Жернова истории 3 (СИ) - Андрей Колганов

Несколько неожиданно для меня одним из самых опасных сторонников ускорения темпов индустриализации оказался Троцкий. Он все громче начал распинаться на тему о том, что руководство партии страдает неверием в творческие силы рабочего класса и рядовых членов партии. Сумев найти среди специалистов нескольких достаточно сговорчивых, он открыто выступил на Политбюро с предложением увеличить программу капитальных вложений, а для этого поднять розничные цены, увеличить налог с оборота, и расширить применение повышенных ставок обложения зажиточных крестьян, обосновав свою позицию соответствующими расчетами.

Мне довелось узнать об этом, когда однажды вечером, уже после окончания рабочего дня, покидая свой кабинет, чтобы отправиться домой, я столкнулся в коридоре с Дзержинским, который имел просто взбешённый вид. Таким его видеть мне ещё не приходилось.

Малость оторопев, спрашиваю его:

– Что случилось, Феликс Эдмундович?

Он остановился, повернул ко мне побледневшее лицо, медленно разжал стиснутые губы, не сразу отреагировав на вопрос. Потом коротко дернул головой вбок:

– Пройдем ко мне!

Когда за нами закрылась обитая дерматином дверь, Дзержинский сделал несколько нервных шагов по комнате, затем, вопреки своему обыкновению устраиваться за письменным столом, плюхнулся на диван у стены, и некоторое время сидел молча, откинув голову назад. Было очевидно, что он пытается взять себя в руки, не желая начинать разговор во взвинченном состоянии. То, что сегодня в Кремле заседало Политбюро, для меня секретом не было. Неужели там учинилась какая-то пакость? Наконец, он заговорил:

– Виктор… – считанное число раз он обращался ко мне так, без отчества. – Этот авантюрист… – он снова сделал паузу. – Эта скотина Троцкий решил сорвать дешевую популярность и вполне всерьез предлагает увеличить задания пятилетки на 20-30% по сравнению с оптимальным вариантом, и чуть не в полтора раза – по сравнению с отправным. Для этого, ясное дело, требует кучу денег вбухать в дополнительные капиталовложения.

– Где же он эту кучу денег собирается брать? – скептически хмыкаю и качаю головой. – Напечатать?

– Ну, Лев Давидович не настолько глуп, – едко отзывается Дзержинский. – Он даже кой-какие расчеты притащил. Спецов нашел, что ему цифирь накидали. Рецепты у него простые: налог с оборота поднять, налог на прибыль поднять, цены поднять, обложение села увеличить. Правда, оговорился – продажу водки расширять нельзя. При всем этом ещё и чистеньким хочет выглядеть! – мой начальник и член Политбюро ЦК ВКП(б) зло ощерился и качнулся вперёд, не спуская с меня своих прищуренных глаз. – А чтобы планы без помех претворялись в жизнь, выдвинул идею: доводить обязательные плановые задания до каждого государственного предприятия, а через местные ЭКОСО при исполкомах Советов – и до артелей.

– И как Политбюро? – спрашиваю с тревогой.

– О! – с преувеличенным воодушевлением воскликнул глава ВСНХ. – На него выпустили Бухарина с Рыковым, и те камня на камне не оставили от его выкладок. Политбюро дружно проголосовало против, и вопрос был закрыт.

– Но… – что же тогда настолько вывело Дзержинского из себя? – Вы всё же видите какие-то проблемы?

– Проблема только одна, – Феликс Эдмундович снова откидывается на спинку дивана. Теперь он выглядит не столько взволнованным, сколько донельзя усталым, даже опустошённым. – Если бы это не был Троцкий, то за такие предложения большинство Политбюро проголосовало бы в тот же миг. И я очень боюсь, что выждав немного времени, так и сделают. Только уже от своего имени. Одна надежда на то, что Троцкий раздует свою авантюру в политическую платформу и будет трезвонить о ней на каждом углу. Очень на то похоже. Не для членов же Политбюро он начал распинаться о творческих силах пролетариата и бюрократическом перерождении партии.

– Тогда большинство постарается как можно быстрее свернуть ему шею, чтобы можно было вскоре без помех выдать его идеи за свои, – приходит ко мне понимание.

– Вот именно – устало кивает Дзержинский.

– А Бухарин, Рыков, Томский, Угланов? – тревога во мне растет.

– Конечно, они будут против! С ними можно согласиться в том, что нельзя, очертя голову, рвать с рынком. Да и вообще наплевать на экономические расчеты. Но им не повести за собой большинство, – цедит Дзержинский, почти не разжимая зубы. Он сделал паузу, играя желваками. – У нас взросла такая порода партийных работников, которая наловчилась прикрываться любыми лозунгами, не веря в них ни на грош. Им главное понять – откуда ветер дует. А это они посылают делегатов на съезды, и от их голосов зависит лицо ЦК…

– От этой породы я тоже не жду ничего хорошего. Но без боя ломать налаженный экономический механизм не дам, – говорю решительно, а внутри холодеет от нехороших предчувствий.

