И приходит ночь - Эллисон Сафт

– Я уважаю вас, Уилсон, – сказала Уна с рассчитанной интонацией. – Вы следуете политике так же неукоснительно, как указам Богини. Это редкость в наши дни. Было бы обидно увидеть, как вас наказывают за такую крошечную ошибку.

Его кадык дернулся. Лицо поникло. Затем с большим смирением он сказал:

– Спасибо, капитан. Прошу прощения за недопонимание.

– Насладитесь остатком вечера.

Он отдал честь, как будто это был приказ.

– Да, мэм. Мы так и сделаем.

Сержант Уилсон и его подразделение покинули пост, как взбесившиеся муравьи. Тяжелые двери с грохотом захлопнулись, заглушив звук их шагов.

Уна скривила губы.

– Жалкий.

– Думаю, ты до смерти его напугала, – отметила Рен.

Уна перебросила волосы через плечо.

– Или, может быть, это стало тренировкой его стойкости.

– Возможно.

Уна вытащила ключи и открыла замки на двери камеры Хэла. С каждым лязгом и скрежетом расшатывающегося металла беспокойство Рен росло. Уна неуверенно провела пальцами по дверной ручке.

– Возможно, тебе не понравится, что ты там увидишь.

– Мне все равно.

Уна толкнула дверь. За ней располагалась комната без окон, в которой пахло застоявшейся водой и кровью. Свет фонаря разогнал темноту и осветил неподвижную фигуру в углу.

Хэл.

Сердце Рен дрогнуло от облегчения, и она подбежала к нему. Он сидел сгорбившись на стуле, связанный по рукам и ногам. Голова была опущена, волосы упали на лицо и скрыли большую его часть от посторонних глаз. Все, что она могла видеть, – это багровые края синяка, который, как плющ, выползал из-под потертой повязки на глазах.

– Рен. – Ей не нужно было касаться его или что-то говорить, чтобы он узнал ее. Его голос был хриплым от облегчения и грубым от напряжения. – Ты галлюцинация?

– Нет. – Она не удержалась и провела дрожащими пальцами по его подбородку, прежде чем нащупала край повязки на глазах. – Я правда здесь.

Она аккуратно развязывала повязку, как будто готовясь выставить гноящуюся рану на воздух. Когда она сняла ее, у нее скрутило живот. Его левый глаз заплыл и практически не открывался. Пестрые синяки покрывали все лицо, а на скулах виднелись тонкие рваные раны, как будто кожа лопнула от силы ударов.

Ее гнев уничтожил всю радость и облегчение. Хэл был военным преступником, но это… Как они могли такое с ним сотворить? Это не было правосудием. Это была месть, украденная и разыгранная в те моменты, когда никто не видел.

Она проглотила свою ярость, похожую на раскаленный уголек. Она сможет прочувствовать это позже. Сейчас ей нужно выяснить, есть ли у него какие-то критические повреждения, – и затем вытащить его отсюда. Зрачок его здорового глаза был похож на укол булавки. У него было по меньшей мере сотрясение мозга, но он был жив.

Он неуверенно улыбнулся ей. Рен покачала головой, борясь с желанием обнять его.

– Ты выглядишь ужасно.

Взгляд Хэла скользнул вниз и зацепился за блестящие медали, украшавшие ее униформу. Она не могла сказать, выглядел он впечатленным или печальным – или, может быть, все сразу.

– Как и ты.

– Оставьте слезливое воссоединение на потом, – вмешалась Уна. – У нас есть всего час, прежде чем придет следующая смена и обнаружит, что на посту никого нет.

Услышав голос Уны, Хэл напрягся.

Она пересекла комнату и быстро справилась с цепями, опустив их на пол гремящими кольцами. Рен показалось, что температура в комнате понизилась на несколько градусов, когда Хэл впился взглядом в лицо Уны.

– Тебе есть что сказать мне, Кавендиш?

Уна согласилась спасти его, но Рен и раньше догадывалась, что ее враждебность не исчезнет немедленно. И хотя Хэл пытался улучшить свои отношения с данийским народом, именно Уна отдала приказ о его аресте.

Рен схватила их за плечи.

– Хватит. Вы оба. Мне нужно, чтобы он не выглядел так, как будто его тащили целую милю, привязав к задней части экипажа.

Уна усмехнулась, но отвернулась. Она мерила шагами комнату, ее волосы развевались за спиной, как военное знамя. Вздохнув с облегчением, Рен присела на корточки рядом с Хэлом и начала обрабатывать самые большие синяки на его лице.

– Как ты?..

– Уна помогла мне. – Из-за изнеможения и чрезмерного использования магии в последние недели процедура проходила медленно и болезненно, но Рен видела, как его лицо разгладилось под серебристым сиянием ее магии. – Я знаю, с ней бывает тяжело, но обещаю, ей можно доверять.

Хэл выглядел совершенно неубежденным, но никак не прокомментировал ее слова.

Рен несколько раз повернула его голову из стороны в сторону, осматривая на предмет каких-либо видимых повреждений, которые могла пропустить.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. – Он нахмурился. – Но они все еще могут узнать меня.

– Только если будут присматриваться. – Рен открыла сумку и бросила аккуратно сложенную форму ему на колени. – Но, если ты пойдешь со мной и Уной, они не станут этого делать. Мы выйдем через центральную дверь.

Хэл поднял черную шинель так, словно она могла укусить.

– Что? – язвительно спросила Уна. – Слишком гордый, чтобы надеть данийские цвета?

Он оставался непримиримо равнодушным, а затем с ледяной насмешкой ответил:

– Нет. Только чтобы делить цвета с тобой.

Уна залилась лающим смехом.

– Так он умеет говорить.

Рен хотелось встряхнуть его, умолять позволить Уне увидеть хотя бы проблеск того, что он показал ей, хоть каплю доброты, хоть каплю раскаяния. Он совсем не помогал улучшить отношения между ними, несмотря на то что освободить его в первую очередь было идеей Уны.

– Ты можешь попробовать быть милым? – пробормотала она.

– Ради тебя, – сухо произнес Хэл.

Он начал снимать изодранную рубашку. Рен отвела глаза, пытаясь не обращать внимания на щелканье пуговиц и шорох сбрасываемой ткани.

Наконец он произнес:

– Я готов.

Когда он повернулся, она прикусила губу, чтобы сдержать восхищенный вздох. Пусть он не всегда хотел быть солдатом, форма была ему невероятно к лицу. Пока она любовалась четкими линиями его плеч и плетеным серебряным жилетом, накинутым на грудь, жар разливался щекам.

– Ты выглядишь…

– Пожалуйста, не продолжай, – перебила ее Уна.

– Я хотела сказать «готовым», – усмехнулась Рен. – Мы готовы.

В затененном углу комнаты глаза Уны были такими же темными и холодными, как камень.

– Прежде чем мы уйдем, Кавендиш, запомни одно. Я согласна служить твоим телохранителем, пока ты не окажешься дома, в безопасности, но как только это закончится, ты заплатишь за свои преступления. Я позабочусь об этом, и не важно, произойдет это через две недели или через два десятилетия.

– Ты говоришь с невероятной уверенностью, но я видел подобных тебе офицеров, – холодно отозвался Хэл. – Ты считаешь себя