла ожидать разве только мировая знаменитость.

Нельзя сказать, чтобы де Сталь принял свалившиеся на него почести и богатство с олимпийским спокойствием или безразличием. От такой удачи и у человека более уравновешенного, чем Никола де Сталь, крыша могла поехать. Он позвонил уже отошедшему для него на второй план Ланскому и сообщил ему возбужденно: «Я миллионер». В ответ на то же сообщение мудрая жена Брака Марселина предупредила де Сталя, что с богатством бывает труднее справиться, чем с бедностью. Она как в воду глядела. Что ж, людям пожившим эта истина вовсе не кажется парадоксальной.

Однако, когда дочь Розенберга сообщила отцу в Нью-Иорк, что при виде новых цен на его картины, вид у художника был слегка ошалевший, де Сталь яростно опроверг это невинное наблюдение: он знает себе цену, и ему не от чего было шалеть.

Спокойствие его в ту пору восстанавливалось с трудом. Надо было уезжать на каникулы.

Глава 33. Не знаешь, где найдешь…

В начале июля Никола пишет подруге Шара художнице мадам Грийе о предстоящей их встрече