Лес рубят - щепки летят - Александр Шеллер-Михайлов

Доктор присел. Леониду пришлось уйти. Он не спал всю ночь и плакал от горя, видя, что его первая попытка быть защитником брата кончилась ничем. На следующий день по возвращении из пансиона Добровольского он застал весь дом в смятении. Маленький Аркадий лежал уже на столе. Леонид бросился к телу малютки и залился слезами. Плача у этого маленького трупа, он мысленно давал страстные обеты спасти хотя сестру и передать отцу все, что делалось дома.

С этого дня он перестал обращать внимание на мать и Таблица, он сидел или за уроками, или в детской с сестрой. Дни шли за днями, а отец все не ехал. Наконец получилось известие, что его «везут». В дом явились какие-то неизвестные личности, чтобы наложить арест на имущество Боголюбова. Павла Абрамовна была вне себя.

— Он погубил меня! Он меня нищею сделал! Он разорил меня! — кричала она. — Теперь еще вас кормить надо, — обращалась она к детям. — Я развода буду требовать! Недостает еще, чтобы его разжаловали в солдаты! Разве я для этого шла за него замуж? Быть солдаткой — никогда, никогда! Вор, грабитель!

Ее брани, ее слезам, ее истерикам не было конца. Она давала тычки и толчки детям, корила их за дармоедство и немного успокоилась только тогда, когда явилась ее мать и предложила ей переехать к ним в дом и «плюнуть на этого, прости господи»… Матушка Павлы Абрамовны прибавила такое словцо, которое едва ли есть в лексиконах. Павла Абрамовна с детьми перебралась в отдельный флигель просторных родительских хором и повеселела, хотя и говорила с негодованием про детей: «Вот связали по рукам и по ногам! В наследство от милого муженька остались! Что я теперь? Хуже вдовы!»

Она даже не подумала о том, что ей все-таки не худо бы заглянуть к мужу, сидевшему за решетчатыми окнами. Леонид был свидетелем всех этих сцен, и его сердце ныло за отца. Он разузнал, где содержится отец, и пошел к нему. Встреча Данилы Захаровича с сыном была необычайно нежная и скорбная.

— А мать так и бросила меня, так и забыла, — говорил Боголюбов, целуя сына. — Ну, бог ей судья… Она столько же виновата, как и я… Приведи ко мне сестру… Авось отпустят…

— Да как же не отпустить, — проговорил Леонид. — Разве за нами смотрят? Мы тоже брошены, как собачонки… Кормят нас, одевают, вот и все… Тебе скучно здесь?

— Больно мне, тяжело сидеть здесь, — проговорил Данило Захарович со вздохом. — Я не виноват, я покрывал только других, я не мог не повиноваться…

Данило Захарович был неузнаваем для тех, кто не знал его в юности, кто знал его только зорким и строгим начальником и главой семейства. Но в сущности он теперь сбросил только свою маску и явился тем, чем он был с колыбели — ласковым теленком. Да, он родился для того, чтобы быть ласковым теленком. Жалкая обстановка его детства и слабое здоровье в первые годы жизни приучили его быть ласковым теленком; он рано понял, что подобный теленок двух маток сосет, и стал подлаживаться ко всем кормильцам и поильцам. Возмужав и поступив на службу, он, не обладавший никакими талантами и знаниями, видел, что от чиновников требуется рачительность, строгость и зоркость, что с этими качествами можно далеко уйти, даже и не имея никаких других способностей, и стал делать вид, что он обладает именно этими качествами. При помощи их он начал сколачивать копейку, не задавая себе вопросов, всегда ли честно приобретается эта копейка, честно ли быть простым бессмысленным эхом начальства, идет ли, наконец, к нему принятая им на себя роль строгого и зоркого начальника, роль, для которой в нем не было способностей, так как его мог провести за нос и обмануть каждый. Он получал чины, и это служило для него достаточным доказательством того, что все обстоит благополучно.

Теперь, подобно всем выскочкам, под первым ударом судьбы он вдруг съежился, упал духом и плачевно жаловался на свою судьбу. Теперь он чувствовал, что ему уже нечего хвалиться своими зоркостью и строгостью, а что лучше опять явиться ласковым теленком и вымаливать себе у людей прощение. «По неведению согрешил», — вертелось на его языке. «Снисхождения прошу», — поминутно приходило ему в голову, когда он помышлял о допросе. Начальство повышающее, начальство благосклонное, начальство, дающее чины и ордена, представлялось ему теперь начальством карающим, беспощадным и имеющим власть отнимать и чины и ордена, и он готов был ползать на коленях перед этим начальством. Он даже не роптал на Павлу Абрамовну и готов был только слезно молить ее, чтобы она не покидала его, так как силой теперь он ничего не мог с ней сделать. Человек-тряпка сказался вполне.