– Как же нам сейчас не нужна драка! – Феликс Эдмундович в сердцах хлопает ладонью по дивану. Первый раз вижу у него такой нервный жест. – И кто встанет рядом, если все же затеять? Бухарин с Рыковым? У них коленки слабы. Да и за что они будут драться? При всех правильных словах, ничегошеньки они не могут предложить по части решения тех острых проблем, которые стоят на пути нашего движения вперед. Разве что: «Если возможно, но осторожно, тише вперед, рабочий народ…» – спел он строчку из варианта песни «Вихри враждебные», сочиненного в годы империалистической войны в качестве пародии на меньшевиков. – Вот и вся их политика… Но упираться надо – до последнего. Начали мы хорошо, и сорвать ход индустриализации из-за чьего-то бюрократического восторга было бы преступлением.

Разговор этот прямого продолжения не имел, но развитие событий показывало, что последствий долго ожидать не приходится. Троцкий стряхнул с себя неуверенность, как будто очнулся от политической летаргии, и усиленно вербовал сторонников. Под его знамена стягивались многие, и даже левые радикалы, вроде группы Смирнова-Сапронова, не вступая с Львом Давидовичем в организационные контакты, присоединились к хору тех, кто призывал раскрепостить инициативу рабочего класса, одолеть гидру бюрократизма и на этой основе ускорить наше движение к социализму. В этом политическом бурлении участвовало множество людей, искренне желавших воплощения в жизнь самых светлых социалистических идеалов… Вот только забывали они оглядываться на реальную жизнь, за что и поплатились.

К их разочарованию, подавляющее большинство рабочего класса не испытывало ни малейших позывов подняться в поход за свое раскрепощение и за одоление бюрократизма. Да, рабочие были многим недовольны, и «дикие» стачки случались то там, то тут. Но вот бороться за какую-либо политическую альтернативу нынешнему партийному руководству большинство даже из наиболее активных рабочих вовсе не собиралось. Да и то сказать – этого не было даже в моем времени, а тутошняя ситуация в 1929 году сложилась куда как менее напряженной в социальном отношении. Это было видно и по тому, что торговля шла без карточек, и по части уровня цен – они в государственной и кооперативной торговле росли малость быстрее, чем в известной мне истории, но зато купить можно было практически все, а цены свободного рынка не взлетали до небес.

Тех, кто нападал на политику партийного большинства – из-за ущемлённых личных амбиций или из искренних идейных побуждений – было недостаточно много, чтобы что-то изменить, но вполне достаточно, чтобы устроить шумную внутрипартийную склоку. Партийное большинство, крайне недовольное тем, что Троцкий со товарищи перехватил у них некоторые из тех лозунгов, к которым они и сами склонялись, действовало на этот раз весьма круто. Выдвинув вперед тяжелую идеологическую артиллерию в виде Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, – да и Сталин с Куйбышевым, Орджоникидзе, Молотовым, Косиором, Кагановичем от них не отставали – большинство задавило оппозиционеров своим организованным напором. Задача – не допустить оппозиционных вылазок, а тем более, обсуждения каких-либо платформ перед XVI съездом ВКП (б), намеченным на конец года (от греха его даже передвинули на 1930 год), – была решена.

Активные оппозиционеры слетели со своих постов, а кое-кто из особо ретивых распрощался и с партийным билетом. Решением очередного Пленума ЦК ВКП(б) Троцкий лишился места в Политбюро и был снят с поста председателя Госкомитета по науке и технике. На этот пост был назначен Кржижановский, а вместо него руководство Госпланом было поручено Рудзутаку. Ничего хорошего в этих перестановках я не видел: устранение Кржижановского из Госплана означало подготовку торжества сторонников завышенных темпов экономического роста. Хотя для работы в сфере научно-технической политики Глеб Максимилианович вполне подходил.

Не сумел Троцкий отложить в сторону свои политические амбиции, как я ни пытался ему втолковать, что за свои идеи надо бороться другими путями. Впрочем, взрослого человека и состоявшегося политика не переделаешь. Чудо еще, что почти на пять лет удалось поставить его в положение, в котором он далеко не сразу сумел найти повод для того, чтобы вылезти на сцену с претензией на роль главного героя в политическом спектакле. Несмотря на некоторое сочувствие, которое я испытывал к Троцкому, на Пленуме ЦК голосовал за решение большинства.