Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

— Другой возможности нет, — заявил он таким тоном, будто вынужден был принять неприятное ему решение. — Придется обратиться к товарищам из О. D. У них есть автоматические пистолеты. Они смогут организовать нападение, а мы — нет.

В этот год мы впервые услышали об автоматических пистолетах, которые якобы бьют более сильно и точно, чем немецкие автоматы. Флоор описал нам как-то эту вещичку; он видел такой автоматический пистолет в одной группе Сопротивления — L.О.-К.Р. — в северном районе провинции Северная Голландия; борцам этой группы досталось оружие, которое сбрасывали англичане. У нас же не было связи с заграницей, поэтому мы не имели подобного оружия; мы стреляли из наших старых бельгийских и французских пистолетов, и если нам выпадал счастливый случай, то наш запас оружия пополнялся и хорошим ремингтоном, тоже из числа сброшенных самолетами.

— Нападение? — переспросил Рулант не совсем решительно, с робкой надеждой. — Ты хочешь сказать, Франс, что они могли бы попытаться…

— …освободить Отто. А почему бы нет? — сказал Франс. — Ведь мы из Совета Сопротивления, мы убрали Оббе Схаафа и К°, как назвал их Вейнант, также и ради них…

— Понятно, неплохо бы, — поддержал его Вихер. — Кроме того, мы вели с ними переговоры после Дня вторжения…

— Фриц все еще там? — спросила Ан. — Он никогда не боялся сотрудничать… И он не боится стрелять, когда это нужно.

— Ан права, — сказал Вейнант. — Кто-нибудь из нас должен пойти и переговорить с Фрицем… Лучше, конечно, тебе пойти, Франс.

Франс заметно повеселел, когда выходил из штаба, отправляясь в «Табачную бочку».

Мы продолжали сидеть подавленные, удрученные. День был на исходе; я боялась, что у нас остается слишком мало времени для подготовки, если Отто сегодня же вечером действительно отправят в Амстердам. Однако я ничего не сказала. Мы свертывали одну скверную сигарету за другой и продымили всю комнату. Когда Франс вернулся, он раскашлялся, прикрыв рот рукой.

— Боже мой… милостивый, — пробормотал он. — Как вы… еще живы… в такой вони!

Вейнант открыл верхнюю половину окна, Франс снял куртку. Мы глядели на него во все глаза.

— Они берутся, — сказал Франс. — Решили обойтись без нашей помощи. Фриц уже хлопочет, чтобы выделить трех человек, — у него не особенно много людей, как он говорит… Предложение об автоматических пистолетах он. нашел превосходным. Они будут поджидать машину у загородного трактира Тевенума за Амстердамской заставой; там можно уйти. Когда они выстрелят и продырявят шины на автомобиле, уверяет Фриц, они втроем легко выручат Отто.

Радуясь возможности немного отвлечься, мы начали подробно и оживленно обсуждать различные планы нападения. После этого мы наконец разошлись по домам. Смертельно усталая пришла я к себе на чердак. Там было жарко и душно, как всегда, хотя я день и ночь держала свое крошечное окошко открытым. Заснуть я не могла. Я не знала, можно ли надеяться… В голове у меня была какая-то мучительная и тревожная пустота. Внезапно я снова представила себя вместе с Ан и Тинкой на новой чистой клинкерной мостовой, где были убиты два шпика; откуда-то выплыла физиономия женщины, кричавшей «держите убийцу!» А затем, как давнишнее, смутное сновидение, всплыло воспоминание об уроках стрельбы, которые я давала Отто, о замечаниях и безобидных шутках Ан и Тинки всякий раз, как Отто не попадал в цель… И пострадал он всего-навсего из-за велосипеда, из-за бездушной вещи, этого проклятого велосипеда, который необходим нам, как лошадь или верблюд необходимы жителям Африки или Аравии. Чуть задремав, я вдруг в испуге просыпалась: мне представлялся Отто то в окружении полицейских, то в тюремной камере… Я вскакивала с постели, подбегала к окошку и прислушивалась, не прозвучат ли в мертвой тишине ночи выстрелы, раскаты залпа, спасительного залпа… Стояла тишина. Со стороны морского побережья беспокойно шарили по небу лучи прожекторов. Гула английских самолетов не было слышно — для них еще не наступило время. Все сошло хорошо, повторяли мы ежедневно. Все идет хорошо… Борьба за Париж вот-вот должна разгореться. Однажды я, еще ребенком, была проездом в Париже вместе с родителями. Я помню огромные здания с башнями времен феодализма, извилистую реку, множество скульптур, крутые узенькие улички и дома, стены которых сплошь усеяны грязными пятнами плесени, подобными родимому пятну на лице того шпика, который приходил вместе с Оббе Схаафом в качестве его телохранителя… Париж… Что если Париж так же безвозвратно погиб под обломками, как Ковентри и Роттердам?.. Стреляйте, стреляйте же, взывала я, когда передо мной появлялось лицо шпика с багровым пятном и сощуренными глазками; ну, стреляй же, Вихер, они сожгут Париж… В который раз я в ужасе просыпалась, обливаясь холодным потом, я боялась, что никогда уже не смогу преодолеть усталость. Вихер все же выстрелил, думала я. Оббе уже нет в живых. Слава богу, Оббе вышел в тираж… И тут я увидела маленького полицейского шпика с родимым пятном на ухмыляющейся роже, — держа под мышкой автомат, он садился в машину, где уже сидели мои родители, а напротив них. — Отто, будущий химик. Его схватили потому, что он старался добыть велосипед для борцов Сопротивления.