Леонид не узнавал характера своего отца. Отец казался ему таким жалким, таким слабым, таким беспомощным.

— Хотя бы кто-нибудь посетил, — говорил Данило Захарович. — Один сижу, думы такие черные лезут в голову… И сны такие снятся нехорошие… Хлопотать бы надо, а не через кого просьбу или письмо переслать…

— Хочешь, я попрошу к тебе Катерину Александровну зайти? — спросил Леонид.

— Хорошо, Леня, хорошо, — обрадовался старик. — Ведь все же мы родные… Дядя я ей… Может быть, и придет… Она там знает Белокопытовых, Гирееву… Пусть попросит их… Они сильные люди… Связи у них…

Леонид обещал сходить к Катерине Александровне, и на следующий же день исполнил свое обещание. Молодую девушку удивило его появление и еще более удивила принесенная им новость. Леонид с недетской серьезностью рассказал двоюродной сестре всю печальную историю своей семьи и положения отца. Его откровенный и простой рассказ подкупил молодую девушку в пользу мальчика. Она увидала, что и здесь, под этой хорошенькой курточкой, под этой нарядной одеждой, мучительно бьется уже порядочно настрадавшееся сердце. Она, никогда не искавшая встреч с дядею прежде, теперь поспешила к нему, поспешила не столько ради него самого, сколько ради его сына. Дорогой Леонид снова коснулся своего положения в семье и рассказал со всем жаром юного мечтателя о своих прежних планах бежать из дому и о соображениях, удержавших его от бегства к Прилежаевым.

— Вам не потому нельзя было бежать к нам, что мы бедны, а потому, что вас вернули бы домой, — улыбнулась Катерина Александровна и ласково взглянула на него. — Наша бедность не могла бы помешать нам принять вас…

— Вы бы приняли нас? — живо спросил Леонид.

— Конечно.

— Ну, значит, я буду спокоен. Если отца сошлют, если он не возьмет нас с собой, я попрошу его отдать к вам меня и сестру.

— Погодите; все еще, может быть, обойдется благополучно, — утешала его Катерина Александровна. — Главное, не думайте ни о чем постороннем и учитесь… Вам надо ловить время и учиться, покуда мать еще платит за вас…

— Да, а чему научится в ее доме сестра? — серьезно спросил Леонид. — Я ведь не маленький, я все понимаю…

Катерине Александровне стало тяжело и больно за этого юношу, так рано понявшего всю позорную историю матери.

Они дошли до места заключения Данилы Захаровича и были встречены стариком чуть не со слезами. Он поцеловал Катерину Александровну, напомнив ей о своем близком родстве с нею; заговорил о христианском долге посещать заключенных; вдруг начал каяться в том, что холодно относился к ней прежде; заговорил о гордыне, помрачающей ум человека в богатстве, — все это делало его в глазах молодой девушки еще более жалким. «Вот все они такие, эти гордые богачи, — подумалось ей. — Или стоят на недосягаемой высоте, или падают в самую грязь, к ногам своих ближних». Она обещала дяде написать за него письмо к Гиреевой и лично повидаться с нею и со Свищовым.

— Все забыли, все забыли, — жаловался старик. — Им стыдно приехать сюда… Им гадко смотреть на меня… А я не виноват, я маленький человек, я исполнял волю других…

Катерина Александровна вздохнула свободнее, когда вышла из душной, маленькой комнатки Данилы Захаровича. Она без смущения принялась хлопотать за него и посетила княгиню Гирееву и Свищова. Княгиня больше охала и жалела, чем толковала о деле; Свищов же рассыпался в любезностях «перед такой милой просительницей», заявил, что он и без того помнит «старика», помнит, что дети «старика» его крестники, и утешил молодую девушку надеждой, что все кончится пустяками во внимание прошлых заслуг и долговременной службы.

— Ну, посидит, посидит немного! — говорил Свищов шутливым тоном. — Это старику полезно… душеспасительно… Я еще вот его распеку за вас, когда встретимся…

Свищов перешел к любезностям и игривым словам; Катерине Александровне оставалось только удалиться.

IX

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ

В Петербурге, живущем новостями дня, по окончании войны начались толки не о битвах, а о других событиях, о различных переменах в правительственных сферах, о различных приготовлениях к чему-то и о крупных событиях из частной жизни более или менее видных людей. История Боголюбова и его товарищей облетала все гостиные и залы, возбуждала негодование и предположения насчет ее развязки. Не менее этой истории интересовало некоторые кружки известие о том, что над графиней Белокопытовой назначают опеку и что молодой граф Бел-копытов женится на вдове убитого генерала Денисова, которая имеет четверых детей и старше своего жениха лет на пятнадцать.