Под утро я наконец уснула, измученная, разбитая. Никто не разбудил меня; до сих пор я всегда просыпалась, повинуясь какому-то особому, никогда не изменявшему мне чувству, сознанию, что нельзя терять времени. Мне было стыдно, что именно в этот день я проспала.

Когда я прибежала в штаб, все уже были в сборе. Товарищи ничего не сказали мне об опоздании. Вид их говорил сам за себя: они были обескуражены еще больше, чем накануне.

— Не получилось? — спросила я хриплым, беззвучным голосом. — Несмотря на автоматические пистолеты?

— Не везет, кругом не везет, — сказал Франс. Он говорил очень язвительно. — Ребята Фрица обстреляли совсем другую машину… Мы даже не знаем, сидит ли Отто все еще тут или же его другой дорогой отправили на Эйтерпестраат.

В изнеможении я грубо выругалась. Моя тревога, мои дурные предчувствия сбылись.

— Черт побери… Кто же виноват в этом?

Франс пожал плечами:

— Трудно решить… Вероятно, слишком мало было времени для подготовки… Группа О. D., во всяком случае, сделала что могла.

— Неудача есть неудача, — нетерпеливо сказал Рулант. — Слушай, Ханна… Лучше узнать все сразу. Есть еще одна новость.

Он пододвинул мне лежавшую на столе газету и квадратным большим пальцем указал на статью.

«Адольф Гитлер избежал дьявольского покушения — фюрер заявил, что его охраняет Провидение».

— Что такое? — удивилась я. — Что это значит?

— Да читай же! — раздался с дивана голос Ан.

Я начала читать. Сообщение было пространное, путаное, нашпигованное таким количеством неистовых нацистских выпадов, что до меня не сразу дошло, что же случилось. Но в конце концов я все поняла. Двадцатого июля несколько высших офицеров вермахта сделали попытку взорвать на воздух Гитлера, подложив бомбу в его ставке. Покушение не удалось, так как Гитлер в момент взрыва находился далеко от места происшествия, и от бомбы пострадали лишь несколько ближайших сотрудников фюрера. Гитлер держал публичную речь, заявив, что ни одно покушение на него не может удаться: он убежден, что его оберегает небесное провидение…

— Черт побери, черт побери! — повторяла я.

Сидеть в комнате я больше не могла. Я выбежала из дому, через сад попала на дорожку между грядками с овощами и кустами смородины, свернула на лесную тропинку. Я выбилась из сил, сердце трепыхалось у меня в груди, но я мчалась все дальше; я не могла сейчас никого видеть, даже моих собственных товарищей. Наконец я зарылась в мертвые прошлогодние листья и ржавую хвою позади двойного темного ряда сосен, чтобы на бесчувственной земле выплакать свою ярость, растерянность, горе.

Летняя лихорадка

Июль закончился в буре противоречий. Би-би-си сообщало подробности о восстании части высшего офицерства против Гитлера. Слухи эти возникли в Англии и были, в сущности, антифашистскими, однако чем чаще мы говорили об этом в штабе, тем яснее мне становилось, что гитлеровские генералы просто приверженцы другой разновидности фашизма. Они охотно вели бы войну без Шикльгрубера, охотно заключили бы с Западом мир, возможно, они временно даже подчинились бы Востоку. Они хотели воевать, хотели взять реванш, но в другое время — тогда, когда им будет удобно. Таков был вывод, к которому пришли Рулант, Франс и я, хотя другие считали, что мы видим все в черном свете. Или, как сказал Вейнант, пожалуй, в «красном свете». Ан заявила, что она «не питает доверия ни к одному немцу, пока он ходит в военной форме, и что даже самый хороший немец чем скорее умрет, тем лучше».

Несколько дней об Отто не было никаких известий. Затем мы узнали, что некоторое время он сидел в тюрьме Ветеринхсханс и в конце июля вместе с большой группой заключенных был направлен в пересыльный лагерь в Амерсфорте. Это было плохое известие; однако все мы знали, что с ним могли бы поступить гораздо хуже, и именно этого мы боялись.